Когда наступает рассвет

— Просите? — Латкин самодовольно улыбнулся. Лицо его порозовело, глаза оживились, повеселели. Теперь и валявшаяся у ног газета не пугала. Леденящий страх отступил. Голос Гыч Опоня, по-домашнему простой и обычный, успокаивал.

— Так и велели передать, — продолжал тот.—

Союз духовенства и мирян поможет деньгами и всем» в чем будет нужда. Время подходящее наступило. В городе новый приказ развесили за подписью командующего советским фронтом: у кого две лошади и больше, одну оставить себе, остальные сдать для нужд фронта. А у меня две лошади и жеребчик. Выходит, две-то надо сдавать, Степан Осипович?

— Видимо, так. Не отдашь — отберут!..

— Вконец разорят безбожники! — закачал сокрушенно головой Гыч Опонь. — Степан Осипович, бога ради, будьте нашим главарем.

— Да?.. — Латкин закурил папиросу и, скрестив по-наполеоновски руки на груди, задумался. Когда папироса догорела, он швырнул окурок далеко в сторону и, не глядя на собеседника, заговорил: — За новости спасибо, Афанасий Петрович. И за содействие тоже. Потом за все отблагодарю… Ну, а заваривать теперь кашу не собираюсь. Так и передай Потопову: я изменил решение. Буду пробиваться в Архангельск…

— В Архангельск? А мы как?

— Вы?.. Придется подождать до моего возвращения. Сил у нас мало, оружия нет. Допустим, захватим город. Большевики немедленно двинут из Котласа карательную экспедицию и восстановят прежнее положение, а нас… Понимаешь, чай, не маленький. Такой исход наиболее вероятен.

— Может, не посмеют сунуться? Край наш лесной, глухой… Ежели дружно подняться…

Латкин махнул рукой.

— Думаешь, народ встанет на защиту? У меня мало надежды. Слишком много разошлось по деревням солдат-фронтовиков. Это они распространили красную заразу. Нет, лучше сейчас не начинать. Буду пробираться в Архангельск, просить вооруженный отряд. Вернусь скоро. Вы будьте начеку. Так и передай нашим… Есть еще дело. Жена Керенского живет тут у вас, в Кочпоне?

— Тута. А что?

— Мне нужно сегодня повидать ее по важному делу. — Латкин тронул ногой валявшуюся газету и нахмурился. — Как бы встретиться с Керенской? А?

— Ох, не знаю. Опасно. Два раза у нее были обыски, — попытался возражать Гыч Опонь, но Латкин резко его одернул:

— Пойми: это необходимо для нашего дела.

— Да я ничего… Коли надо, могу сходить, пригласить на чай. Благо сегодня воскресенье. Ты, Степан Осипович, как стемнеет, приходи к нам. Только осторожнее!

— Когда снова стану председателем управы — не забуду тебя. Тогда не таким кирпичным сарайчиком помогу обзавестись. Завод построишь! — щедро сыпал обещания Латкин, провожая Гыч Опоня. Притаившись за кустом, он долго не спускал глаз с возка, пока тот не скрылся за поворотом дороги.

В воскресенье с утра Домна отправилась в Кочпон. Ее давно тянуло повидать подружек. Летом она так и не смогла выбрать свободное время: с матерью и сестрой на чужих полях сгребала сено, копнила, помогала комбеду в учете урожая.

Хотелось ей повидать и Макара, старого знакомого по кирпичному заводу Гыч Опоня.

Макар оказался дома. Он совсем не изменился. Усы по-прежнему торчали воинственно, словно пики. И нога-деревяшка все так же угрожающе постукивала.

Макар был председателем комитета бедноты. Он горячо стал рассказывать Домне о своей работе.

— Главное в нашем деле, — говорил Макар, — своевременно учесть на полях урожай. Все излишки— на ссыпной пункт, в общественный амбар. Потом разделим нуждающимся.

— А если кто откажется везти хлеб? — спросила Домна.

— Если человек не хочет делиться излишками хлеба с голодающими, тогда… надо заставить! Комбедам дано такое право. Борьба с голодом теперь главная задача. Читала воззвание Ленина?

— У нас в селе кулаки прячут хлеб, в лес везут, в ямы хоронят, — сказала Домна.

— И у нас такие, — подтвердил Макар. — Взять того же Гыч Опоня.

