Страница 74 из 129
***
Полоччио и подручные его — Гербергов, Фогтов, Гуря, оба рабича — Коновал и Бесштанный — копошились возле двух десятков возов с добром, пополам с песком вынутым из кургана.
При отчаянном бегстве от кургана в мешки, сундуки и прочую посуду валом бросали все побрякушки, вытащенные из погребального склепа. Теперь добычу разбирали.
Добычи имелось много менее, чем казалось тогда, в кургане, при неверном факельном свете да при торопливости пограбежников. Тогда нагребли в мешки да в носилки много песка. При суетности дела и животинного страха.
Князь спрыгнул с коня, бросил поводья Вене Коновалу, а сам пришагал к Джузеппе Полоччио.
На широкой кошме, расстеленной возле телег, Фогтов с помощью плательной щетки да суконки чистил находки и передавал на весы. Весы, купеческие, лавочные, видать, прихватил в поход Гербергов.
Вот сейчас Гербертов вертел в руках чашу, навроде русской братины, только много поменее. И уверенно говорил:
—
Чаша металла электрик, золото с серебром. Однако сие могли сплавить только греки. Удивительно, здесь, в Сибири, — греки. Но так и пишем — греческая.
Запись находок, удивился Артем Владимирыч, вел не только Гуря, но и сам Полоччио. Своей рукой. Из сего факта выходило, что, ежели князь Гарусов подотчетен лично Императрице и пишет Ее Величеству исключительно своей рукою, то и Полоччио своим подчерком обязан иметь непременный доклад. Но Императрице ли Русской? Али какому второму, незнаемому лицу?
Гуря взвесил чашу, занес ее в свой реестр и сообщил вес:
—
Три фунта, с полуфунтом и пятью золотниками!
Артем Владимирыч прошел вдоль пяти повозок, презентованных Полоччио. Мешки, вызывавшие ранее его подозрение, были теперь взрезаны. В них оказалась мелкая соломенная труха. Добыча завертывалась в льняную грубую ткань, укладывалась в дубовые ящики и пересыпалась соломенной трухой. Грамотно.
—
Кольцо нашейное, витое из золотой проволоки! — сказал Гербертов сзади князя.
Князь немедленно обернулся и уставился на предмет, что очищал суконкой Фогтов. То был освященный древними обычаями нашейный знак власти над воинами и прочими людинами и однорядно — знак подчинения Богу.
На концах несмыкаемого нашейного кольца, кои очистил Фогтов, явно и хищно скалились головы леопардов. Золотое, витое кольцо принадлежало высокородному вою, военному вождю из суров.
Руки у князя отяжелели. Он потянулся за кольцом из витого золота.
—
Подай сюда! — сказал князь.
Гербергов посмотрел на Полоччио. Полоччио покачал головой.
—
Опосля, при времени благоприятном, Артем Владимирыч, — томным голосом произнес Гербергов, — будет у нас время осмотреть сии занятные игрушки. А пока…
Он передал кольцо Гуре. Гуря быстро глянул в налитые кровью глаза князя, положил кольцо на чашу весов, постукал гирями и возгласил:
—
Фунт с довеском в пять золотников!
Князь сапогами вмял в кошму кольца, серьги и другую мелочь, сделав пять шагов до непонятливого Гури. Выдернул из его рук священную золотую гривну и разом, разведя, а потом — сведя концы с леопардами, замкнул у себя на шее.
—
Для нашего дела надобно, дурак! — рявкнул Артем Владимирыч, — и для подчинения сему знаку всех низменных существ!
Сидящие на кошме промолчали.
Тогда Гуря, чтобы указать Полоччио на великую все же дерзость князя, тихо сказал:
—
А если разрезать нашейную гривну — нашим и вашим? У нас ведь тоже дело. Разрежем гривну — значит, разрежем наш новый договор. Легче будет… А?
