Страница 28 из 38
Реликты древних медвежьих культов сохранились не только у племен северной части Тихоокеанского бассейна. Отголоски их мы находим у многих сибирских народов: эвенков, кетов, селькупов, обских угров. Следы медвежьих культов отмечаются также и у некоторых народов Европы.
Вспомним полную трагизма легенду литовцев «Локис» о медведе-оборотне, талантливо переработанную французским писателем Проспером Мериме.
Все эти мифологичекие сюжеты есть не что иное, как отображение глубоко архаической по времени и тотемической по идеологической сущности идеи воссоединения женщины и зверя, связанной своими корнями с культом плодородия, возрождением жизни.
Находки медвежьих фигурок в древних поселениях Хоккайдо выразительно иллюстрируют то реальное значение, какое имел медведь в идеологии и мировоззрении населения охотской культуры. Его особая роль в идеологических представлениях охотского населения подчеркивается и тем обстоятельством, что медвежьи скульптуры, как правило, встречались в дальнем от очага углу жилища-полуземлянки, там, где обычно находилось почетное место.
В этом «красном» углу нередко оказывались и черепа медведей (см. рис. 33). Иногда их было два-три, а иногда и больше. Сам факт присутствия медвежьих черепов в древнем жилище на почетном месте весьма примечателен. Он свидетельствует об особом почтительном отношении к черепу медведя, о культе медвежьего черепа. На память приходит обряд «помещения черепа» во время медвежьего праздника у нивхов-гиляков Сахалина, детально описанный Е. А. Крейновичем. После завершения медвежьего праздника череп медведя помещали в специальное хранилище — «амбар, в котором хранятся головы медведей». Но прежде чем положить череп в амбар, его старательно украшали. Специально делалось белоснежное ложе из стружек инау, в которое осторожно укладывали голову медведя. Рядом клали для еды корни сараны, стебли пучки, а морду обмазывали студнем. И только после этого несли череп к «амбару».
«Амбарчик стоял в лесу на четырех столбах из пней, — писал Е. А. Крейнович. — Мы поднялись в него по бревну с зарубками. Когда я вошел туда, то понял, что это святыня рода, таящая в себе следы всех взаимоотношений нивхского рода с ная — родом горных людей-медведей. Вдоль стен амбарчика были устроены простые полки, на которых лежали черепа медведей убитых членами рода… Они уже побелели от долгих лет лежания здесь. На многих черепах инау истлели, но следы засохшего студня, которым их обмазывали, еще сохранились. Тут же на стенах висели края рта с кончиками носа, срезанные с медведей, и медвежьи кости с кусками кожи, срезанными с окружностей лап. Здесь же хранилась вся утварь, употребляемая на медвежьем празднике: корыта для изготовления студня, корыта для кормления душ близнецов, чаши для сердца медведя, котлы, цепь с ошейником для медведя, родовое кресало, которым разжигают табуированный огонь на медвежьем празднике.
Паркызин (нивх, хозяин медвежьего праздника, описываемого Е. А. Крейновичем. — Р. В.) взял череп своего медведя и бережно положил его на свободное место возле других черепов. После этого он взял корыто со студнем, обмазал им переднюю часть вновь положенного черепа. Затем он немножко помазал студнем все черепа, находившиеся в амбаре. Этот обряд кормления черепов медведей носит у нивхов название тён’к’равнд.
После этого мы вышли из амбара, и Паркызин направился к дереву ч’вэ (родовое дерево.—Р. В.). Повернувшись в сторону гор, Паркызин воскликнул: «Чух!» — и бросил по направлению к горам немного студня, несколько корнеплодов сараны, сушеный стебель пучки. Затем он сказал: «Глаз не имея, отверстия носа не имея, вот так посередине моего пути меня жди»{43}.
Так, расставание с черепом было завершено обрядом кормления духов гор в соответствии с вековой традицией.
В этой небольшой сюжетной зарисовке много интересных деталей, подчеркивающих не только важность для нивхов культа медвежьего черепа, но и веру в тесное кровное родство с родом медведей-людей.
