Страница 72 из 129
—
Я, — медленно договорил джуань-шигуань, когда кощии допили свои чашки, — хочу их достойно наградить за последний бой, в который они водили свои отряды.
Не выпив из своей чашки, Дань-Тинь-Линь с крепким стуком поставил ее на стол. Предводители степных барымтачи разом вскочили.
Но каждого уже держали по четыре сильных воина.
—
Каждый напиток следует закусывать, — не убирая улыбку с лица, — сообщил джуань-шигуань, — каждую худую весть — следует доставлять Императору написанной на своем сердце, каждое поражение войска — доставлять, минуя Императора, — нашему Богу. Лично. Поднесите им…
Управитель дома встал с левой стороны хозяина и протянул вперед, над столом, руку с серебряным подносом, на котором лежали восемь тонких шелковых веревок.
Три иезуита разом вспотели. Из-за подогретого пола в зале приемов дома Сан-Янь-Нур испуганный запах монахов, не натертых благовониями, пахнул прямо в лицо наместника.
Возле него мигом появились две девушки, изящно помахивающие широкими веерами.
***
Воины личной сотни джуань-шигуаня недолго зыбкались с подлыми варварами.
Петля на шею, ноги на хребет, загиб тела назад до противного, сального хруста позвонков. Петля — на пятки, пятки — к голове.
Четыре тела еще медленно ворочались на расписной циновке, покрывающей пол зала приемов, еще молодые монахи в коричневых рясах с капюшонами пытались опямятовать старого монаха, как джуань- шигуань снова поднял левую руку с пиалой водки.
—
У нас сегодня пьют и едят вместе со мной наши почтенные служители бога из далекой страны, где самым главным почитается, так говорят наши гости, не Император, а наместник бога на земле — Баба.
—
Папа, — тихо поправил говорящего Бартаба — самый молодой из монахов. Он пришел в орден Святой Церкви из пиратского сообщества Южных морей и кровь видел. А сегодня он видел, как умирают без вида крови. Но держался, не вялился, как Вальери, и не сглатывал рвоту, как второй служка — испанец Сарван.
Бартаба насторожило то, что воины трупов не убирали и сами не убирались из зала приемов.
—
Баба, — мягко улыбаясь полными губами, повторил наместник Императора Поднебесной. — Наши грубые губы и толстые глотки не могут произносить ваши мягкие и святые слова, подобно вам… управитель!
Управитель дома, неслышно ступая, подошел к телу обмороченного монаха Вальери, два раза резко наклонил его затылком вниз, до колен. Лицо старика порозовело. Он косыми глазами узрел окружающих. Потом выблевал в свою тарелку зелень съеденных огурцов. А потом заметил сияющее серебряное блюдо посередине широкого стола. На серебре еще оставались шелковые веревки! Старика опять потянуло блевать.
Наместник Императора, по праву хозяина, должен был немедленно выручить из гнусного блевотного положения этого монаха, слабого на вид смерти.
—
На важном блюде первого кушанья не должно быть ничего вредного! — негодуя, пробурчал наместник, глядя в упор, как корчится в спазмах старый монах ка-то-ли-цзы, — а одна порция блюда оказалась вредной для нашего гостя! Ты уронил свой сан, управитель!
Управитель склонился перед джуань-шигуанем в пояснице. Его тонкая коса — знак южного рода — коснулась циновок. Потом управитель выпрямился. Его глаза смотрели прямо в переносицу хозяина.
—
Поставщик овощей, что не прошли в горло старому ка-то-ли-цзы, так я теперь понял, хотел обмануть меня, подложив несвежие овощи, — с достоинством произнес управитель, — чтобы воровством нанести урон твоему дому.
—
Велик ли был бы урон? — спросил джуань-шигуань.
—
Каков бы ни был урон — величиной с муху или со слона, — льстиво поведал управитель, — вашему дому ущерб будет одинаков, — смех народа.
Один из кочевых предводителей вдруг отчаянно забился на циновке, угасающим мозгом понимая гибель.
Монахи окаменели.
