Когда наступает рассвет

У Домны после быстрого броска к месту обороны учащенно стучало сердце. Отдышавшись, она сняла холщовую сумку с бинтами, положила ружье на бруствер и стала устраиваться поудобнее. Девушка сложила в кучку патроны, чтобы и не мешали, и были под рукой, смахнула с бруствера выпавший ночью легкий пушистый снежок.

В синих предутренних сумерках стала вырисовываться линия окопов по белому склону горы, занесенная снегом изгородь под горой и раскиданные там и сям по широкому снежному полю кустарники. Резче обозначились контуры дальней опушки леса. Но как ни напрягала Домна зрение, ничего подозрительного не могла обнаружить. Опушка леса, откуда ожидалась вражеская атака, продолжала оставаться безлюдной.

По вырытой для связи траншее пришел Исаков.

— С добрым утречком, Ваня. А я прибежал узнать, кто мой сосед справа. Расположился вон там, у старой изгороди… Наблюдаешь? Заметила чего-нибудь?

— Пока нет, еще плохо видно, — отозвалась Домна.

— Скоро рассветет, тогда веселее будет. Начнется…

— Скорее бы! — Как и все в отряде, она теперь жила одним желанием: начать бой. — Пусть начинается!

— Не холодно тебе, Ванюша?

— Нет.

— Стрелять коли придется, не торопись, не спеши.

— Знаю.

— Бой будет пожарче, чем тогда в лесу. Но ты не бойся. Позиция у нас что надо. С этой горы мы их всех перещелкаем, как воробьев! Ты не волнуйся.

— А я волнуюсь не больше твоего!

Домна устала напряженно вглядываться в предрассветную серую мглу и решила дать короткий отдых глазам. Повернувшись к Исакову, она рассказывала, как недавно ходила в разведку:

— Знаешь, чуть не попала им в лапы!

— «Чуть» на войне не считается! — приседая поглубже на дно окопа и закуривая в кулак, заметил Исаков.

— Ночью постучалась к одной… Знала я, что она жена коммуниста. Пустила к себе в избу. Одна в доме. Дети спят на полатях. Муж у нее где-то в России. Стала, значит, я расспрашивать ее про белых… На столе коптилка чадит, окна занавешены. И вдруг в дверь застучали, забарабанили. Хозяйка перепугалась. «Что будем делать?» — спрашивает. Врать не буду, струхнула и я. Попалась, думаю, в мышеловку. «Иди, говорю, открой дверь. А я спрячусь за занавеской». — «Может, лучше в голбец?» — советует она. «Нет, туда они обязательно заглянут!» Юркнула за занавеску у печки, присела за кадушку с водой, затаила дыхание.

— Ну и как дальше? — поинтересовался Исаков.

— Трое зашли. Белый патруль. Брякнули прикладами об пол, заорали: «Почему огонь горит?» Дети проснулись, разревелись с перепугу. «На двор выходила по нужде, затем и зажгла!» — отвечает хозяйка. «Есть в доме чужой?» — слышу, спрашивают белые. «Никого нет, одна я с детишками», — отвечает. «А не врешь, паскуда? Найдем кого — берегись! Спалим ваше поганое гнездо и самих в огонь побросаем!» — пригрозили бандюги и давай шарить в избе, на печке, в голбце. Сени и сарай обыскали. А за занавеску заглянуть не догадались. — Домна негромко рассмеялась и вдруг сказала сурово — Я бы их прикокнула, револьвер держала наготове.

— С револьвером была?

— А как без него в разведку?

— Понятно. Так и ушли они ни с чем?

— Потребовали накормить. Нажрались, накурились и, поизмывавшись над перепуганной хозяйкой, убрались.

— Нелегкое дело ходить в разведку! — с уважением сказал Исаков. После столкновения у завала его словно подменили. С Домной он теперь разговаривал без заигрывания, как с товарищем, которого уважает. Уходя на свое место, он сказал — Если что понадобится, гаркни! Я буду у пулемета…

Ночная мгла постепенно рассеивалась. Воздух светлел, отстаивался, как вода от мути. Теперь хорошо проглядывалась местность впереди и по сторонам.

Деревня все еще, казалось, не проснулась ото сна. Никакого движения в ней не было заметно.

Вдруг где-то далеко у мельницы глухо прогремел выстрел. Через некоторое время с той же стороны раздалось еще несколько ружейных выстрелов. Затем грохнул разрыв ручной гранаты. Застрекотал пулемет. Домна знала, у партизан на заставе пулемета нет. Значит, белые.

