Страница 43 из 126
Я засыпаю, повторяя ее слова в голове, и когда на следующее утро мы с Аланной выходим из дома, в кармане моего пальто раздается звук уведомления. Я достаю его, запираю дверь, и, спускаясь по ступенькам, открываю сообщение Эммета.
Эммет: Театр 4, ряд L, места 10 и 11. Сегодня в 19:30.
Эммет: Свидание с ним все еще в силе.
Воздух вокруг меня замирает, когда я перечитываю детали, которые Картер тщательно выбирал для нашего свидания в кино, когда мы свернулись калачиком у камина на его балконе — последний ряд, места в центре.
Свидание с ним все еще в силе.
Странное, но желанное спокойствие разливается по моему животу, поднимается в грудь, позволяя моим плечам распрямиться, а позвоночнику выпрямиться. Я чувствую себя легче, как будто с меня сняли груз. Возможно, с меня сняли вес моего страха или нерешительности. Все это способно тянуть вниз, как якорь, и я совру, если скажу, что не позволяла им тянуть меня вниз с того самого момента, когда мое сердце впервые заколотилось при виде этого.
Аланна дергает меня за руку.
— Почему ты так улыбаешься, тетя Олли?
Я натягиваю ей на уши кепку «Ванкуверских гадюк».
— Я просто счастлива, милая.
Она улыбается мне.
— Счастье тебе к лицу.
И ощущается оно также прекрасно.
ГЛАВА 19
ПРИЯТНЫЕ СЮРПРИЗЫ
Надежда — забавная вещь, совсем как время.
Время либо мчится, либо тянется. Я считаю, середины нет. Когда дела идут не так, как тебе хочется, время замирает. Ты чувствуешь, что застрял, застыл на месте, и твои ноги не поднимаются, чтобы сделать шаги, необходимые для движения в том направлении, в котором ты хочешь двигаться. Последние двенадцать дней я хотел одного из двух: либо заполучить девушку, либо забыть ее. Первое было предпочтительнее, но с каждым тянущимся днем я все больше готов был принять любой из этих раскладов, лишь бы избавиться от тяжелого облака, нависшего над моей головой.
А потом она, блин, улыбнулась мне, и словно кто-то нажал кнопку на секундомере, время запустилось и полетело вперед. Теперь я мчусь в выходные, с нетерпением ожидая встречи с ней.
Надежда работает так же. Без надежды все кажется медленным и темным, как ночь, которая никогда не закончится, пока ты ищешь дневной свет, ожидаешь его появления.
И вдруг ты видишь ее. Яркий луч улыбки, расцветающий на ее лице, блеск ее шоколадных глаз, когда они встречаются с твоими через всю комнату, и все меняется. Дверь распахивается, показывая тебе солнечный свет снаружи, надежду, и ты делаешь шаг прямо в это чувство, ощущая тепло, что касается твоей кожи, как тепло ее взгляда.
Хотя мне все еще не нравится этот жестокий, кусачий холода.
— Какого хрена мы не могли остаться у тебя? — ною я Хэнку. — Слишком холодно, чтобы быть на улице.
— Дублину нужна физическая нагрузка, — его пальцы сжимают мое предплечье, пока мы идем по улице. — А тебе, откровенно говоря, нужно бросить все это нытье, которым ты занимаешься. Вот почему я всегда говорю, что Дженни — лучшая из детей Беккетов.
— Лучший ребенок Беккетов, вот это да, — бормочу я, ведя Хэнка к скамейке в парке Стэнли.
Я знаю Хэнка больше семи лет. Мы столкнулись чисто случайно, или так мне показалось. В тот самый момент, когда я нуждался в нем больше всего. Он остановил меня от ошибки, которая могла испортить мою жизнь до неузнаваемости и положить конец моей еще не начавшейся на тот момент карьере. И с тех пор он неизменно остается одним из моих лучших друзей, несмотря на нашу почти шестидесятилетнюю разницу в возрасте. Он — моя семья, и я считаю, мне очень повезло, что он есть в моей жизни.
— В последнее время ты сам не свой, — тихо говорит Хэнк, поднося кофе к губам.
Я смотрю на Английский залив. Суровая зима превратила воду в гладкий голубой лед, и под ярким солнцем он ярко блестит. Я делаю глоток своего кофе. Горячая жидкость согревает меня.
