Риза Господня

– Ну, что ж, пригласи купца!

Ахмед, не разворачиваясь, медленно, попятился назад и ловко скрылся за дверью, аккуратно ее за собой закрыв. Через несколько секунд Урусамбек услышал шепот в соседней комнате. Ахмед, видимо, наставлял гостя как себя вести с послом. Еще через некоторое время послышался скрип половиц, дверь в комнату открылась, и в нее, слегка пригнувшись, вошел мужчина среднего роста, на вид лет сорока, одетый в коричневый кафтан, а за ним учтиво, почти касаясь животом пола, вкатился Ахмед.

– Доброй ночи, Великий посол, – чуть кивнув головой, обратился к Урусамбеку тверской купец. – Спасибо Ахмеду, что помог в трудную минуту. Я его должник, – и откашлявшись, чтобы не отвечать на вопрос из чьих он будет, громко представился, – Тимофей я, Прохоров сын. Купцы мы тверские, здесь в Москве еще два брата моих торгуют. Я – рожью с государева разрешения, они – рыбой, – и так же непринужденно, как и начал разговор, спросил внимательно наблюдавшего за ним посла: – Что про казачка-то хотели узнать?

Урусамбек некоторое время молчал. Видно было, что он не без любопытства осматривает гостя. Купец, пользуясь паузой, добавил:

– От себя скажу, Ванька Кривцов – воин славный, зря его схватили. Навет, как водится, всему виной.

– На то воля властей – вину искать, – спокойно произнес посол. – Видишь ли, в дороге он мне сильно помог. Обещал отблагодарить я его, да вот не успел.

Урусамбек заметил, что купец удивился его словам.

– Да чего ж ему еще надо! – пробурчал Прохоров. – Он и так тебе за свою свободу по гроб жизни должен быть благодарен, а ты ему еще и награду. Свобода-то получается с наделочками!

Услышав последнее слово, Урусамбек громко рассмеялся. Только здесь, у русских, он познакомился со странным обычаем накладывать еду до краев, а то и через край, а также просить добавки. Ему, однако, казалось, что гостеприимство и хлебосольство не имеют к такому обычаю никакого отношения. Продолжая улыбаться, он сказал:

– Не получается по-твоему, купец Прохоров. Свободу-то я ему купил, да не отпустил сразу, договорился с ним, что отработает свое освобождение от плена. А теперь значит, из-за меня он свободу снова потерял, хотя на переходе перед Москвой он все время рядом был, заботился обо мне так же, как мои верные слуги. Сундук с ценным подарком чуть не пропал по дороге. Так он один пошел искать в страшную бурю, когда никто из моих слуг не решился. И ты знаешь, купец, нашел-таки сундук и до главного каравана доставил. А содержимому сундука, купец, цены нет! И поди ж ты, не убежал с таким богатством, не скрылся. – И уже совсем неожиданно для Тимофея, который дивился тому, как хорошо владеет русским языком басурман, спросил: – А как ты думаешь, правильно ли будет, если за казака Ивана я похлопочу перед царем и патриархом?

Купец перекрестился, взглянул краем глаза на Ахмеда, который от охватившего его страха за такие вольности купца окаменел и был бледен как снег, снова перевел взгляд на Урусамбека и задушевно произнес:

– Хоть ты и из басурман будешь, Великий посол, да и не положено мне с тобой общаться, все одно накажут, но ты, посол, попроси государей за казачка. Он мне про жизнь свою рассказывал, да как воевал с татарами. Геройский он человек, богобоязненный, не только свободы достоин, но и хорошей царской награды за службу.

Урусамбек кивнул головой, затем остановил взгляд на животе Ахмеда. Тот почему-то перестал раскачиваться. Посол выдержал паузу и как бы совершенно невзначай спросил Прохорова:

– А что, купец, за награду, очень большую награду передашь мое письмо казачку в темницу?

И каково же было удивление Урусамбека, когда он услышал ответ тверского купца:

– Да любую награду мне давай, хоть озолоти, не смогу я твою просьбу выполнить, потому как казачка-то в остроге уже нет. Перед тем как Ахмед меня вытащил из ямы, слышал, что в филаретовскую пыточную его отправить должны были. Под пытками он сейчас. Так что, Великий посол, Вам о его душе надо второпях побеспокоиться, а то неровен час, отлетит она к Богу уже сегодня ночью. Из пыточной Филарета мало кому счастье выпадает воротиться.

