Страница 13 из 53
В начале июля 1917 г., когда русское командование, действуя под нажимом союзников, перешло в наступление, ни англичане, ни французы русских не поддержали. Лишь 31 июля, уже после провала наступления Керенского, английский фельдмаршал Д. Хейг двинул свои войска в наступление на северном участке Западного фронта, и английские солдаты стали десятками тысяч гибнуть под градом немецких снарядов в болотах Пешанделя (Фландрия). Момент для наступления был выбран неудачно. Прорвать немецкий фронт, на что рассчитывал Хейг, не удавалось, но он, не считаясь с этим, упорно вводил в бой все новые воинские части. Так продолжалось не один месяц.
В начале декабря, когда английское наступление наконец прекратилось, стало ясно, что оно «закончилось провалом во всех намеченных пунктах»{102}.
Английской армии оно стоило потери 400 тыс. солдат убитыми и ранеными. Сказать это народу английские генералы и правители не решались. Все долгие месяцы кровавых битв во Фландрии от рядовых англичан тщательно скрывали правду о положении на фронте. «Победы преувеличивались, — пишет Ллойд Джордж, — потери преуменьшались… Каждый намек на успех усиленно раздувался. Общественное мнение… день за днем усыплялось тенденциозными сообщениями о выигранных битвах и успехах»{103}.
И все это время, как ни плохи были дела на фронте, положение в тылу не переставало тревожить правящие классы Англии.
По мере того как адмиралтейство организовывало конвоирование торговых флотилий военными судами, немецкие подводные лодки представляли для англичан все меньшую опасность. Однако летом 1917 г. продовольственное положение страны оставалось трудным, очереди у продовольственных лавок сохранялись, и «Дейли экспресс» демагогически требовала повесить для примера хотя бы одного спекулянта продовольствием на решетке Трафальгарского дворца.
Правительство пыталось за счет дотаций оптовикам снизить цепы на основные продукты питания, но цены после кратковременного снижения снова ползли вверх.
С приближением осени, а затем зимы усталость населения от войны сказывалась все сильнее. Буржуазная пресса жаловалась на растущие в обществе апатию, неверие в возможность одержать решительную победу.
«Простые люди, — писала социалистическая «Уиллесден колл», — хотят слушать о мире. Их лица светлеют при одном только упоминании о нем»{104}. Корреспондент «Нейшн» был такого же мнения. «Вдали от Лондона, — отмечал он, — я нашел провинцию усталой от войны… Они (жители провинции. — К. К.) не демонстрируют, они покоряются, но их голос — за мир»{105}.
Как обычно в военные времена, распространялись слухи о неких таинственных, предвещающих скорый мир знамениях.
Все графство Эссекс обошел рассказ об ангелах, несущих свиток, на котором огненными письменами было начертано слово «мир». Они разворачивали этот свиток то над одной старинной церковью, то над другой и исчезали так же таинственно, как появлялись.
Правящие круги попытались противопоставить всеобщей апатии, усталости, росту антивоенных настроений широкую пропагандистскую кампанию, организованную так называемым Национальным комитетом по пропаганде военных целей. Во главе Комитета стоял Ллойд Джордж. Его заместителями являлись Дж. Асквит, А. Бонар Лоу и Дж. Барнс. Комитет возник летом 1917 г., и его создание было «хотя бы отчасти, — как осторожно отмечала 27 июля «Манчестер гардиан», — вызвано русской революцией и новыми идеями о целях войны».
Комитет действовал с размахом: организовал в стране сотни местных комитетов, выпускал брошюры, памфлеты, листовки, созывал в крупных промышленных центрах, особенно в центрах военного производства, многочисленные митинги, на которых видные члены правительства, министры пытались объяснить рабочим, почему Англия вступила в войну и, главное, почему ей необходимо войну продолжать{106}. Конечно, они на все лады доказывали, что цели Англии в войне отнюдь не империалистические и продиктованы исключительно желанием способствовать «победе справедливости и правды». «Сейчас не время говорить о мире. Сейчас надо говорить об английском могуществе, долге и воле к победе!» — убеждал свою аудиторию на одном из таких митингов Уинстон Черчилль{107}.
