Страница 15 из 129
Больно скора на жизненные утехи была матушка российской Императрицы. Не успела дочь согреть престол, как матушка стала приторговывать обещаниями дворцовых званий, царским бельем и слухами. Граф Панин, доложивший Императрице про сей конфуз, посмеялся. Но меж смешками сказал, что звания и белье — товар безвредный. А вот шпионство под видом слухов — товар вредный. Для России. Посоветовал тишком отослать мать в Париж. Глаза первого министра двора при том не смеялись. Были сухи и глядели волчьим взором. В Париже мать Императрицы, княгиня Иоганна-Елизавета Ангальт-Цербстская, благополучно скончалась.
Императрица передернула плечом:
—
Wervolf
!
— фыркнула, но много тише.
Тут же вспомнила больные глаза покойного отца, князя Христиана Августа, военного коменданта города Штеттин, получавшего не в срок и не разом всего 3000 риксталеров в год. Ай-яй-яй! А ведь на те деньги они семьей как-то жили!
«Екатерина», — вывела Императрица черною чернилой на листе под письмом и, морщась, добавила после имени римскую цифирю «II». И только после подписания вдруг спохватилась. Как же так? Ведь сей бумагой полагалось от ее имени и поручительством платить деньги мертвой! Екатерина быстро оглядела пустую комнату и снова глянула в бумагу. Ей-ей, так и написано! Только вот дата стояла несуразная: второй день после ее восшествия на престол! Екатерина перевернула лист. На задней стороне стояла закорючка, коей они с первым министром уговорились помечать бумаги интимного и конфиденциального свойства. Понятно. Граф Панин нашел лазейку тайно уплатить своим агентам!
Фыркнуть на сей раз Екатерина не собралась — духу не хватило от прожженной наглости тайных дел.
Вторая бумага, в том же большом размере и штучной датской выделки, направлялась от имени Императрицы на Юг, в армию графа Румянцева. Для передачи турецким послам, коих Румянцев зло не пущал в пределы Российской империи. Сей политики молодая Императрица до конца не смыслила, но по женскому наитию чуяла, что с послами поступают мерзко. И нарочно не пущают под императорские очи.
Тот же Панин вчерась сказал на сию оказию, что раз в государстве армия есть, застаиваться без дела ей опасно. И стал держать паузу после сего поучения.
Императрица поняла, что Панин вредно и принародно намекает ей на гвардию, много способствующую перемене русских правителей. Намек тот был плотно прикрыт намеком на скорую войну с турками. И так его поняли сидевшие, кроме Панина, за зеленым столом с Императрицей, послы Франции и Англии. Послы и точно за картами не засиделись. Извинились многими трудами и ушли из внутренних покоев Екатерины. Ушли немедля извещать свои дворы о будущей баталии России над Турцией.
Будущую войну пришлось Императрице подписать. На сей раз письмо с римской добавкой к своему имени Императрица подписала, будто таракана со стола смахнула. И принялась медленно честь третье, особливо неприятное ей послание в Польшу. Погодок российской Императрицы, потомок древних разоренных смутами и войнами великих шляхетских родов, князь Станислав Понятовский, давно и до странности терпеливо льстился к Екатерине насчет брака. Династического и плотского одним махом.
Стало жарко под капотом. Екатерина ослабила пояс капота, пустив прохладу на живот. Вспомянула, как, еще не обретя престола, будучи лишь инструментом получения наследника для империи, то бишь только принцессою, Екатерина испытывала странное и до злого мужского бешенства настойчивое желание красавца Понятовского.
Иной раз, особливо в короткое ночное свидание, принцесса, опять же нутряною своей сутью, чуяла, что в утехе с нею у поляка нет правды и объятия его будто узит другой, сухой и жесткий человек.
Такое чувствование с нею уже бывало, когда по приказу гром-бабы, Императрицы Елизаветы Петровны, к Екатерине входил несколькими ночами бойкий на людях граф Салтыков. Входил мимо законного, но не амурного принца и мужа Петра Третьего. Теми ночами граф Салтыков только показывал бойкость, а сам же, то молодая принцесса кожей ощущала, дрожал не от заветной мужеской страсти. Трусил тогда граф, поспешно творя наследника Российского престола. Мимо законного, но слабого на низ супруга принцессы Екатерины.
