Невыносимая шестерка Тристы

Но он просто уходит, и мне не потребовалось много времени, чтобы понять почему. Ни один из них больше не хочет быть частью этой семьи.

И, честно говоря, иногда я не могу их винить в этом. В чем смысл? Вы годами работаете, — учитесь, строите, планируете, отдыхаете, любите, — а потом приходит лейкемия и убивает вашего десятилетнего сына.

В чем смысл всего этого?

Я вхожу в церковь, шкафчики захлопываются в школьном коридоре позади меня. Я останавливаюсь, оглядывая комнату.

Она сидит прямо у прохода, примерно на середине скамьи, и что-то плывет у меня в животе, легкая улыбка растягивает мои губы.

Правда в том, что… в этом нет никакого смысла. Если то, что я всю жизнь училась в католической школе, чему-то меня научило, так это тому, что представление о рае вызывает такое же отвращение, как и представление об аде. Кто, черт возьми, хочет целую вечность проводить в церкви?

У моей мамы походы по магазинам и слишком важный график, а у отца есть другая женщина, и они оба бегут от самих себя так быстро, как только могут, потому что теперь понимают: нет смысла отрицать грехи, которые заставляют их чувствовать себя живыми.

Я прохожу по почти пустому ряду, бросаю сумку и смотрю на нее. Она поворачивает голову, видит меня и встает, хватая свой рюкзак, но я проскальзываю на сиденье, хватаю за запястье и дергаю ее задницу обратно вниз.

— Сядь, — рычу я сквозь зубы, чувствуя, как жар поднимается по моей шее; когда она падает обратно на деревянную скамью, ее челюсть сжимается.

Нет смысла отказывать себе во всем этом. Я стерва, но только для нее и только потому, что это так приятно. Так что пошло оно все.

— Сделаешь кое-что для меня? — спрашиваю я, не повышая голоса, когда ученики заполняют сиденья вокруг нас, а министранты [8] зажигают свечи. — Шевели своей задницей немного быстрее, чем моя бабушка, по полю в эту пятницу, или это слишком сложно для тебя?

Лив не смотрит на меня, ее взгляд устремлен вперед, когда она издает небольшой тихий смешок.

— Я протащу свою задницу по полю, — расслабившись, она кладет локти на спинку скамьи, и ее рубашка немного приподнимается. Я замечаю складной нож, что она держит за поясом юбки, но спрятанный внутри, о котором, кажется, знаю только я. Во всяком случае, пока. Лив продолжает:

— Я никогда не пойму, как принцесса, которая ни хрена не может передать мяч и хвастается всем, кто будет ее слушать, что она свифтис [9], — во время этих слов она делает кавычки в воздухе, — еще до того, как Тейлор стала популярной, капитан нашей команды. О, подожди. Я понимаю. Папочка полезен. Когда он рядом.

Я стала капитаном не благодаря папе. Лив может думать что угодно.

Но я ухмыляюсь и поворачиваюсь к передней части церкви, моя рука касается ее.

— Свифтис? — переспрашиваю я. — Оу, ты следишь за моим «Твиттером».

Я написала это примерно четыре года назад.

Но она просто бормочет:

— Мне наплевать на твой «Твиттер» и твоих двадцать восемь подписчиков.

— По крайней мере, я не теряю десяток каждый день, — парирую я.

Да, может, и я тоже слежу за ее аккаунтом. И у меня не двадцать восемь подписчиков. Да, их не так много, как у нее, но все же больше двадцати восьми.

— Миру просто не нравятся татуированные феминаци [10] с волосатыми подмышками, — говорю я ей, мой взгляд ловит ямочку на ее щеке, когда она ухмыляется, — которые выносят суждения, как и все остальные страдающие запором капитаны Америки в социальных сетях, и которые ведут себя так, словно они действительно что-то знают, а на самом деле просто злятся, что их жизнь отстой.

Ямочка становится выразительнее, ее матово-красные губы поджимаются, чтобы сдержать веселье. Мое сердце колотится, и на мгновение я не в силах отвести взгляд. Иногда я теряюсь, просто смотря на нее. Форма носа, которой я немного завидую. Какой мягкой выглядит мочка ее уха. То, как она иногда покусывает губу.

— Все в порядке? — спрашивает кто-то, возвращая меня в реальность.

