Страница 13 из 17
Голова была живая. Веки моргали, глазные яблоки шевелились. Это была голова старого мужчины с коротко подстриженными седыми волосами, усами и бородой. Она осматривала незнакомца, сохраняя невозмутимое выражение на лице. Крупный прямой нос, чуть вытянутое благородное лицо, бледная кожа, на которую давно не падали лучи солнца.
«Цирк! – Савинков искал признаки спрятанного тела и не находил. – Иллюзионисты проводят обряд посвящения. Ждут, что я напугаюсь?»
– Рад знакомству, – решительно произнёс революционер. – Позвольте представиться, Борис Викторович Савинков.
Воглев запустил руку под стеклянную плиту, покрытую разводами и свежими густыми потёками чего-то неприятного, обнаруживая пустое пространство, в котором точно не способен поместиться человек. Повернул вентиль на баллоне, из которого толстый каучуковый шланг тянулся к столешнице.
Голова привычно разинула рот, откуда рванулся воздух и немного приподнял волоски на усах. Савинков убедился, что никакая это не иллюзия. Его продрал могильный холод.
– Николай Иванович Кибальчич, – проклекотала голова.
11. Потомок Ра
Анненский завернул кастетом в торец. Торец хрустнул. Из щели прыснула кровь. Петрушка повалился вместе со стулом, к которому словно прикипел филейной частью. Гомон в кабаке на миг смолк, пока ткачи оценивали происшествие, и сменился гоготом. Залётный франт уделал Непрушкина, который на раёне мало кому нравился. Поделом ему, решили текстильщики, тем более, что чужак не продолжал живодёрничать, а бросился поднимать и обихаживать ушибленного. Однако они постарались запомнить этого странного посетителя и сапожника, с которым он шептался.
Жандарм не стал рассусоливать, выпытав до тонкости место обитания Раскольника и, как бы мимоходом, описание облика его. Государственного преступника следовало брать немедля, но прежде нейтрализовать Петрушку, который в противном случае мог изловчиться и предупредить.
Сообща с Нероном Иванычем установили стул. Водворили обратно Непрушкина. Болван обтекал соплями, слезами и кровью, таращился пред собой невидящим взором и был послушен как труп в руках деспотичного ротмистра. Анненский влил в него полбутылки водки буквально за раз. Поборник трезвости выпил её как воду.
– Не ссы, остолоп, это урок на будущее, – бросил на стол ассигнацию и приказал Нерону Иванычу поить Петрушку до посинения. – Впредь следи за метлой!
Сапожник и его друг закивали, восприняв совет всяк по-своему.
Ближайший телефон располагался в казармах Московского лейб-гвардии полка, куда Анненский направился быстрым шагом. Велико же было изумление дежурного по полку, когда около полуночи заявился щёголь в драном пиджаке и потребовал срочной связи с Департаментом полиции. Малое время спустя сыщик отдал необходимые распоряжения и мчал в пролётке к большому дому на Фонтанке, шпыняя в спину ёжащегося ваньку.
Как ни далеко было добираться, в отличие от остальных Александр Павлович поспел раньше и ждал в своём кабинете, нетерпеливо меряя его шагами. Первым явился Платон, за ним унтер-офицер Лука Силин, знаменитый в Отдельном корпусе жандармов геркулес. Его ротмистр Анненский поднял, ибо всерьёз опасался разбойника, подозревая за Раскольником дюжесть одержимого бесами. Со вторжением великана места в комнате не стало вовсе. Анненский угнездился за столом, выдвинул ящик, достал из пенала неприлично длинную и толстую сигару и вскоре задымил весь кабинет. Сидели, молчали, ждали следователя. И хотя производство жандармского расследования формально происходило без участия прокурорского надзора, дело легендарного грабителя-убийцы числилось за уголовным сыском, а, значит, присутствие следователя было крайне желательно. Анненский предвкушал свой триумф и вознамерился брать Раскольника по всем правилам, чтобы газетам было о чём написать в блестящих подробностях.
