Страница 435 из 462
Я не боюсь кровавых сеч,
Люблю я свой звенящий меч,
В потехе ратной веселею.
Вот злато. Холодом горя,
Ласкает сильный взор Царя
Дар Государю Галилеи!
Валтасар
Я Валтасар, царь Индостана,
Где веет ветр благоуханный
От Тапробаны до Катая.
Мои сыны проводят дни
У дерева, в густой тени,
Не то молясь, не то мечтая.
Вот ладан — символ мудреца.
Познай все тайны до конца,
Царь Полдня, Мудрость Пресвятая!
Мельхиор
Я темнокожий Мельхиор,
Я стар, движеньями нескор,
Уже сочтен мой век великий.
Мой край песками занесен,
И светит знойный Аполлон
В стране пустынной и безликой.
Вот мирры белые цветы,
Сердечный пламень. Станешь ты
Царем Любви, Души Владыкой!
Хор ангелов
О Царь Любви, Души Владыка,
Согреет голубь светлоликий
Тебя теплом груди своей,
О Царь Царей.
Suaviole o flos Virginum,
Apparuit Rex Gentium[84].
…
«Но кто ты, Царь Царей? Как знать?» —
Поет в задумчивости мать.
Боевая песня сарацин
Мы приходим быстрее, чем рок; мы приходим в назначенный срок;
Мы являемся к вам на порог — трепещите, Владыки Заката!
Мы не спим на роскошных шелках, умираем мы не во дворцах,
Где простерты жены в слезах, где молитвы бормочут ребята.
Вместо ложа земля нам дана, мы с восходом встаем в стремена,
Светит солнце нам или луна, и в лицо дует ветер крылатый.
От земель африканского жара к стенам Мерва и стенам Булгара
Нашу сталь мы несли для удара, и руинами сделался Рум.
Мы от Инда пришли к Пиренеям, тот поход повторить мы сумеем;
К бурным Водам Судьбы мы посмеем подойти и послушать их шум.
Продавали мы много смертей, устрашая врагов, как детей;
При Джалуле был всяк богатей, на базаре войны толстосум.
Там Копье, словно Лекарь Пустыни, исцеляло врага от гордыни,
И бывало горше полыни то лекарство для гордецов.
И щиты не однажды блеснули, нерушимы, как скалы в Стамбуле,
При жестоком набеге мелькнули знаком гибели для глупцов.
Там и храбрый, и трус погибал — налетал наш отряд словно вал,
Много Богу воздали мы хвал, много дали пескам мертвецов.
Перевод А. Серебренникова
Rupert Brooke (1887–1915)
The Vision of the Archangels
Slowly up silent peaks, the white edge of the world,
Trod four archangels, clear against the unheeding sky,
Bearing, with quiet even steps, and great wings furled,
A little dingy coffin; where a child must lie,
It was so tiny. (Yet, you had fancied, God could never
Have bidden a child turn from the spring and the sunlight,
And shut him in that lonely shell, to drop for ever
Into the emptiness and silence, into the night.)
They then from the sheer summit cast, and watched it fall,
Through unknown glooms, that frail black coffin — and therein
God’s little pitiful Body lying, worn and thin,
And curled up like some crumpled, lonely flower-petal —
Till it was no more visible; then turned again
With sorrowful quiet faces downward to the plain.
Unfortunate
Heart, you are restless as a paper scrap
That’s tossed down dusty pavements by the wind;
Saying, “She is most wise, patient and kind.
Between the small hands folded in her lap
Surely a shamed head may bow down at length,
And find forgiveness where the shadows stir
About her lips, and wisdom in her strength,
Peace in her peace. Come to her, come to her!.”.
She will not care. She’ll smile to see me come,
So that I think all Heaven in flower to fold me.
She’ll give me all I ask, kiss me and hold me,
And open wide upon that holy air
The gates of peace, and take my tiredness home,
Kinder than God. But, heart, she will not care.
The Call
Out of the nothingness of sleep,
The slow dreams of Eternity,
There was a thunder on the deep:
I came, because you called to me.
I broke the Night’s primeval bars,
I dared the old abysmal curse,
And flashed through ranks of frightened stars