Страница 34 из 45
Мы, хорчинские бэйлэ, не против быть в союзе с Вашим государем. Вот только я боюсь, — жалостливо продолжал Аоба, — что, прознав про то, что мы с другим государством объединились, Чахар с Халхой так это не оставят. А станут нападать на нас. И потому, как быть тут, я не знаю{143}.
— Как ели-пили там, — оборвал Нурхаци послов, что отравлял в Хорчин, — рассказывать больше не надо. Не в гости ездили. Я вам какой наказ давал? — голос задрожал от закипевшей внутри ярости.
Амбань Юнкан припал к земле, закрыв голову руками: «Чтоб обратили Аобу и гоке с ним в наших союзников против Чахара». — «И что в ответ привез ты мне?» — «Вроде согласен Аоба быть в союзе, да вот боится, как бы худо после не пришлось ему. И клятвы потому не дал!»
Изливши ярость в крике, Нурхаци присел. «Ладно махнул рукой, — ступай».
Юнкан, пятясь задом, исчез из помещения.
— Аоба ж от меня никуда не денется, — сквозь зубы процедил Нурхаци. — Согласие быть в союзе дал не только на словах, но и в письме, которое привез его посол. Правда, в послании этом Аоба умолчал, в каких делах он будет с нами заодно. То ли согласен ездить зверя промышлять, то ли ходить в походы вместе против Чахара или Минов… Пусть даже хорчинские князья мне делом не помогут, но весть сама, что мы в союзе, придаст нам новых сил. С Чахаром у Хорчина нелады давно, и, видно, на союз против Лэгдэна хорчины легче согласятся. Минам сейчас, считай, не до монго. «Не троньте нас, а мы не тронем вас», — вот так ведет себя с монго никаньское начальство. И потому Чахара больше боятся хорчинские князья, нежель никаней.
Едва лишь засветлела бумага в окнах — начался день, — как в государевы покои по вызову явились бакши Курчань с Хифе. Зачем званы, никто из них не знал. Согласны были оба лишь в одном: ясно, без дела звать не станет, тем паче с вечера нарочных посылал с наказом: «Быть поутру!»
— Вы ездили в Халху, — начал Нурхаци, — и поклялись тогда халхаские бэйлэ в союзе с нами быть против никаньского царя. Остался вами я весьма доволен. И потому решил отправить обоих вас в Хорчии, чтоб через клятву тоже заключить союз с хорчинскими владельцами против Чахара. Что скажете на это?
Раз государь решил, перечить тут не станешь.
— А выезжать когда? — осведомился Хифе.
— Завтра поутру. Тянуть тут нечего.
— Позволь мне, государь, — подал голос бакши Курчань, — спросить еще.
— Давай.
— Небо над нами, — издалека начал бакши Курчань. — Все от него — быть засухе иль рекам выходить из берегов. И в поведении человек своем не сам себе хозяин. Отправлюсь завтра на охоту — так с вечера было решишь, а утром непогодь — не видно ничего.
— Ты эти присказки оставь, — его прервал Нурхаци, — ты дело говори.
— Сомнения у меня — по-прежнему ль Аоба хочет быть в союзе с нами? А если станет вдруг вилять? Чем убеждать его — угрозой или лаской?
— Ив ласке тоже меру надо знать. Коли увидишь, что ласковое слово не берет, то пригрози. Но, — протянул задумчиво — и уже уверенно, — не так, чтоб прямо перед носом кулаком махать. А исподволь. Напомнить, например, про джарудского бэйлэ Ананя. Вот он слово давал союзником нам быть, но обещание свое потом обратно взял. За то наказан был примерно. Про гибель Ананя, его отца и сына Аоба не знать не может…
— Я жду от вас, — напутствовал Нурхаци Хифе ц бакши Курчаня, заканчивая беседу, — известия лишь одного: Аоба клятву дал быть с нами против Лэгдэна.
* * *
Месяц был кругл и желт, как масла круг. Цветом своим напоминал: лето в разгаре, а там уж осень недалеко.
— Недавно вроде ждали Цаган-сара, — вздохнул негромко Лэгдэн. — А вот уже и Цам настал.