— Не совсем.
— У тебя на уме та девушка. Красивая брюнетка.
Я смотрю на него, улыбка на моих губах. Нет смысла спрашивать его, как он узнал об Оливии. Он следит за мной больше папарацци.
— Да.
— Ты спишь с ней?
Я поперхнулся.
— Откуда, черт возьми, ты это знаешь?
Он хитро гордо улыбается.
— Вы кобель, мистер Беккет. Ты спишь со всеми.
— Эй, — я подталкиваю его плечо своим. — Помягче, старик.
Хэнк смеется, потирая трясущейся рукой челюсть.
— Я могу сказать, она тебе нравится.
— Нравится, — слишком сильно, вероятно. Слишком рано. Я не знаю. Так вот как это происходит?
Он взъерошивает уши Дублина.
— Так в чем проблема?
— Проблема в том, что я бабник, который спит со всеми подряд.
Молчание Хэнка сменяется слишком широкой ухмылкой.
— Ты уверен, что дело не в твоей уродливой роже?
Я смеюсь, покачивая головой.
— На меня приятно смотреть, и ты это знаешь.
Через неделю после нашего знакомства Хэнк спросил, можно ли ему потрогать мое лицо. Он сказал, что это то, что ему нужно, чтобы сформировать представление о лице. Он также сказал, что хочет посмотреть, из-за чего вся шумиха вокруг меня. Я отлично помню, какой впечатленный вид он сымитировал, прежде чем сказать, что мои черты лица идеально симметричны. Когда я засмеялся, его пальцы скользнули по моим ямочкам, и он сказал: «Ах. Ямочки. Вот почему ты так нравишься дамам». Но самое интересное? Как только он закончил, он сказал мне, что прикосновения к лицу — это полная чушь, которую Голливуд вбрасывает в фильмы, чтобы романтизировать слабовидящих, и я без раздумий купился на это. Я был не только красивым, но и доверчивым.
— Дама на спортивном канале говорит, что ты самая горячая штучка после хлеба. Я думаю, она, должно быть, умнее меня.
Я сильно смеюсь и провожу зубами по нижней губе.
— Думаешь, то, что она ушла означает, что мне лучше быть одному? — слова звучат чужеродно и кисло, хотя еще месяц назад у меня и в мыслях не было что-то большее.
Хэнк фыркнул.
— Не верю, что ты на самом деле такой циник, когда дело касается любви. У тебя большое сердце. Ты же не хочешь быть одиноким до конца жизни?
— Какое-то время я думал, что хочу, — признаю я.
— Так жизнь не проживаешь. Ты хороший парень, Картер. Ты можешь многое кому-то предложить. Хотя и важно уметь быть счастливым одному, смысл жизни в том, чтобы рядом был человек, который усилит это счастье, кто-то, с кем можно разделить все особенные моменты. Вот где действительно жизнь становится веселой.
— Я могу причинить ей боль, — как бы я ни был зол на то, что она ушла, как бы ни был растерян, я понимаю это. Я не дал ей повода доверять мне. Я преследовал ее без устали и каждый раз брал все, что она была готова отдать, а потом, когда я решил, что хочу ее больше, чем на одну ночь, я ожидал, что она примет меня за чистую монету. Я никогда не давал ей уверенности, которой она хотела, безопасности, в которой она нуждалась. Я просто попросил Оливию закрыть глаза и прыгнуть с обрыва.
— Сделать кому-то больно и страдать от боли — это риск, на который идешь в любви.
Я со стоном откидываю голову на плечи.
— Перестань говорить это слово.
Хэнк улыбается, хлопая рукой по моему колену.
— Мне нравится говорить любовь. Это мое любимое слово, — он хлопает меня по колену. — Так скажи мне, почему сегодня все иначе?
— Иначе? Что ты имеешь в виду?
— Ну, мы обсудили, почему ты не был собой в последнее время, но сегодня? Сегодня ты немного больше похож на себя обычного.
Я думаю о вчера, о том, как я не мог отвести от нее глаз, о подтверждении того, что мои чувства взаимны, о том, как все мое тело гудело от ее близости, о том, как я жаждал просто, черт возьми… прикоснуться к ней. Провести костяшками пальцев по ее скуле, провести пальцами по ее пальцам. Что угодно.