Наконец, в дверь вежливо стукнули и тут же отворили. Через порог шагнул Порфирий Петрович. Уже старый, с усами и бакенбардами, с блестящей как бильярдный шар большой круглой головой и круглым же, прежде пухлым, а теперь обрюзгшим жёлтым морщинистым лицом. Проницательный взгляд водянистых глаз, прикрытых вечно моргающими ресницами, свидетельствовал о неизменном серьёзном уме, сохранившимся на службе в лучшем качестве.
– Ну-с, вы изволили отыскать Раскольника наконец-то-с? – насмешливо вопросил он с порога дребезжащим голосом.
Порфирий Петрович не рискнул тесниться в кабинете, да и в его присутствии все сразу встали, и ясно было, что недолго осталось находиться тут.
– Пора, – только и сказал Анненский.
На двух экипажах они достигли съезжего дома № 3 Казанской полицейской части, где, кроме участка, располагалось пожарное депо, из ворот которого выкатывала помпа и суетились топорники. Тут к следственно-оперативной группе примкнули предупреждённый по телефону околоточный надзиратель и городовой. Покатили в адрес. В ночном городе подковы гулко стучали по булыжной мостовой, высекая искры. Анненский посмотрел на часы. Часы показывали недоброе. Пока ждали в Департаменте, пока ехали, натикало изрядно заполночь, уж и луны яркий диск намерился клониться к закату. Редкие прохожие стали ходить торопливо, аки бледные тени, стремясь укрыться от пронизывающего ночного ветра. На канаве что-то горело. По-над крышами летели оранжевые клубы, в них призрачными птахами вспархивала несомая горячим воздухом ветошь. Слышался шум и звон, какой бывает от оголтелой суеты вспугнутых обывателей. Пахнуло дымом.
Берлога Раскольника помещалась в доме Иоахима со стороны Столярного переулка. С Офицерской улицы съехали на Вознесенский проспект и оттуда на Мещанскую, куда одной стороною фасада с вывеской «Столичный водочный завод» выходил пятиэтажный массив немца Зауэрбауэра и питейные заведения его родни. Место было знакомое околоточному до оскомины, да и никто не удивился валяющемуся в собственной луже телу и шатающимся в отдалении силуэтам, похожим на ходячих мертвецов.
Экипажи встали. Долетел обрывок несуразной песни. Ждали, когда городовой поднимет дворника и тот отворит парадное.
Анненский произвёл краткий инструктаж:
– Берём Раскольника. Берём его живым. Не стрелять ни при каких обстоятельствах. Если побежит, гонимся, пока не догоним. Но побежать не должен, будем вязать в комнате. Платон, ты у дверей. Силин, крутим Раскольника вместе. Порфирий Петрович, вам лучше обождать здесь, пока дело не будет кончено.
– Как вам угодно-с, – Порфирий Петрович насмешливо посмотрел на ротмистра и как бы ему подмигнул. – Надеюсь, Александр Павлович, вы действительно не намерены загонять меня до апоплексического удара.
– Будьте уверены, не сбежит, – опозориться перед мэтром столичной криминалистики Анненский не мог и помыслить. Он повёл группу захвата, оставив Порфирия Петровича с экипажами и нижними чинами, исполняющими роль извозчиков и готовыми ловить Раскольника, случись ему в самом деле унести ноги.
Зажгли потайные фонари с зеркалом. «У себя, у себя» – бубнил дворник, указывая путь. Сыщик беззвучно взлетел по ступеням в туфлях на гуттаперчевой подошве. Каморка, которую нанимал от жильцов Раскольник, приходилась под самою кровлей и не имела чёрного хода. Анненский приложил ухо к замочной скважине, замер. Из комнаты доносились звуки, не всегда издаваемые ртом или носом. Вернее, – прислушался жандарм, – были хрюкающие звуки ртов и носов, причём не менее двух – женских!
Он спустился в вестибюль, где тихо стояли стражи закона. Дворник запер изнутри парадную дверь и остался караулить возле неё, а группа захвата пошла на пятый этаж, более не стесняясь в произведении шума.
Топот подкованных полицейских сапог, скрип и визг ступеней, надсадное дыхание пяти глоток, бряканье «селёдки», которую городовой придерживал за эфес. Круги света метались по грязным стенам, выхватывая из мглы картины дантовского ада. Наконец, достигли верхней площадки. Запыхавшийся околоточный посмотрел на Анненского, жандарм мотнул подбородком, дескать, приступайте.