Страница 32 из 52
Вероятно, и без салатов все пришло бы в норму само собой, но ее ущемляла мысль о неуправляемости происходящих процессов, и она громоздила баррикаду и размахивала боевым знаменем, не зная, впрочем, по какую сторону баррикады находится враг.
Не оттого ли случайное, по сути дела, посещение этих мест вдруг стало вехой в ее жизни, круто повело в непредвиденную сторону. Годами напряженные нервы ощутили благотворную тишину и жадно отдыхали. Редкие встречи с людьми нисколько не мешали этой тишине, были даже необходимы ей, как составная ее часть. Это было совсем не похоже на бесконечную и однообразную вереницу городских лиц, где обилие оборачивается скудостью, потому что мозг обессиливает перед нескончаемым потоком однообразной информации, и человек обороняется от избытка равнодушием или грубостью. Здесь людей можно было рассмотреть, забыто удивиться тому, что они не столь уж и похожи друг на друга, и даже без раздражения допустить к себе чужую заботу или настроение. И обрадоваться тому, что по тебе не скользнут равнодушно пустым (взглядом, а посмотрят с любопытством: а кто ты? и что в тебе интересного? А не окажется интересного, так хотя бы узнают, откуда ты родом, с кем знаком и какая у тебя работа, и это тоже придаст тебе отличный от всех оттенок, потому что родом ты из другого места, знаком с другими людьми, и место твое в работе иное, чем у них.
Впрочем, она подспудно чувствовала, что восхищается преувеличенно, но пока не позволяла сомнению расстроить приятные впечатления.
На Тихое Лика вернулась к вечеру. Петя был уже там, ходил по взгоркам, постукивал ломиком, и по звуку найдя неустойчивый камень, поддевал его и выворачивал. Их уже чернело по сторонам немало, этих камней.
— Зачем они тебе? — спросила Лика.
— Не мне они, а тебе, — отозвался Петя. — Фундамент из чего строить будешь?
— Ох, Петя, — воскликнула Лика, — ну да, ведь еще и фундамент!
Петя на это засмеялся и смеялся долго, а потом сказал:
— Давай место выбери. Пока суть да дело, мы хоть углы сложим.
И они чуть не до сумерек ходили меж деревьев, и оттуда смотрели, и отсюда, прикидывали, чтоб и озеро видать из будущих окон, чтоб восход и юг в лицо дому, и чтоб подъезд удобный, и чтоб красиво, и чтоб деревьев не губить. И, наконец, заметили, что уже который раз возвращаются к веселой куртине берез, и старых уже, с почерневшими стволами, с толстой, отслаивающейся корой, с кистями ветвей до самой земли, и среднего возраста, белоствольных и стройных. Была среди берез ласковая полянка, маленькая и поначалу незаметная, но словно приготовленная для того, чтобы поставить тут дом. Лика взглянула на Петю, и Петя тут же отозвался:
— И правильно, душевное место.
Он вбил колышки, натянул бечеву, выверил углы. Лесничество делало стандартные срубы, и размеры их Петя знал, несколько лет назад ставил сыну такой же дом.
Взяли лопаты и стали снимать дерн.
Увидев темный прямоугольник раскрытой земли, Лика вдруг удивилась реальности происходящего. Значит, и в самом деле она что-то строит, значит, и в самом деле передвинутся сюда те смоляные венцы сруба, у которого она отдыхала сегодня днем. Но в то же время оставалось в происходящем не совсем реальное, будто происходило все это в очень достоверном сне.
Тихо текли медленные летние сумерки. Петя разжег костер, повесил на закопченную палку котелок с водой. Покопавшись на берегу, принес узловатых кореньев, разрубил их, как дрова, на пеньке, промыл и заложил в котелок.
— Шиповник, — сказал он. — Вашей медициной тоже одобряется.