Урусамбек крепко задумался. Такое развитие событий никак не входило в его планы. Грузинец не мог предположить, что царю и патриарху покажутся важными какие-то сведения, о которых, без сомнения, сам казак Иван Кривцов и не подозревает.

И в тот момент, когда Урусамбек почему-то стал сравнивать Тимофея с Ахмедом, стройного, крепкого, ладного, бородатого, с хитрецой купца-христианина с неуклюжим, тяжело дышащим, безобразно толстым, гладко выбритым, казалось, насквозь пропитанным преданностью мусульманином, ему вдруг, открылась истинная причина того, почему изо дня в день откладывается прием посольства государями, почему так заботлив князь Иван Васильевич Чернышев, почему так невнятны ответы князя на вопрос Урусамбека о том, в чем заключается подготовка царя и патриарха к встрече посольства, и, наконец, зачем нужно было арестовывать казака Ивана Кривцова. Было очевидно – в первую очередь Патриарх Филарет хотел у казачка Кривцова разузнать, известно ли ему, Урусамбеку, что Московское правительство отказало картлийским и кахетинским послам, просившим присоединить Картли и Кахетию к Московскому государству. То, что такое решение принято Урусамбек узнал в Белгороде, когда после прочтения послания шаха решил поинтересоваться у местного воеводы, что тот думает о том, будут ли воевать русские с шахом за грузинские княжества. Подвыпивший воевода, которого больше волновало, сможет ли увеличить Московское правительство помощь Белгороду в борьбе с татарами проговорился Урусамбеку, мол, царь и патриарх картлийским и кахетинским посланникам в помощи отказали, при этом сослались на отсутствие необходимых сил, на последствия недавнего разорения, на продолжающуюся войну с ханством и турками.

Найдя, как показалось Урусамбеку, точку отсчета для анализа сложившейся ситуации, он сделал для себя вывод о том, что именно от ответа на этот вопрос, что известно Урусамбеку об итогах русско-грузинских переговоров, будет зависеть поведение царя и патриарха, то есть, смогут ли они продемонстрировать свой отказ поддержать грузинские княжества как шаг доброй воли, с целью крепить дружбу с шахом, или же им придется сообщить о принятом решении, как о подтверждении неприятного факта того, что у Московского государства нет в данный момент необходимых сил вести войну против Шах-Аббаса, за присоединение грузинских княжеств. Непонятно Урусамбеку было только одно: какую роль в этом всем играют события, разыгравшиеся на мосту несколькими часами назад? Кто такой этот князь Василий Васильевич Голицын? И прав ли князь Чернышев, что это происшествие – рядовой случай на заснеженном московском мосту?

Посол хорошо понимал, что это решение Московского правительства обрекает полководца Георгия Саакадзе, разорвавшего с шахом и поднявшего восстание против того, кому почти двенадцать лет служил верой и правдой, сражаться в одиночку во главе немногочисленной армии, без всякой надежды и на поддержку турок, а это было равносильно поражению.

Урусамбек прервал нахлынувшие на него раздумья и обратил свой взор на ожидавших от него какого-то решения Тимофея и Ахмеда.

– На, возьми, на память! – обратился Урусамбек к купцу и протянул ему поднос с сухофруктами. – Таких подносов, я знаю, у вас не делают. Сам видел, когда по Москве ходил. Только чтоб злым людям и трусам на нем еду не подавал, да чтоб по кругу за милостыней не пускал. Иначе горе тебе принесет.

Тимофей обратил внимание на то, как в этот момент изменилось выражение лица посла. Перед ним стоял совершенно другой человек, не тот, что всего полчаса назад встретил его расспросами. Тот был хитрый, коварный, злой. А этот умный, благородный, великодушный.

«Черт их поймет, этих басурман» – подумал он про себя. Затем перекрестился, поклонился и с достоинством вымолвил: – Благодарствуйте.

Урусамбек не знал этого нового для него русского слова, но внутренним чутьем понял, что это доброе слово. Уже хорошо знакомым Ахмеду движением глаз приказал удалиться. Ахмед попятился к двери и, не закрывая прохода, перед ней остановился. За ним во весь рост двинулся Тимофей Прохоров, у двери поклонился послу и вышел. Следом выкатился Ахмед и бесшумно закрыл за собой двери.