Когда наступает рассвет

— Не беспокойтесь, дядь Макар. Мы понимаем, — успокоила его Домна.

— Ну тем лучше. А то за длинный язык живо-два к исправнику «в гости» можно угодить. Кто тогда будет кирпичи делать нашему хозяину, который и калачиками вас кормит, и приданный самовар обещает? — подмигнул девушкам Макар.

— Чтобы его раздуло с этих калачей! — несмело отозвалась Дуня и юркнула за спины подружек.

— А ты чего испугалась? Тут все свои, доченька, ябедников нет среди нас. Не так ли? — быстро окинул взглядом девушек Макар.

Те дружно закивали головами.

Солнце уже снижалось к лесу, когда раздался свист Терентия: он давал знать, что на дороге из Кочпона показалась лошадь.

Вскоре у кирпичного сарая остановилась знакомая пролетка, и, точно куль с солью, из нее вывалился хозяин. Гыч Опонь был заметно навеселе. Отряхнувшись от пыли, он любезно попрощался с гостями. Пролетка тронулась и запылила дальше, к городу.

Проводив молодых людей, Гыч Опонь с ларцом под мышкой по-хозяйски прошагал к сараю и, распорядившись вынести под навес сколоченный на скорую руку столик, уселся на широкий обрубок. Открыв с мелодичным звоном ларец, он по одну сторону его положил связку калачей, по другую, справа, — горку медяков и серебряную мелочь. Хотя время было военное, трудное, однако хозяин все еще придерживался прежних порядков, старался казаться добрым и по субботам, производя расчет с рабочими, вместе с медяками давал по калачу.

— С богом! Давайте, кто первый. Кто спешит в баньку попариться, подходи! — говорил он, потирая и без того рдевший нос. — Господи, благослови нас! Начнемте с тех, которые глину месят. Ты, Дуня, старалась эту неделю. Получай полтину серебром и еще вот калачиком полакомись. Бери, не стесняйся! Что заработала, то и получай! — Гыч Опонь положил в руку Дуни полтинник, затем взял из связки калач — Ешь на здоровье. Калачик-то вон какой румяненький да вкусненький! Хрустит на зубах. Кто дальше? Ты, Клавдя. Удержу из твоего заработка стоимость лопаты. Что, так и не нашелся тот заступ?

— Нет, — ответила Клава вдруг осипшим голосом. Среди подружек она выглядела самой слабенькой и болезненной.

Домна знала, что в иные дни солдатская дочь работала впроголодь, не имея даже куска хлеба. И когда другие в перерыве между работой закусывали, Клава молча отходила в сторону, чтобы не изводиться. Домна не раз делилась с ней своим скудным завтраком. До этого хозяину не было дела. Качая укоризненно головой, он продолжал допытываться у сникшей девушки:

— Как же так, милая? За лопату я деньги платил. Так ведь задаром никто не дает ничего. Я покупаю, а вы теряете хозяйское добро. А может, случайно домой унесла?

— Нет же, нет, хозяин! — испуганно заморгала глазами Клава.

— Тогда куда же мог деться заступ?

— Не знаю…

— Ты не знаешь, и я не знаю, а кто же знает? — продолжал ласково тиранить беспомощную девушку Гыч Опонь. Сегодня после выгодной сделки с уездным агрономом он был в хорошем настроении. Теребя бороденку, Гыч Опонь задумался на миг и, махнув добродушно рукой, пропищал бабьим голосом — Бог с тобой! Не буду сегодня удерживать, подожду. А ты, голубушка, ищи. Заступ не иголка. Если домой не утащила, куда ему деваться! Получай заработок. И калач тоже бери, не буду обделять тебя.

— Спасибо, Афанасий Петрович!

— Бога благодари! Это он наш кормилец и благодетель.

Скуповато расплачивался хозяин, но девушки и такому заработку были рады.

— Той, кто прилежнее всех старается, осенью самовар подарю, — как и всегда в субботу при расчете, напомнил Гыч Опонь. — Он у меня уже дома стоит. Хорошее приданое будет. Самовар новенький, как огонь горит.

Домна ждала, когда очередь дойдет и до нее, но хозяин упорно ее не замечал.

Подошел Макар. Хозяин сунул ему в ладонь несколько монет и калач.

— Мало… — встряхивая на ладони недельный заработок, угрюмо проговорил Макар.

— Бери, коли так, еще один калач! — расщедрился Гыч Опонь и, подавая другой калач, ласково добавил — Бери, Макарушка, бери. Пусть полакомятся детишки…

— Постой ты с калачом… За работу мало платишь, я говорю. Обижаешь нас.