Не покидая своего укрытия, Домна напряженно прислушивалась к разгорающемуся на правом фланге бою. «Что там происходит?» — думала она в тревоге.

Спустя некоторое время Домна увидела, как по ходам сообщения промелькнула плотная, слаженная фигура командира отряда. С ним бежал и Кузьмич. Он задержался на миг около Домны, бросив торопливо:

— У мельницы атаковали нашу заставу. Могут нас обойти с правого фланга. Мы туда! Здесь всем оставаться на месте…

Попытка белых обойти партизан с фланга не удалась. Командир отряда вовремя подоспел с передвижной резервной группой на помощь, и атака неприятеля была отбита. В стычке ранило командира. Рану перевязали, и он продолжал руководить боем. А сражение разгоралось.

Ожила дальняя опушка леса. Вражеские стрелки, не решаясь выйти из лесу, открыли дальний ружейный огонь. Над окопами просвистели первые пули. Иные пролетали близко от Домны, заставляя ее невольно пригибаться. Это заметил из своего окопа Исаков и крикнул ей:

— Напрасно кланяешься, пуля давно уже пролетела! Это поначалу так, а затем привыкнешь! Готовься к бою! Вон начали вылезать…

Домна взглянула в том направлении, куда показывал Исаков, и увидела фигурки вражеских солдат. Они, рассыпавшись цепью, продвигались вперед.

Враги наступали под прикрытием пулемета, делая короткие перебежки, залегая и открывая огонь из винтовок.

Поставив прицел, Домна не спеша навела мушку на солдата в большой желтой шубе, которая хорошо различалась на снегу, и выстрелила. Солдат ткнулся в снег, полежал, послал ответную пулю на гору, поднялся и засеменил вперед, догоняя свою цепь.

— Я вам покажу, дьяволы! — прошептала Домна. Она прильнула щекой к холодному ружейному прикладу.

Стрельба шла по всей линии окопов и под горой, со стороны наступающих. Цепи белых приближались с каждым новым броском. В шуме боя Домна улавливала, как разъяренные вражеские стрелки что-то кричали, размахивая кулаками. Видимо, для храбрости их напоили водкой.

Белые стали сосредоточиваться для решающего броска. Надо было столкнуть их вниз, сорвать атаку. Командир отряда Юркин, поднявшись на бруствер окопа, звонко скомандовал:

— За мной, в контратаку — ура!

Партизаны высыпали из окопов, ощетинились штыками. Словно вихрем подхватило и понесло их на врага:

— Ура-а!

Белые дрогнули, повернули назад.

Вместе со своим отделением кинулась вперед и Домна. Не успела она пробежать и несколько шагов, как увидела Исакова. Скорчившись на снегу, он стонал, неестественно вытянув ногу в своем несуразном валенке.

— Исаков, что с тобой? — нагнулась к нему Домна.

— В ногу ударило… Помогла бы…

— Тут лежать не место. Держись за меня, отведу.

Она с трудом дотащила раненого до укрытия, наложила повязку, чтобы остановить кровь, и повела в санчасть.

В деревне она встретила Маегова, направлявшегося с группой красноармейцев на левый фланг.

— Помощь подоспела… Теперь наша возьмет, это точно! — попыталась она ободрить Исакова.

Тот дышал отрывисто, постанывал. Ступать на раненую ногу не мог, и каждый шаг причинял ему нестерпимую боль.

«Скорее, родные, скорее!» — мысленно торопила красноармейцев Домна.

Возвращаясь из санчасти, она услышала, как слева один за другим раздались дружные залпы красноармейцев. «Подоспели!» — радовалась девушка, ускоряя шаг.

Вернувшись на позицию, осмотревшись, Домна поняла, что наступательный пыл белых ослаб, хотя еще и не был сломлен. Откатившись, вражеские стрелки залегли и открыли огонь, заставив партизан вернуться в окопы. Бой затягивался, и пока трудно было судить о его исходе.

От леса на вороном коне мчался человек в офицерской шинели и черной папахе. Наклонившись в седле вперед, он мчался к залегшей цепи белых солдат. Это был Прокушев. Под градом красноармейских пуль он, доскакав до своих стрелков, сделал отчаянную попытку поднять их в атаку.

— Вперед! Трусы! Вперед! — с площадной бранью истошно кричал он, размахивая револьвером. — Застрелю, кто не подымется!