Страница 17 из 53
Но речь шла не только о поиске идей. Как, например, быть с восстановлением целого комплекса довоенных прав и «привилегий» тред-юнионов: от запрета «разводнения» до запрета предпринимателю брать на работу не членов профсоюза? Рабочие завоевали их в упорной борьбе с предпринимателями и очень ими дорожили. Но в 1915 г. правительство добилось от руководителей тред-юнионов (а те — от рядовых своих членов) согласия на отмену на время войны всех этих профсоюзных «вольностей и прав». Оно громогласно и торжественно обещало тогда восстановить их «назавтра после заключения мира». Подсчитано, что члены английского правительства только в 1915–1916 гг. выступали с официальными заверениями в том, что права тред-юнионов будут полностью восстановлены сразу после окончания войны, не менее 12 раз{132}.
Конечно, английские фабриканты и заводчики не были все на одно лицо. В либеральной прессе 1917 г. не раз встречается характерное деление предпринимателей на «хороших» и «плохих»: «Хорошие» смотрят «поверх своего баланса», т. е. интересуются не только непосредственной выгодой, используют на своих предприятиях в поисках дружеских отношений с рабочими либеральные методы. «Плохие» не понимают велений времени. Они видят в рабочем род «сырья для промышленности» и хотят отмены всех законов, ограничивающих их самовластие на предприятии. Поэтому они недовольны «колеблющейся и неуверенной» политикой правительства и требуют неуклонного проведения в жизнь запрета стачек.
Либералы, порицая вторых, всячески популяризировали опыт первых[6].
Однако восстанавливать довоенные права тред-юнионов английские предприниматели — и «плохие», и «хорошие» — одинаково не хотели. «Ни один из 20 тыс. нанимателей, которые перестроили работу на своих предприятиях и… обязались, что это только на время войны, не имеет ни малейшего намерения восстановить на предприятии довоенные условия работы… Идти назад невозможно. Предприниматели откажутся это сделать. Правительство не сможет их заставить», — заявлял либеральный «Нью-стейтсмен». Журнал этот утверждал далее, что предприниматели (очевидно, «плохие») приватным образом заявили правительству, что ему следует нарушить данное рабочим обещание и встретить лицом к лицу тот «великий шум и гневный взрыв стачек», какие несомненно последуют. Они, наниматели, писал «Нью-стейтсмен», «не хотят отказаться от самовластия, которого они достигли, и заявляют, что намерены даже его усилить…»{133}
Английское правительство уже не раз за годы войны не выполняло данные рабочим обещания. Казалось бы, еще один обман не должен был его смущать. Но в 1917 г. потеря доверия рабочих и без того уже серьезно тревожила английские политические круги. «Это опасная тактика — невыполнение взятых на себя обязательств. Она неизбежно порождает критику и подозрения», — предупреждала «Дейли ньюс»{134}.
Дискуссия о том, как же быть с отмененными «привилегиями» профсоюзов, шла в английской прессе в течение почти всего 1917 г. Все ее участники соглашались с тем, что с рабочими «привилегиями» надо покончить. Но и консерваторы, склонявшиеся к тому, чтобы «рубить сплеча», и либералы, звавшие правительство «проявить такт» и «прийти к новому соглашению с рабочими», более чем смутно представляли себе, как можно при этом сохранить хотя бы видимость достоинства и уважение рабочих. И это еще более усиливало ту «неуверенность в будущем»{135}, которую и без того после марта 1917 г. испытывали правящие классы Англии.
А что произойдет когда «мальчики» вернутся с фронта и потребуют работы? В Англии в это время военная промышленность будет, сокращаясь, выбрасывать на мостовую все новые сотни тысяч рабочих. Не объединятся ли тогда демобилизованные солдаты с безработными и устоит ли под их ударами обветшавшее здание английского капитализма?