Известны случаи, когда черепа хранились не в предназначенных для них амбарах, а в домах на специально сооруженном помосте, на почетном месте. Так, должно быть, было и во времена охотской культуры на Кабукае и в других поселениях Хоккайдо.
Но и это еще не все. Часто в древних жилищах изображения медведей лежали вместе с костяными женскими статуэтками. Это наблюдалось, например, на стоянке Хаманака, в Моеро. Оци как бы символизировали мужское и женское начало в обрядах плодородия и в то же время иллюстрировали широко распространенные мифологические сюжеты об интимной связи женщины и медведя.
Фигурки медведей, медвежьи черепа и женские статуэтки, таким образом, составляли сложный ансамбль. Каждая фигура этого ансамбля играла свою роль, занимала свое место в ритуальных церемониях. Особое значение в идеологических представлениях имел образ женщины.
Женские статуэтки, как известно, получили широкое распространение в Евразии, начиная с палеолита. Прекрасные образцы «палеолитических Венер» найдены в Сибири на верхнепалеолитических стоянках Мальта и Буреть. Отсюда, кстати, происходит 20 женских статуэток — почти половина «мирового запаса» этих феноменальных произведений мастеров древнекаменного века.
Яркие образцы женских скульптур дали раскопки неолитических памятников Японии. Это знаменитые глиняные фигурки догу (дословно «догу» — глиняные изображения). Те, кто хотя бы раз увидит их, не забудет необычного впечатления, какое производят эти изображения с неподвижными огромными глазами, пышными странными головными уборами и такими же странными одеяниями, напоминающими скафандры космонавтов (рис. 37). Именно эти фигурки называл изображениями загадочных пришельцев из космоса швейцарский археолог Э. Дэникин в своем вызвавшем «взрыв» общественного интереса фильме «Воспоминания о будущем».
Рис. 37. Догу — «загадочные пришельцы из космоса».
Японскими археологами открыты сотни таких удивительных скульптур, сделанных из обожженной глины. Они известны на многих памятниках культуры дзёмон от Кюсю на юге и до Хоккайдо на севере. Японским ученым удалось проследить их эволюцию и установить их земное, а не космическое происхождение.
Древнейшие догу относятся к начальным этапам дзёмона. Они представляют собой небольшие, высотой около 5 сантиметров, плоские глиняные пластинки, на внешней стороне которых изображены маленькие торчащие груди. Сами фигурки очень схематичны. Антропоморфность их подчеркивается изображением груди и подтреугольной формой.
В среднем дзёмоне появляются более реалистичные изображения. Они приобретают объемность, увеличиваются, достигая 25 и даже 30 сантиметров. Головки их трактованы условно, глаза и рот показаны простыми округлыми поверхностями, брови намечены мелкими рельефными дугами, переходящими в небольшой нос. Руки и ноги еще не вылеплены. Вместо рук мы видим округлые выступы плеч, а вместо ног — цилиндрическое основание, иногда раздвоенное. Внимание древнего мастера акцентировано главным образом на женских признаках.
Такие догу появляются и на Хоккайдо. В частности, четыре подобных фигурки нашли на стоянке Сайбэдзава в округе Осима.
Наибольшего расцвета искусство догу достигает в позднем и финальном дзёмоне. Именно к этому времени относятся ныне ставшие знаменитыми изящно выполненные скульптурки с большими глазами. Японцы называют их «фигурки в снегозащитных очках» (см. рис. 37). Формы догу очень разнообразны, и отличает их друг от друга поразительная изощренность в изображении деталей. Отдельные экземпляры высотой до 45–50 сантиметров имеют выразительные, иногда фантастические лица-маски. Некоторые из них можно отнести к подлинным шедеврам художественного творчества. Они украшены затейливым орнаментом из сложных узоров резных линий, полуспиралей, меандра.
До середины 60-х годов такие догу находили преимущественно в северо-восточной части Хонсю, в районах Тохоку и Аомори. В последние годы такие находки стали известны и на Хоккайдо. Первые 4 женские фигурки были открыты при раскопках известного могильника позднего дзёмона Готэнъяма. Затем на стоянках Такасаго, Тёхонайно и Сацукари японскому археологу Номура Такаси посчастливилось обнаружить сразу 10 фигурок.