Петя каждый раз заваривал для чая новые коренья и травы. Поначалу Лика не верила, что это может быть вкусно, но вскоре признала себя побежденной и теперь дивилась как количеству пригодных для заварки растений, так и всеобщему их городскому незнанию. Она уже помнила горьковатый и волнующий запах заложенных в кипяток молодых березовых листьев, винную насыщенность цвета, которую дают брусничные стебли, нежный вкус и золотую прозрачность заварки из кипрея, сладковатую мягкость и кофейный запах корней одуванчика, резко-насыщенный, прозрачный аромат смородинного чая… И все это росло рядом, попиралось ногами, пропадало. Город, заковав землю в асфальт, постепенно забывал о материнской щедрости ее даров. В каменных домах и на асфальтированных улицах вырастали новые поколения незрячих и неведающих, и Лика вспомнила, как после дождей все брезгливо обходят занесенную тяжелыми машинами жирную земляную грязь, и ей вдруг показалось, что люди нетерпеливо спешат порвать с землей связь и тем от всего освободиться, развязать себе руки и ничего больше не любить, а став свободными от любви, стать дикарями.
А я? — подумала Лика.
И я, — сказала она себе.
Она вспомнила, как сколько-то лет назад ее мальчишки, тогда еще школьники, заставили окна уродливыми колючими кактусами, неделю увлеченно возились с ними, потом изменили им ради действующей модели подводной лодки. Покинутые кактусы пылились, протереть их было невозможно, Лика рассердилась и выкинула колючих уродцев в мусоропровод, провела генеральную уборку, и в квартире воцарилась стерильная чистота. Чистота с никем не улавливаемым запахом пустоты и отсутствия.
Она посмотрела в сторону начатого фундамента, но поляна уже наполнилась тенью, раскопанной земли было не видно, все слилось в общих сумерках, и это явилось как бы подтверждением нереальности задуманного Ликой.
— Странно… — проговорила она.
— Не верится? — тут же подхватил Петя, проследив ее взгляд. — Вот и хорошо, лучше помнить будешь. Ты это, Викторовна, правильно, что строить взялась. Это надо — строить. Это оправдывает. Человека воспитать да дерево вырастить, дом построить и хоть раз кого-нибудь от беды избавить. Вот тогда прошел по земле, как положено. Жить было не стыдно и умирать будет не страшно.
— Значит, я — для того, чтобы мне умереть не страшно? — с любопытством спросила Лика.
— Смерть — важное мероприятие, Викторовна. Черта под твоей жизнью, главная ревизия. Чтоб умереть не страшно — большое это дело… Видно, мало об этом думала?
— Мне много об этом нельзя. У меня это каждый день на глазах.
— Робеешь, выходит. Зря…
— Ты, Петя, о естественном конце говоришь, когда шестьдесят или восемьдесят. А если перед тобой в двадцать лет или в тридцать?.. Тогда это совсем другое. Это другое, Петя, потому что у них не было времени построить дом…
Так говорили они о жизни и смерти, вечер был долог и тих, а перед глазами, притягивая темноту, опадал и распускался древний цветок костра.
Наутро Лика поехала в город, чтобы взять со сберкнижки деньги.
Муж был на работе. Большая их квартира с дорогой мебелью и привычным порядком показалась Лике чужой. Надо было бы позвонить мужу, но она представила, какие будут длинные паузы в разговоре, и набрала другой номер. Мысль о муже тоже была чужой и необязательной.
— Слушаю, — сказал Ийкин голос.
— Это я, — сказала Лика, ни о чем не думая.
Ийка бурно обрадовалась, телефонные провода прогнулись от ее энергии и новостей на единицу времени. Но уловив равнодушное молчание Лики, Ийка возмутилась:
— Одичала ты, мать! Впрочем, понимаю! В таком состоянии все другое — неинтересно!
Ийка ненадолго оставила в неведении, какое такое состояние она имеет в виду, принизила голос и заговорила о Садчикове:
— Представляешь? Приходит, взор потусторонний, спрашивает что-нибудь вроде: она — то есть я должна понимать, что ты, — она любит стихи или прозу? шоколад или мармелад? или, может быть, она любит летать самолетом? Что значит — не ври? Ей-богу, спрашивал! И где ты училась, и кто у тебя муж, и любят ли тебя твои дети. Как будто я существую для того, чтобы пропагандировать твои достоинства! Пожалуйста, уже рвет у меня трубку…
Впрочем, Ийка неплотно прикрыла микрофон, до Лики донеслось:
— Хочешь поговорить?
Лика нажала рычажок телефонного аппарата. Но все равно она знала, что происходит сейчас там.