Страница 71 из 129
И пошел прямой и крепкой походкой от кургана по направлению ко князю.
Артем Владимирыч с ужасом видел, как позади старика в черном одеянии медленно, без шума просаживается вниз огромный земляной холм.
Вот он ушел в землю на аршин… на два… Теперь — на три! Оседал громадный холм, величиной с уездный город без звука. И только мелкие камушки катились с его вершины.
Замер курган. Люди стали оживать, шевелиться.
Полоччио первый раз подошел к старому Вещуну и первый же почтительно спросил:
—
Что сие было, баас?
—
Древние, — подумав чуток, громко, как бы для всех, ответил Вещун, — знали о негодяйной тяге разного рода людей к богатству, им не принадлежащему. Вот и придумали крепкую и хитрую от завистливой алчбы потомков — защиту. Дабы спасти все главные ценности, положенные не людям, но Богам!
—
Положим, спасли не все ценности, — подбоченясь, сказал Полоччио, — нам досталось сугубо много от бесполезных богатств, старик!
—
Досталось — еще не осталось! — строго произнес Вещун. Повернулся и пошел прочь. Потом внезапно оглянулся: — Ты бы, чужестранец, отдал поклон сибирской природе.
—
Я не друид — траве кланяться, моя вера — правая, самая верная и на прочном камне стоит. Перекрестить тебя за мое скорое предупреждение — могу. Верой моей так разрешено. А не разрешено — языческие поклоны развешивать… Озерам да камням. Да и за что?
—
За то, что спасла тебя наша природа от неминучей погибели. Но раз ты не умеешь сложить в уме простые вещи, то не кланяйся. Но потом — меня ты вспомнишь. И не раз. И природе нашей — еще поклонишься…
***
До вечера, падая с ног от усталости и без потребной жратвы, люди наладили обоз, сложив на особые, отдельные телеги, под солдатской охраной, все добро, добытое у покойника. Лошадей и повозок теперь не хватало.
Два раза объехав обоз, наблюдая готовность, князь заметил, что Баальник складывает свою поклажу в повозку Вещуна, высвобождая свою под общинную поклажу. Князь крикнул Егера. Но тот, как оказалось, уже освободил три повозки из пяти, занятые княжеской поклажей, казной и шабольем для сна и сменной одежи.
Джунгары, видя намерения князя, оставили занятой только повозку Акмурзы. Своих двадцать большеколесных арб они отдали в обоз.
Вагенбурги не трогали, пусть их.
Наконец наладилось.
Вечерело. Над остатком кургана, над обозом пролетел холодный ветерок с реки.
Князь достал демидовский двуствольный пистоль и дал дуплет. Обоз под щелканье бичей тронулся.
Не успели отъехать и на полверсты, как сильно потянуло смолистой гарью. Потом там, у кургана, появился заметный в сумерках серый дымок. Он быстро загустел. Стали отрываться к небу языки пламени с обрывками копоти.
Вослед обозу сильно и сладко потянуло горелым мясом.
Это над могилой русских, павших при обороне курганного дела, доверенные и не языкастые люди Егера подожгли переложенные смолистыми бревнами около полутысячи трупов погибших в набеге кощиев.
Огонь вдруг метнул языки пламени в полнеба. Светом облило далекие горы.
Враг должен знать, до какого предела могут дойти русские, зашедшие в эту страну по своим делам, но тронутые подлым нападением.
Кто-то в обозе понял, что горит. Слезливо ахнул.
— Пошли вперед! Вперед! — рявкнул невидимый в темноте князь Гарусов. — Вперед! Русские от дыма только крепчают!
Глава 25
Весть о поражении разбойных кочевников, посланных наместником Императора провинции Куинг-Дао вырезать урусов с земель данников Срединного царства, дошла к высочайшему и многомудрому Дань-Тинь-Линю как принято было — на шестой день после битвы при кургане Нигирек.