Однако собирать рабочих на митинги было нелегко, а ораторам, на них выступавшим, как признавала 26 сентября «Морнинг пост», приходилось «преодолевать господствующее (у аудитории. — К. К.) чувство недоверия». Иногда рабочие пытались сорвать эти шовинистические митинги. Так, в частности, произошло с митингом, созванным в Понтипуле, на котором выступал финансовый секретарь правительства Т. Дж. Макнамара. В другом английском городке У. Врейс, помощник государственного секретаря по внутренним делам, встретился на митинге по вопросу о военных целях с «пацифистской оппозицией» рабочих{108}.
Что же касается выпускаемых комитетом брошюр и памфлетов, то, как признала та же «Морнинг пост», «рабочий люд не читает… литературу этого сорта»{109}.
Антивоенные настроения росли, количество демонстраций в пользу мира все увеличивалось, и в конце октября — начале ноября 1917 г. правящей верхушке лишь после многих треволнений удалось отвести от себя угрозу антивоенной стачки шахтеров Южного Уэльса.
Шахтерский Южный Уэльс английские политические круги считали в 1917 г. «неблагополучным» районом. Здесь были сильны антивоенные настроения, было, как сообщали газеты, много оппозиционно и даже бунтарски настроенной шахтерской молодежи, вспыхивали многочисленные забастовки.
Осенью 1917 г. Федерация шахтеров Южного Уэльса отказалась помочь властям провести набор шахтеров в армию и поставила перед своими членами на референдум вопрос о всеобщей стачке протеста в случае, если набор этот состоится. В недели, предшествовавшие референдуму, власти направили в Южный Уэльс наиболее опытных пропагандистов войны. Туда поехали члены парламента, генералы. Руководство Федерации шахтеров Южного Уэльса отступило и призвало шахтеров голосовать против стачки. Сторонников последней обвиняли в предательстве, измене. В этих условиях более половины шахтеров вовсе не приняли участия в голосовании: из 217 тыс. голосовали лишь 100 тыс., из них 78 тыс. высказались против стачки и лишь 22 тыс. — за нее.
Вопрос о стачке отпал, но до спокойствия в этом районе было далеко. «Уже самый факт голосования по такому вопросу, как набор в армию, является выигрышем для пацифистов. Каков бы ни был для них исход голосования, они будут ободрены», — писала 30 сентября 1917 г., накануне референдума, «Таймс».
И все же, хотя летом и осенью 1917 г. в Англии росло количество забастовок, в которых участвовало по тысяче и даже по нескольку тысяч человек, таких грандиозных выступлений пролетариата, как майская стачка машиностроителей, страна в это время уже не знала. Правящей верхушке удавалось с помощью разного рода мер, в значительной степени либеральных, а также с помощью профсоюзных боссов их предотвращать. Что же касается стремления народных масс к миру, то оно, как справедливо указывал корреспондент «Нейшн», еще не свидетельствовало об их готовности «демонстрировать», т. е. активно бороться за мир. Однако английских буржуа беспокоили не только факты, но и процессы и настроения, подспудно зревшие в умах и душах английского пролетариата, и атмосфера тревоги, порожденная в Англии стачкой машиностроителей, сохранялась и летом, и осенью 1917 г. Поиски методов управления, способных нейтрализовать революционизирующее воздействие «русского примера» и помешать повторению майских событий, продолжались.
Всемерно одобряя уступки, которые Аддисон и Черчилль делали машиностроителям, либералы указывали, что «этого мало», что «нужно сделать больше» и т. п. В статьях и речах, в которых содержались подобные утверждения, встречались указания на то, что «запрет стачек — это ошибка»{110}, ибо он лишает рабочих возможности законно выявить свое недовольство. Стране нужна свобода слова, печати, иначе она «придет к краху»{111}.