Лэгдэну не спалось. Обойдя несколько раз возле своей белостенной юрты, хан присел на корточки. Вид полной желтой луны опять напомнил почему-то о том, что не так, как прежде доводилось, отпраздновал он нынче Цаган-сар. «Да, совсем не так. Считай, что праздновал только в своих кочевьях, с чахарами одними, своими сородичами. Соседние князья, иноплеменники, не приезжали вовсе. И сам он тоже к ним не приезжал. Какая тут гостьба опять же, когда чуть ли не все они стакнулись с Нурхаци. И ждут лишь часа, чтоб мне вскочить на спину… Это они, халхаские бэйлэ, все уши прожужжали Нурхаци, что я-де убил его посла Шосе Убаси, когда тот цел и невредим еще сидел в байшине».
Откуда-то неслышно тучи наползли, плотной кошмой луну укрыли. Сгустился мрак ночной, но был бессилен он скрыть очертания монастыря Дзун-Калбаин-сумэ. В сумерках ночных они отчетливо были видны на фоне неба. Вид этих стен и башен прогонял мысли тревожные, одолевавшие Лэгдэна, покой душе смятенной приносил.
Цам ведь не просто праздник, когда едят, и пьют, и праздно суесловят. Цам — большое богослужение. Предназначение его — дух крепить в борьбе с противниками веры. А он, чахарский Лэгдэн, ее ревностный поборник. Ведь сколько серебра, скота жертвовал духовным, монастырям! И среди них особо им почтен Дзун-Калбаин-сумэ. Долгом своим первейшим считал из серебра, что присылал правитель Хятада, дать толику немалую гегену здешнему. Все серебро, что украшает трубы, которое пошло на выделку курильниц и утвари в этом сумо, считай, он дал, Лэгдэн. И потому по праву он считаться может истинным ревнителем веры. А этот Нурхаци — ее врагом, раз недругом его своим считает. «Правда, поморщился Лэгдэн, — слыхать мне довелось, что в ставке своей велел поставить он статую Будды. Не потому, попятно, что в истинную веру обратился, а для приманки наших. Глядите — Вероучителя вашего я тоже чту достойно. До чего же лукав этот маньчжур проклятым!..»
Протяжное гудение бишкуров, глухое завывание буре, веселый цанов лязг, сливаясь воедино, возвестили о начале службы. Сидя на войлоке под синим навесом, на восточной стороне для почетных гостей, Лэгдэн не просто лицезрел происходящее. Он чувствовал себя непосредственным участником действа. Сменявшие друг друга сцепы борьбы с неким безымянным врагом для хана были его собственными поступками в противоборстве с Нурхаци.
Вот лама в пляске закружился, держа в руках габалу. «Да, — говорил себе Лэгдэн, млея от вожделения, из черепа твоего, Нурхаци, велю я сделать себе габалу». Под возгласы страшных заклятий рубить стали на части из теста человечка — «врага веры». Куски теста свалили к подножию сора и поднесли горящую бересту. Огонь жадно принялся за дело, и, словно подбадривая его, звучали слова тарпи. Но вот смолк голосов хор. Костер угас, и только пепел седой напоминал об огненной той пляске.
* * *
Цам кончился. Народ, что было заполонил весь монастырь, разъехался. В ставку к себе вернулся Лэгдэн. Тут весть его ждала дурная: хорчинские князья вконец сговорились с Нурхаци. Поклялись вместе извести Лэгдэна.
Смешалось в голове все враз: слова, которые хорчинские князья и люди Нурхаци во время клятвы будто бы рекли, слова тарни, что вылетали из многоголосой глотки. И там, и тут — угрозы жизни лишить земной. Лэгдэн зажмурился, уши заткнул пальцами и уловил рассудка голос: «Но то — все лишь слова… Пока до дела не дошло. А ждать, когда за черепом моим придут, чтоб сделать из него посуду для архи, не стану вовсе».
В разные концы от ставки Лэгдэна гонцы помчались. К князьям восточных, южных, северных уделов письма везли они правителя Чахара. «Хорчинский Аоба, — стращал Лэгдэн соседей, — замыслил против нас, Чипгисовых потомков, зло. Намеревается всех нас сделать рабами маньчжура Нурхаци. Потерпим разве мы такое? Я, — взывал чахарский хан, — вам предлагаю покончить с маньчжурским прихвостнем Аобой».
В хорчинские ж пределы лазутчиков посылал Лэгдэн прознать, что делается там, прислал иль нет Нурхаци своих черигов к Аобе.
— А войска маньчжурского там нет пока, — доносили лазутчики. — Были послы опять от Нурхаци к Аобе. И с ним люди, сведущие в огненном бое. Нурхаци их прислал, видно, хорчинов обучать.