— Это я-то обижаю? Господь с тобой, Макар. Не пьян ли ты, дружок, сегодня?

— Нет, я не пьяный, Афанасий Петрович. Сам посуди, теперь все втридорога стало: и хлеб, и продукты, и одежда. А ты все еще по старым ценам рассчитываешь. Ну что я на эти медяки куплю для семьи? — перетряхнул на ладони монеты Макар.

— Хватит. У меня, чай, не казна! — сухо отрезал Гыч Опонь.

— Сегодня, хозяин, продал кирпич, большие деньги получил, наверно. А нам гроши даешь.

У Гыч Опоня от неожиданности на какой-то миг словно отнялся язык. Считал он себя кормильцем этих бездельников, а ему вон что осмелились сказать в глаза.

— Сегодня ты слишком боек на язык, Макар! — наконец выдавил он из себя. В глазах его заметались недобрые огоньки, но он сдержался. Макар все-таки солдат, ногу потерял на войне, медалями награжден, да и человек нужный. «Но потачку давать тоже нельзя», — решил про себя Гыч Олонь.

— Я тебе, Макарушка, вот что добром скажу: коли не нравится у меня, иди, где лучше платят. Я тебя, дружок, не задерживаю. С богом! И никого не буду задерживать. Не глянется у меня — скатертью дорога!

— В том-то и дело, что некуда нам деваться от этой проклятой жизни! — Макар шагнул вперед и протянул свои обожженные ладони. — Вот они, мозоли наши. Старые от винтовки, а свежие — на тебя работая, получил… Обидно! Ты и девушек безответных заставляешь до упаду работать, а платишь гроши. За это, выходит, воевали мы, что ли?

— Воевал ты, Макар, за веру, царя и отечество! — торжественно сказал Гыч Опонь и поднял палец кверху.

Но Макар махнул рукой:

— Слыхали это! Уши прожужжали…

— Как ты смеешь! — возмущенно воскликнул Гыч Опонь. — Хотя и медали у тебя, а за такие слова, знаешь, что могу с тобой сделать? Неуважение к царю высказываешь…

— Я по-хорошему с тобой, хозяин, а ты грозишься, — спокойно заметил Макар. — Разве нельзя по-хорошему с нами говорить?

— Получил расчет и — с глаз долой! Сказано мною — отрублено! — уже не сдерживая себя, выкрикнул Гыч Опонь. — Освобождай место!

Домна, молча наблюдавшая за ними, рванулась вперед. Еще минуту назад она не решилась бы на этот шаг, но теперь словно какая-то сила толкнула ее стать перед хозяином лицом к лицу:

— Афанасий Петрович, не надо так! Дядя Макар хороший человек, не обижайте его. У него же семья, детишки…

— Ах, и ты тут! — недобро сказал он. — А ну-ка скажи, где целый день болталась? Почему не работала?

— Утром ногу повредила. А так все время работала. Вот девушек спросите, — начала было оправдываться Домна. Но, заметив, с каким недоброжелательством уставился на нее хозяин, замолчала.

Кто-то из девушек заметил несмело:

— Она работала сегодня усердно…

Гыч Опонь словно и не слышал. Тогда Макар кинул резко:

— Хозяин! Не обижай девушку.

Гыч Опонь приподнялся, передвинул остатки калачей с одного края столика на другой.

— Заодно, стало быть? По договоренности?

Домна вдруг почувствовала, что робость, связывавшая ее, исчезла. Смотря прямо в глаза хозяину, она отчеканила:

— Мы не сговаривались, зачем лишнее придумывать?

— Ха, не собираешься ли меня учить, сопливая? — крикнул Гыч Опонь и, вдруг побагровев, визгливо закричал:

— бон отсюда, лентяйка!

Домна отшатнулась и, чувствуя, как застучало сердце, выпалила разом то, что накипело:

— Если хочется орать, кричи на свою жену, а меня не трогай. И еще скажу: ты и есть самый настоящий живоглот!

— Ах ты, зараза! Да я тебя… — начал было Гыч Опонь.

Но Макар остановил его, сказав внушительно:

— Хозяин, зачем кричать? Голос надорвешь. И без того хрипеть стал…

— Замолчи, не твое дело! Я тут хозяин! Вон отсюда, пока целы! У меня сказано — отрублено! А будете упрямиться, позову урядника, упеку в чижовку! — пригрозил Гыч Опонь. Он сгреб деньги, калачи, захлопнул ларец и пошел прочь.