—
Повесить торговца овощами на рынке, среди людей! — объявил свою волю наместник Императора Поднебесной. — Повесить на лишнем здесь шнурке, на оглоблях его повозки! На базаре объявить, что он казнен за нанесение обиды моему гостю из далекой страны — рабу Баба из города Ру-ми.
—
У его повозки слишком короткие оглобли для казни, — поспешил донести управитель, — указанный вами, уважаемый джуань-шигуань, способ казни не позволит вору повиснуть, чтобы его глотка хрустнула.
—
Так укороти его! — заорал Дань-Тинь-Линь, — обруби ему ноги! Но исполни мою волю — повесь!
Управитель дома немедленно исчез, прихватив шелковую веревочку.
На серебряном подносе остались лежать еще три погибельных шнурка. Черную тарелку с вонькой блевотиной старого монаха слуги не замечали.
—
Кушайте, кушайте, мои уважаемые гости! — снова улыбнулся джуань-шигуань и принялся бойко метать палочками в рот куски пищи с разных тарелочек.
Монахи принялись вяло ворочать палочками, чему уже научились, ибо велением коммодора ордена Святой Церкви Лоренцо Риччи, а значит — самого Папы — жили в провинции Куинг-Дао третий год.
Один лишь старик Вальери, член тайного совета Ордена иезуитов, есть уже не мог. Сегодняшняя пища, хоть он был и тренирован смолоду пожирать всяких гадов — от лягушек до червей, теперь не лезла в рот.
Он молился.
—
С началом осени, — начал добросердечную беседу наместник Императора провинции Куинг-Дао, — я прикажу своим солдатам завершить работы на полях и стать лагерем на пути этих чужих людей, вредных вашей вере и моему Императору, да живет он вечно! У меня — две тысячи пехоты и восемьсот сабель у конницы. Луки моих воинов бьют насмерть на четыреста ли!
Дань-Тинь-Линь с удовольствием стал есть мелко порезанный кусок жирной свинины, а между взмахами палочек — наблюдать за лицами монахов после такого ужасного сообщения о наличии стольких воинов при чудесном оружии.
Монахи даже не пошептались между собой, сидели прямо, уставившись в тарелки.
Дань-Тинь-Линь перестал есть вкусную свинину — разозлился. Но лица не потерял:
—
Вы же сами подали мне бумагу от драгоценнейшего повелителя Поднебесной Империи! В бумаге той ясно начертано, что мне, джуань-шигуаню провинции Куинг-Дао, повелитель Поднебесной поручает охрану и покровительство вам, трем монахам из далекой страны Ой-ро-па. Но в своей бумаге повелитель — ничего!.. Слышите — ничего! — не распорядился насчет странных и, как оказалось, очень опасных людей, которые числом в две сотни придут на границу моей провинции. А потому, чтобы не портить настроение друг другу перед чайной церемонией, я снова объявляю вам, ка-то-ли-цзы! Я объявляю, как и прошлый раз, что мне полагается половина тех товаров и монет, что будут у этих людей! Первый раз — вы просили о защите вашего человека, которого якобы везут с собой эти дикие урусы. Во что мне обошлась эта защита — вы видите на циновках пола. Это — не люди! Это — мой позор перед Императором и всем народом! Больше я не допущу, чтобы мое лицо так истоптали в грязи, чтобы я свое лицо там, в грязи, и оставил! А потому — половина всех богатств — мне, джуань-шигуаню этой земли… За то, что я уберу печаль с ваших лиц и освобожу вашу душу для бестрепетного и чистого общения с Богом. Это — правильно?
—
Нет, — твердо, насколько мог, ответил старший — Вальери. — То, что будет привезено к границам вашей Империи, это — не наши богатства, это богатства нашей Церкви… И мы можем ими распорядиться так, как просите вы, великий и могучий джуань-шигуань, только с письменного согласия Папы, наместника Бога на земле!
—
В твоих словах, — неожиданно зло проговорил Дань-Тинь-Линь, — я слышу угрозу. Угрозу, что мои честные и полезные для Империи старания поровну поделить награбленные в чужих землях богатства могут стать известны моему повелителю. Чтобы сей глупости с вами не случилось — и языки ваши, как и пальцы ваши, не стали выводить непотребных для меня звуков и букв, я желаю совершить Договор.