Я поворачиваю голову и вижу Меган Мартелл, возвышающуюся над нами, со стопкой корзин для сбора пожертвований. Ее голубые глаза перебегают с Лив на меня, Меган прекрасно понимает, что это не дружеский разговор, но, к счастью для нее, это не ее чертово дело.

— Да, спасибо, — отвечаю я, в моем тоне слышится достаточно большой намек, и она должна быть глухой, чтобы не заметить его.

Но вместо этого она глядит на Лив.

— Лив?

Прошу прощения? Дело не в ее имени. А в том, как она произносит его. Словно они знают друг друга.

Лив, вероятно, делает какой-то жест или что-то в этом роде, потому что Мартелл бросает на меня последний взгляд, а затем медленно уходит в заднюю часть церкви, не говоря больше ни слова.

О чем она, черт возьми, думает? Хочет стать моим новым хобби или что?

Я наклоняюсь и подтягиваю свой рюкзак ближе, а потом снова гляжу на Лив, чтобы убедиться, смотрит ли она ей вслед.

Но вместо этого она не сводит с меня взгляда, ее глаза сверкают весельем.

— Какого черта ты улыбаешься? — спрашиваю я.

Она никогда не теряет самообладания, и это безумно меня бесит.

Но она просто отвечает:

— У тебя есть татуировка.

И переводит взгляд на мою руку, а я сжимаю пальцы, чтобы скрыть ее. Снова чувствую, как игла вонзается в мой средний палец на левой руке.

Справедливо. Я высмеяла татуированных феминаци, обобщающий термин, к которому отнесла ее, хотя, честно сказать, у нее нет татуировок. Даже той в виде знака ее маленькой семейной банды с залива Саноа — змеи и песочных часов, которые изображены на ее браслете на запястье. У всех ее братьев, похоже, это где-то нарисовано чернилами.

Лив не отрывает от меня взгляд, возможно, ожидая ответа или бросая вызов, но свет, проникающий из витражных окон, улавливает медный блеск прядей в ее темных волосах и один локон, падающий ей на глаза, в то время как остальные рассыпаются по плечам. Около десяти маленьких косичек украшают ее волосы, ни один из концов не закреплен резинками. Она похожа на девушку-воина из какого-нибудь футуристического антиутопического фильма.

И вдруг оказывается, что больше нет ничего горячего. Только невероятное тепло.

Я крепче сжимаю пальцы, чернильные линии на моем пальце составляют четыре четверти дюйма на линейке, очень немногие их замечают, а те, кто видел, наверное, просто предполагают, что я сама нарисовала их ручкой.

В пределах этого дюйма мы свободны. Одного дюйма.

— Клэй? — обращается она ко мне непривычном тоном.

Я не осознаю, что смотрю в сторону, пока снова не фокусирую взгляд и не вижу черную рубашку поло на ней. Поднимаю взгляд и замечаю на ее лице обеспокоенное выражение.

Ее взгляд перемещается на мою руку, лежащую на скамье перед нами, и я понимаю, что она дрожит.

— Ты в порядке? — спрашивает Лив.

Я тяжело вздыхаю, злясь на себя. Почему мне не быть в порядке?

Она хватает мой рюкзак.

— Тебе нужна одна из твоих маленьких голубых таблеток?

Но я выхватываю пачку у нее из рук и свирепо смотрю на нее.

— Если ты позволишь ей прикоснуться к себе, — огрызаюсь я, меняя тему, — она пожалеет об этом. Мне даже не нужно вставать с места, чтобы разрушить ее жизнь.

Лив смотрит на меня, и я хочу придвинуться ближе, — заглянуть ей в глаза, — потому что мне нужна ее реакция.

— Мартелл не сможет это вынести, — рычу я низким голосом. — А я не остановлюсь, пока она не отступит.

Мне по силам разрушить чью угодно жизнь своим телефоном. Это будет весело. И легко.

— Не позорь нашу команду, — наконец говорю ей.

Меган вчера флиртовала. Ни за что на свете я не допущу подобное во второй раз.

Она выдерживает мой пристальный взгляд, а затем делает вдох, и на ее глупом гребаном лице снова отражается дурацкий восторг.

— Мне все равно не нравятся девушки, которые бегают за мной, — произносит Лив. — Я даю знать, когда хочу их.

По моей спине пробегают мурашки, и вместо ожидаемого гнева из-за ее дерзости я чувствую что-то другое.