— У этого, думаю, старого хлеба еще немало, полдеревни можно его запасами год кормить!

— Знаем, есть у него запасы, но куда он попрятал— найти не можем. Нету, говорит, у меня, и все.

Они долго еще беседовали. Макар расспрашивал, как жила Домна, чего насмотрелась в Питере.

— Слыхала, какое злодейство совершили наши враги над Лениным? Чуть жизни не лишили! — Макар возмущенно потряс кулаком. — Я бы им головы поотрывал!..

Домна удрученно кивнула.

— Выздоровеет, — успокоил девушку Макар. — Без него нам никак нельзя…

Тетка Татьяна, жена Макара, угостила гостью жареной рыбой, которую хозяин поймал на озере. Жаренка была пресной, без соли. Семья Макара, видать, тоже жила в нужде. Без соли были зажарены и грибы. Но Домна не успела их отведать. На улице поднялся шум, послышались крики:

— Эй, мужики! Скорее на помощь! Выходите все, быстро!

Домна первой выбежала на улицу. В верхний конец села бежали мужики, бабы, дети.

— Что случилось? — спросила Домна у рыжебородого мужика, который, подняв, как секиру, колодезный черпак, спешил вслед за другими.

— Читские бьют наших кочпонских! — бросил на ходу рыжебородый и крикнул выглядывавшему в окно мужику: — Эй, Софрон! Выходи на помощь! Дадим жару читским. Скорее!..

Домна тоже собралась было бежать к месту драки, но Макар остановил ее:

— Ты, дочка, лучше не суйся туда. Там сынки богатеев перепились и мордобой затеяли. Сил девать им некуда. Самогон варить хлеб у них есть, а вот помочь голодающим не хотят…

Уже смеркалось, когда драчунов утихомирили, и жизнь в селе потекла своим чередом. Пожилые разбрелись по домам, а молодежь осталась петь песни.

На широком лугу около церкви слышался девичий смех. Туда направилась и Домна. Многих из здешних девчат она знала: с одними месила глину Гыч Опоню, с другими встречалась на посиделках.

Девушки были одеты по-праздничному: в цветных сарафанах, в пестрых платьях, в нарядных платочках, с яркими лентами в косах. Все загорелые после летних работ в поле, с натруженными, мозолистыми руками и все же веселые. Домну встретили радостно. Вскоре она громко смеялась, сыпала шутками и прибаутками, которых набралась от бойких фабричных девушек.

— Споемте, девчата, про ласточку! — предложила Домна. — Соскучилась я по этой песенке. — И, не дожидаясь других, начала грудным голосом:

Пели, водили хоровод. А когда сумерки стали сгущаться, вздумали играть в прятки. Заводилой и тут была Домна.

Прикрыв глаза рукой, она стала водить. Девушки рассыпались в разные стороны, прятались за баню, за ближайшие поленницы дров, — кто где сумеет. Быстроногая Клава побежала к дому Гыч Опоня, притаилась у крыльца.

Глаза с трудом различали отдельные предметы. Дома казались серыми глыбами. Нелегко в такую темень разыскать подружек, но Домна не унывала. Она осторожно продвигалась от поленницы к бане, прислушиваясь к каждому шороху.

Уже многих она нашла. Осталась Клава. Эта обязательно заберется в такое место, с собакой не разыщешь. И все же Домна нашла ее и, схватив за подол сарафана, радостно крикнула:

— Чур, попалась!..

— Тсс… — И Клава зашептала: — В этот дом вошел человек, через огороды пробрался, задами.

— Мало ли шатается. Может, кому самогону выпить захотелось? У Гыч Опоня всегда есть… Пошли к девчатам…

— Нет, нет! Он озирался, словно вор.

— А ты не видела его в лицо?

— По одежде он показался мне чужим. Таких у нас на селе нет.

— Кто же это? Хороший человек не будет прятаться от людей. Видно, темное дело привело его сюда, — сказала Домна. — Может, беглый, из тюрьмы? Или вор?.. А в окне-то, гляди, свет виднеется. Значит, хозяева дома.

Окна в доме Гыч Опоня были занавешены, и только в одном пробивался свет.

Девушки, крадучись, подошли к поленнице дров под окном.

— Ты останься здесь, — сказала Домна. — Покарауль. Я посмотрю…