Князь обернулся и с улыбкой посмотрел на хитромастного иудея. Так вот откуда слова покойного Агалака — «курган резать!» Вот кто третий в банде, следящей за Полоччио! Одна лишь нация на земле вцепилась в древние, ноне неважные обряды и обычаи. И вместо «подпишем договор», говорит: «резать договор!» Пока — ладно. Кому и что пилить, об этом князь раздумывать станет позже. Пусть пока балуется…
—
Удивительные и непонятные дела творишь ты с нами, Господи! — торжественно произнес князь, истово перекрестившись. — Не вводи нас во искушение и отомсти врагам нашим! Слышишь мою православную молитву, Гуря? Так вот, не вводи меня во искушение, убереги от лукавого — составь, милостью прошу, и для меня список всего отринутого из кургана.
Гуря срочно метнул черные глаза на Полоччио. Тот отвернулся, пожал плечами. Тогда иудей, хитрая бестия, с грязными волосьями по плечам, показал князю вторые листы уже готового на сей момент списка. Князь выдернул из нечистых рук иудея листы плотной серой бумаги. Сунул за пазуху.
—
Потом вместях сядем, — лениво, очень тягуче сообщил черноглазому паршивцу Артем Владимирыч, оглаживая леопардовую пасть на рукояти своей сабли, — вместях сядем и баланс сведем. Разрежем значит, эти листы. Правду отрежем ото лжи, кривду — от прямого обмана.
Не ожидая ответа от наклонившего голову Гури, князь прошагал по кошме, заваленной добычей, и встал на видное место — за спину ученого посланника.
Видимо, чтобы совершенно не озлить князя, Гербергов сунул руку в отдельно стоящий сундук. Вынул из него каменный кувшин предивной тонкой работы с узким и длинным горлышком. Сосуд точно сотворил древний мастер. Высоту кувшин имел с локоть, цвет молочно — белый. А по бокам его вилась синяя, гладкая роспись, коей показывалось, как обнаженные юноши и девы пьют вино и веселятся. Возле юношей лежали щиты, мечи и шлемы. На боках их шлемов, заметил Артем Владимирыч, каменный мастер со всем тщанием вырезал выпуклости завитушных рогов. Артем Владимирыч сразу понял, кто веселился на картине, украшающей древний кувшин. То боги готовились войти на ложе к земным женщинам.
Очистив сосуд суконкой, Гербертов сообщил исключительно князю:
—
Очень крепкая вещь. Камень диорит. Греки работали. Дарю тебе, княже!
Полоччио прямо воткнул взгляд в князя. Возьмет или нет?
Артем Владимирыч, стоя, не присев, как бы нехотя, сказал ученому посланнику:
—
Ваше степенство! Распорядись, опосля разбору древностей, чтобы мне были переданы, в исчислении на вес, два пуда серебра. Сие серебро ушло в оплату экспедиционных расходов до сего места. И является собственностью Российского государства. Подробную роспись расходов ты получишь от меня в Тобольске, на возврате домой. Она зело пригодится, когда станешь давать отчет Императрице! Будь любезен!
Сказавши так, князь взял кувшин, мимоходом треснул им по башке Веню Коновала так, что тот ойкнул, и отправился прочь. Ойкнул й Гербертов, злясь на бесшабашное отношение князя к антику.
Полоччио выдохнул немало воздуха.
Гербергов посмотрел вослед князю, сморщил лицо и снова запустил руку в сундук с золотыми и серебряными изделиями. Пробормотал в пространство, ни к кому особливо не обращаясь:
—
А ведь сломает себе шею наш воинский предводитель.
—
Сломает, — тихо подтвердил Гуря, затаил дыхание и выставил на чашу весов маленькую гирьку — в пять золотников весом.
Полоччио еще раз шумно выдохнул. Непонятно — то ли пожалел князя, то ли пожелал того, что желали сейчас все его люди. Даже, как он подло думал, — и рабичи.
Взяв вазу за фигурную ручку, Артем Владимирыч не со зла, а от нечаянной радости, даже полюбовно, треснул по башке пьяницу Веню Коновала. Ибо цены той находке не имелось! Материал, из коего была сотворена ваза, крепостью превосходил сталь, а работой — грекам никогда не принадлежал. То была работа столь далекого от этих степей народа да столь древнего, что и не всякому дано сие и представить. От берегов реки Нил на берег реки Обь попал сюда микенский кувшин, со времен, когда на реке Ниле первую Москву только планировали строить, а строители первого Рима на Ниле еще и не родились.