Газеты писали о том, что в окопах зреет стремление к новой жизни и что «те, кто вернется… выдвинут требование свободы, родившееся еще ранее и усиленное русской революцией»{136}. Буржуа были встревожены, и мысль о «революции по русскому образцу», которая совершится после войны, преследовала многих из тех, у кого хватало хладнокровия не верить в немедленную революцию в Англии.
Поиски методов и путей, которые отвели бы от английских правящих классов революционную угрозу, и составляли основное содержание тех споров о периоде реконструкции, какие шли в 1917 г. в Англии.
Призыв к сотрудничеству труда и капитала не был, конечно, буржуазным изобретением 1917 г. Он издавна служил излюбленным приемом буржуазных политиков. Но в 1917 г. общая обстановка в Европе оказалась столь тревожной и напряженной, что во многих странах (и в Англии, в частности) буржуа с особым пылом ухватились за эту реакционную утопию. И когда директор оружейной компании в Бирмингеме заявил на ежегодном собрании акционеров, что называется в своей среде: «Благополучие нашей компании будет непосредственно зависеть от сотрудничества капитала и труда»{137}, это была уже не столько демагогия, сколько горестная констатация невозможности без подобного союза продолжать эксплуатировать рабочих.
Точно так же нельзя считать демагогией заявление «Нейшн», что, «если не будет сделано организованной попытки установить лучшие отношения между капиталом и трудом, нас ждет крах»{138}.
«Сотрудничества» надо было добиться, и отсюда сверхобычная частота и настойчивость призывов к нему. «Вы не можете прочесть ни одной статьи об индустриальных проблемах, — писала 10 июля «Вестминстер газет», — без того, чтобы не натолкнуться на призыв к сотрудничеству труда и капитала». Высказывания о том, что интересы труда и капитала идентичны, что «труд и капитал должны действовать сообща», «отношения между трудом и капиталом надо улучшить», встречаются постоянно.
Писались на эту тему статьи, читались доклады. Некоторые руководители промышленных фирм становились членами Национального союза предпринимателей и лиц наемного труда. Союз этот возник в декабре 1916 г., и входили в него в качестве представителей рабочих некоторые лидеры тред-юнионов. Весной 1917 г. Союз, испуганный русской революцией, организовал в Бирмингеме, Ньюкасле, Суонси и других промышленных центрах серию митингов, на которых рабочих и капиталистов призывали к «братской дружбе».
На необходимости, добиваясь «сотрудничества», улучшить материальное положение рабочих сходились не только либеральные, но и многие консервативные журналисты. Все они наперебой обещали рабочим по окончании войны более высокую заработную плату, более короткий рабочий день, лучшие жилища. «Вестминстер газет», например, опубликовала большую (она шла в трех номерах) статью о том, в каких мрачных, закопченных домах живут шахтеры Южного Уэльса сейчас и какими веселыми, полными зелени и солнечного света станут шахтерские поселки после войны.
В этих обещаниях была демагогия, но была также и осознанная необходимость пойти на реальные уступки рабочим, чтобы «внезапный шторм не уничтожил старый порядок вещей».
Политические деятели, публицисты убеждали рядового буржуа раскошелиться. Они писали, что чрезмерное удлинение рабочего дня снижает производительность труда, что условия работы на фабриках должны быть улучшены не только в интересах рабочих, но и в интересах промышленников. Некоторые из них, точно предвосхищая аргументы «века потребления», подчеркивали, что, чем больше рабочий зарабатывает, тем больше он тратит.
Доводы и соображения экономического порядка перемежались политическими, и «Ивнинг стандарт», например, доказывала желательность предоставить рабочим акции предприятия, на котором они работают. «От этого, — утверждала газета, — стабильность нашей системы только возрастет».
«Стейтист» также готов был видеть наилучший выход из положения в том, чтобы сделать рабочего акционером предприятия и тем ввести его «в чарующий круг капиталистов». «В этом не будет ничего революционного, — поясняла редакция журнала. — Дать возможность какому-то количеству рабочих, у которых хороший характер… стать держателями акций — это лучший вид консерватизма»{139}.