Вот же, поспешно сотворил и поспешным оказался мальчонок Павел. Тьфу ты, черт тебя обнеси!
Екатерина хватанула серебряный колокольчик — вызвонить секретаря. Вызвонила. Молодой талант-секретарь из нового, Петром Первым узаконенного рода, не из старых дворян, а из купцов, тихо вошел в кабинет, вихляя бедрами.
—
Известно ли нам, Теодор, где сии дни пребывает польский князь Понятовский?
Секретарь Федор до пола свесил кудри парика, бойко отряхнулся от поклона и потом торжественно объявил:
—
Известно, Катерина Алексеевна. Сей поляк движется по градам польским, союзников ищет. У них там шляхеты сейм изволят собирать опосля весенней страды. Как докладывали его сиятельства графа Панина доносчики, к июня первого дня тот сейм должен быть собран.
—
Стало быть, у нас еще есть время три недели, дабы с данным посланием не спешить?
Екатерина показала секретарю третью письменную бумагу, ею еще не утвержденную.
—
Нет, Ваше Величество, — проговорил глухо секретарь, ибо снова кланялся и голос его шел из-под волосьев парика, — почту слать надобно немедля. Нынче. Курьер ждет!
Екатерина заметила, что секретарь Федька, плут, теперь ее величает, а не фамильярствует Катериной Алексеевной. Отвернувшись от доверенного шпиона графа Панина, Екатерина махнула кистью руки. От захлопнутой секретарем высоченной двери в кабинет Императрицу обдало коридорным воздухом с примесью воска и кухонного жира.
—
Ком цум Тойфель!{7} — Вроде как бы вослед секретарю прикрикнула Екатерина и сморщила левый угол губ. Это, конечно, хорошо, что ее считают дурочкой. Но хорошо было первые полгода после восшествия ее на престол, когда требовалось высматривать, вызнавать истинные лики приверженцев ее утверждения на Российский престол. Лики те оказались и плутоваты, и грязноваты. Обратной, лаковой, значит, стороной были повернуты они к принцессе Катерине, когда она собирала партию для битвы за престол. Да, потом стали плутоваты и грязны! После обретения Екатериной великой власти! Вроде как у того же Понятовского. Полезла из Станислава грязь что в делах, что в письмовниках.
Станислав, бешеный поляк и тупой ночной куртизан! На что ее взять хотел, когда под ночной шум пьяных гвардейцев, еще празднующих занятие Екатериною престола Российского, требовал немедленного совместного похода под венец. Мол, ты, Катерина, получишь за мною Польшу, предмет семивековых притязаний России; мол, тем браком сразу будет вынута заноза, колющая Россию прямо в глаз от имени всей Европы! Мол, править станешь ты, а я стану только войну объявлять да бумаги подписывать. Мелочи мелкие, мол, творить. Тебе тихонько помогать.
Известно ныне Екатерине, известно доподлинно, откуда взялась такая искрометная прыть у Понятовского. И кто его подряжал искры выбивать из сердца молодой Императрицы, тоже известно.
То творила извечная католическая жадность папской Церкви. Жадность до людских душ, проживающих на огромных территориях, что, быть может, и угодно Богу. Но жадность до богатств земных Богу не угодна, а глядикось, и ее спешат утолить западники!
Екатерина перекрестилась поспешно и замерла с ужасом. Крест она положила на западный манер, слева направо! Императрица встала с кресла, обошла стол и направилась в угол кабинета, где через узкую щель в бархатной занавеси на нее смотрел лик Николая Угодника — русская икона.
Тут уж, перекрестившись вторично, несуетно и правильно, на восточный церковный манер, Екатерина прошептала: «Прости,
Fater
Ave
,
суета заела». Потом тяжелую занавесь задернула, не оставив святому отцу даже щелки на подгляд той суеты.
7
Азям — летняя одежда крестьян, подобная кафтану
(тюрк.)