Раненый

Когда-то и он был на его месте.

Возможно, все, кого он видел, пытались помочь Грейнджер. Наверняка темнотой укрыты больше тел, но это всего лишь пациенты и они могут быть ещё слабее, чем сам Драко.

Поэтому только Грейнджер ещё может вести борьбу. Драко даже не пытается отрицать, что восхищается ей в этот момент. Всё её тело напряжено и натянуто, а рука с палочкой движется уверенно, но плавно. Грейнджер действует как профессиональный боец, хотя распушившиеся волосы то и дело лезут ей в лицо и пот заливает глаза. Она скачет по осколкам стены, уверенно перешагивая обломки мебели и не отвлекается от Пожирателя.

Драко она не видит. Он выпрямляется и делает шаг вперёд.

Внезапно Пожиратель выкрикивает очередное заклинание, и её палочка отлетает в сторону, звучно ударяясь о стену. Драко видит, как Грейнджер поворачивает голову, глазами прослеживая траекторию полёта. Он знает, какая отчаянная работа идёт в её голове: она прикидывает, есть ли шанс броситься за палочкой, пока Пожиратель не успел кинуть следующее — поражающее — заклинание.

Шанса нет.

Драко теперь не видит выражения её лица, потому что стоит прямо за спиной Пожирателя. Тот не замечает его.

И это его главное упущение.

Драко бездумно поднимает руку, пальцы сжимают древко палочки. Он знает, что сможет.

— Авада Кедавра.

Время замедляет ход, и Драко видит, как тело Пожирателя обрушивается вниз, изгибаясь отвратительной волной, и опускается на пол, будто сломанное. Впрочем, это он замечает лишь боковым зрением, потому что его взгляд направлен на Грейнджер. Она смотрит на него широко распахнутыми глазами. От удивления и от испуга одновременно. Драко старается не моргать, пока погружается в пучину этих глаз: они затягивают его, он будто растворяется во взгляде, который предназначен лишь ему.

В этом взгляде страх, почти животный ужас, в нём боль и нечто, отдающее отчаянием. Она боялась не справиться, не успеть, не спасти всех тех, за кого отвечает. Она боялась проиграть в бою и в войне. Она боялась умереть.

Драко видит это так отчётливо, чувствует так живо, перенимает её эмоции на себя. Внутренности скручивает, но он всё не может отвести глаз.

А затем Грейнджер кивает. Она, наверное, и сама не отдаёт себе в этом отчёта, но Драко понимает, что это означает.

Это «спасибо».

Гермиона Грейнджер благодарит его за убийство.

Холодная волна обжигает спину, словно удар плетью, и Драко чувствует дрожь, которая охватывает всё тело.

Он убил человека. Его рука подняла палочку, его губы сказали смертельное заклинание, его магия стёрла с лица земли того, кто мгновение назад жил, дышал, думал — и намеревался убить Грейнджер.

Магия…

Он всё-таки ещё был способен к колдовству, хоть это действительно было опасно. Но не для самого Драко.

Неожиданно он чувствует ужасную усталость, и всё тело наливается тяжестью, и возвращается боль, которая была почти забыта. Только метка не болит, а нестерпимо чешется, и Драко на секунду задумывается о том, чтобы на всё плюнуть и расчесать её до крови на глазах у Грейнджер, но передумывает.

Он сплёвывает прямо на пол, разворачивается и уходит. Не то чтобы это выглядит слишком уж впечатляюще со стороны: он припадает на правую ногу, но старательно держит спину прямо и крепко сжимает палочку в руке. Она всё ещё дарует спокойствие.

Кулак сам разжимается, как только Драко пересекает порог комнаты. Рука отказывается служить, только-только зажившая кожа надрывается, и ладонь вновь начинает кровоточить. Драко знает, что не сможет перебинтовать её сам, и ненавидит это.

Но не настолько сильно, как тот факт, что его собственная магия бунтует против него. Он чувствует, как пальцы постепенно онемевают, и месяцы восстановления растворяются в пустоте, как будто их никогда и не было.

Всё сначала.

Можно начинать жить сначала.