Дань-Тинь-Линь много ругался на гонца, растоптал две черные лаковые чашки тонкой и древней работы, когда услышал о позорном бегстве кочевых племен от табора урусов у реки Бай Кем, без единой попытки снова и снова нападать на пришельцев — до полной победы над пришлым и наглым народом.
Потом наместник повелел управителю дома Сан-Янь-Нур приготовить восемь тонких шелковых веревок длиной в пять локтей каждая. И под веревки — серебряное блюдо.
И еще велел пригласить вечером на пир пятерых военачальников отрядов, что бились с урусами. И призвать на пир троих монахов из далекой стороны Ой-ро-па-нь, верованием — ка-то-ли-цзы.
***
Вечером на пир явились только четыре военных предводителя кочевников. Их обыскали при входе, лишили оружия, и управитель дома наместника пожелал узнать, где пятый канишка, именем Валихан.
Все приглашенные разом пали на колени и в голос объявили, что канишка Валихан со своими людьми подло напал сзади на их отряды, много их людей вырезал, потом подписал бумагу о переходе на службу к Императрице урусов.
Потом его аулы ушли к заводам Баба Демид, и догнать их теперь, во-первых, поздно, а во-вторых — опасно.
Наместник Императора Дань-Тинь-Линь, подслушивавший через специальное окошечко плач кочевых военачальников об измене Валихана, выругался южным китайским словом, на языке
Be
,
каким говорят возле Желтого моря. Тайное известие, что родной язык наместника Императора — от народа
Be
и сам он из того же народа, попади оно к Императору Поднебесной, дало бы доносчику десять ли пахотной земли с двумя волами! А ему, Дань-Тинь-Линю, учтиво преподнесли бы шелковый шнурок! Наместник снова выругался черным словом. Что за народ, эти кидани! Живут по законам своего старого врага — Чингисхана и за кучку монет сотворят так, что ему, наместнику, свои же стражи — от души — сломают хребет!
А потому вот уже как год мудрый Динь-Тинь-Линь одним ухом все же прислушивался к советам ка-то-ли-цзы. У них есть хороший совет: «Нет человека — нет факта».
И каких бы книжных и боговерных словес ни нашептывали джуань-шигуаню его мудрецы, он явственно понимал высокую простоту сего действа, изложенного кратко далекими от обычаев его страны монахами: «Нет факта — нет истории».
Джуань-шигуань потер руки от простоты решения. Вытер руки о халат, обтягивающий живот, предвкусил удовольствие от выражения лиц монахов ка-то-ли-цзы из далекой страны, навязанных ему в проживание самим Императором, да живет он в Поднебесной вечно! О, какое им счастье — увидеть нынешний ужин!
Наместник покинул тайную комнату.
В большом зале дворца дома Сан-Янь-Нур приглашенные разувались и проходили к низким столикам, уже заставленным разными блюдами.
Дань-Тинь-Линь возглавил пиршество — сел за дальний от двери край стола.
Католическим монахам управитель дома указал на места, наоборот, ближние к двери. А посередине стола, по двое с каждой стороны, расселись приглашенные вожди варваров.
Старший из монахов, брат Вальери, было заворчал, что им дадены «низкие» для их должности места. Младшие по вере, тревожно суетясь, стали успокаивать Вальери.
Джуань-шигуань ласково улыбнулся в сторону чужих монахов и приказал управителю — подавать.
Слуги стали уставлять стол тарелочками, чашками, пиалами. От стола пошел на голодных монахов дух раздавленных клопов с примесью чеснока и корицы.
Всем присутствующим в маленькие чашки налили рисовой водки.
—
Тишина, — объявил управитель.
Дань-Тинь-Линь покачал левой руке чашку с рисовой водкой:
—
Я нарушаю обычай нашего стола, ибо сначала хочу выпить этот напиток, бодрящий душу и веселящий тело, не за Небесных богов, не за нашего Императора, а за сильных, могучих и храбрых воинов, что почтили своим присутствием дом наместника Императора.
Четыре военачальника кочевых племен начали мелкими глотками пить водку, не дожидаясь, когда глотнет наместник.