Но всё-таки глубоко внутри у Драко плещется некое подобие надежды. Он понимает, что не всё потеряно. Он снова колдовал — он чувствовал магию, бегущую по венам. Руки слушались его почти как прежде. И на какую-то долю секунды он забыл про своё вечное клеймо боли и разочарования — тёмную метку.

Драко старается не думать о том, какое именно заклинание сотворил, и лишь наслаждается этим удивительным мигом, который вернул ему надежду на жизнь, а не пустое существование.

***

Спустя полтора часа Грейнджер сидит напротив него и молча меняет бинты. Она не потрудилась зажечь свет, когда пришла, а лишь шепнула Люмос, положив палочку между ними, и теперь её лицо неровно освещено и кажется более худым и бледным.

Драко не хочет думать, но думает.

Почему она не пришла к нему сразу? Точно уж не из-за размышлений о том, что сказать — ведь она молчит. Может, дело в том, что она разводила и успокаивала остальных.

Ведь они все важнее, чем он.

Они — жалкие калеки, пострадавшие из-за войны, у которых есть право разговаривать с ней, шутить, делиться своими переживаниями и рассчитывать на её поддержку, потому что они сражаются на одной стороне.

Они против него, который сделал для Гермионы Грейнджер единственную хорошую вещь — убил человека.

Драко знает, что она понимает: ему не нужны слова. Он не Поттер и даже не Уизли и не хочет слушать дешёвое «ты спас меня» или «ты мой герой».

Хотя бы потому что это не правда. Он не герой. Он — мерзкий, отвратительный слизняк, который, не дрогнув, убил человека, уничтожил, стёр с лица земли…

— Ты идиот, Малфой, — вдруг шепчет Грейнджер, не поднимая взгляда от его рук.

Эта не та благодарность, которой Драко ожидал, поэтому он рассеянно шепчет в ответ:

— Тебя спас идиот.

Мерлин, он действительно идиот! Он совсем не хотел этого говорить.

Драко видит, как Грейнджер крепко смыкает губы, и внезапно осознаёт, почему её голос звучит так тихо. Она попросту боится разрыдаться.

Она только что сражалась со своей смертью, смотрела ей в глаза, но при этом не может выдохнуть и отвлечься от этого, потому что от неё зависят ещё с десяток жизней.

Драко отнимает правую руку, которая перебинтована только на половину, и тянется к её лицу. Грейнджер не успевает среагировать и лишь дёргается, когда Драко дотрагивается до подбородка, вынуждая её поднять взгляд. Вот и всё, на что он способен, но и этого хватает.

Её глаза блестят от непролитых слёз. В них до сих пор столько чувств, столько живых эмоций, что Драко упивается её страхом, её болью.

Драко не хочет врать себе, что не думал, как мог бы сжать её ладони в своих, чтобы хоть слегка усмирить дрожь, охватившую их обоих. Интересно, Грейнджер больше боялась за себя или за тех, что погибнут, если она не справится? И как она справилась, увидев трупы всех тех людей, за жизнь которых она боролась? Тех, чьи тела покинули силы от одного взмаха палочки, хотя она сама неделями билась за каждый вздох?

Драко снова думает об остальных пациентах, которых спасает Грейнджер.

Он хочет спросить: они так же трусливы, как и он?

Так же ущербны?

Она хотела, чтобы они стали лучше?

А хочет ли она, чтобы он стал лучше?

Да и вообще — чего она от него хочет?!

Вопросы разрывают его сознание, стремясь вырваться наружу, и чтобы предотвратить это, Драко делает единственную возможную вещь.

Он целует её.

Он целует Гермиону Грейнджер.

***

Она всхлипывает ему в губы и неожиданно подаётся навстречу, прижимаясь всем телом, и Драко, не задумываясь, ловит её в объятия. Одной рукой он легко гладит её по голове, проводит по плечам, а другой сильно сжимает талию. Губы Грейнджер солёные из-за слёз, и Драко жадно слизывает этот вкус и прикусывает нижнюю губу, одновременно тело Грейнджер несколько расслабляется, и она обвивает его руками, словно не желая отпускать. На ней тонкая ночная рубашка и наброшенная поверх целительская мантия. Даже вновь израненные ладони Драко справляются с тем, чтобы спустить её с плеч Грейнджер, и она помогает ему, на мгновение отстранившись. Ненужная тряпка остаётся сиротливо лежать на постели.