Страница 18 из 84
Восторженно хлопал ему и Кондрат Мокеевич, который, оставив преферанс, вышел посмотреть, чем заняты гости.
Еще не стихли аплодисменты, как поднялся Латкин. Резким движением руки отодвинув тарелку, он спросил:
— В Петрограде все так думают?
— Конечно!
— О святая простота! — развел руками Латкин. — Носильщики на вокзалах, лакеи в ресторанах… Так рассуждать, значит не видеть, что происходит в стране… Армия сдает неприятелю город за городом! Выпуск продукции резко снижается, и совсем не так хорошо живут в деревнях, как кажется со стороны. Правительство явно не в состоянии вести войну… если не будут приняты кардинальные меры!
— Что вы хотите этим сказать, милейший?
— Только то, что необходимы изменения социального порядка! Надо открыть путь демократическим преобразованиям!
— Свобода, демократия… Это теперь в моде! — неодобрительно покосился на Латкина Космортов-младший. — Но, уверяю вас, без твердой руки монарха все пойдет прахом! Россия погибнет! Неужели вы хотите ее видеть поверженной перед врагом?
— Ни в коем случае! — запальчиво воскликнул Латкин. — Но если мы хотим разгромить врага, то руководить страной должны сильные и умные люди, а не юродствующие во Христе!
Наступило неловкое молчание. Слухи о неблаговидной роли Распутина при дворе широко ходили и по провинции. Латкин почувствовал, что сказал лишнее, и, чтобы сгладить неприятное впечатление от своих слов, поднял рюмку:
— Думаю, хватит об этом. Пусть время нас рассудит. Предлагаю тост: за нашу победу на поле брани!
Дамы зааплодировали ему, и больше всех старалась жена Суворова, Мария Васильевна, в глазах которой Латкин предстал вдруг этаким смелым бунтарем, почти героем. Если бы знать ей, что, собственно, ради этого он и затеял весь спор!
Кондрат Мокеевич подхватил тост Латкина охрипшим голосом:
— Православному русскому воинству — ура!
Порядком захмелевшие гости поддержали его вразброд, но свои рюмки опорожнили дружно.
Суворов, подцепив вилкой сардину и глубокомысленно разглядывая ее, спросил у архитектора:
— Михаил Кондратьевич, при дворе часто устраивают балы?
— По особо торжественным случаям.
— И там тоже закусывают сардинками?
— Кто чем желает!
— А самого царя-батюшку доводилось вам видеть?
— И не раз!
— Вот же счастливый человек! — позавидовал купчина, покачивая головой.
— Ив Зимнем дворце бывали? — сгорая от любопытства, поинтересовалась его миленькая жена.
— А как же, Мария Васильевна, как же! Мне по долгу службы приходится бывать там…
Жена Кондрата Мокеевича, улучив момент, шепнула мужу:
— Тебя спрашивают, Мокеич.
— Кто?
— Голубев пришел.
— Почему же он сам не поднялся сюда? — нахмурился доверенный.
— Не знаю, Мокеич, не знаю. Велел быстро позвать тебя. Сердитый очень. Волком смотрит.
«Что там случилось? — поднимаясь из-за стола, подумал хозяин. — Коли пришли из полицейского управления — добра не жди…»
На кухне с ним холодно поздоровался исправник, раскрасневшийся, словно только что из бани.
— Мы ждем… Где это вы пропадали? — начал было тоном гостеприимного хозяина Космортов, но исправник остановил его:
— Постойте… Объясните сначала, где был утром вот этот хлюст? — Голубев круто повернулся на каблуках и показал пальцем на сидевшего в дальнем углу Проньку.
— Ах, вот он где, голубчик! Изволил явиться наконец! А я его, окаянного, с утра разыскиваю, — сказал доверенный, подходя к работнику. — Говори, где был?
Проня встал, застегивая пуговицу на вороте холщовой рубашки, со смущенным видом начал рассказывать:
— Проспал малость, хозяин… Вчера ходил стога огораживать, вернулся поздно и заночевал у бабушки. А она сегодня не стала будить, пожалела меня. А затем погостил у нее, шаньги ел. Ведь мне скоро в солдаты идти… Вот так и получилось…
— Так-с, значит, проспа-ал?! — протянул доверенный, недоумевая, зачем Голубеву понадобился этот ттарнишка.
— Врет! — отрезал исправник, огорошив Кондрата Мокеевича. — Сегодня, после обедни, он с колокольни собора сбрасывал листовки!
— Я? Чего это я полезу… — начал было Проня, но Голубев осадил его:
— Молчать! Хватит болтать чепуху… Говори, откуда листовки? По чьему заданию действовал?
— Да с чего вы взяли? — Парень простодушно посмотрел в глаза исправника и утер нос рукавом.
— Не притворяйся дурачком! Кожевник Марко видел тебя там, а ты мне рассказываешь про какие-то стога сена, черт возьми! Я тебе покажу кузькину мать, если будешь голову морочить! Признавайся, щенок! Ну?! — в ярости кричал Голубев, размахивая кулаком перед самым носом Прони. Было отчего ему выйти из себя: люди празднуют, веселятся, а он, как ищейка, рыщет по городу и не может напасть на след. Проклятая служба!
Исправник круто повернулся к Кондрату Мокеевичу:
— Поговорите вы с ним, развяжите ему язык! И чтобы все выложил!
Глаза Космортова стали колючими. Он схватил Проню за ворот рубашки и так тряхнул, что все пуговицы сразу отлетели и раскатились по полу.
— Ты? — спросил он, пьяно дыша в лицо парня.
— Нет! — ответил Проня твердо.
— Душу вытрясу, говори!
— Ничего не знаю…
Словно ястреб, вцепившийся в добычу, хозяин таскал Проню по полу кухни из угла в угол, пока сам не выбился из сил. Тот не сопротивлялся, лишь старался уберечь лицо и голову от ударов и пинков.
— Ух, сердце лопнуть ладится! — присев на скамью и тяжело дыша, наконец проговорил Космортов. — Делайте с ним что хотите! Я больше не в силах…
— Обыщем!
Но обыск ничего не дал. Парень все стоял на своем:
— …Проспал — это верно, сознаюсь, виноват, а больше ничего не знаю…
— Ну тогда тебя, голубчика, отправим за решетку, — сказал Голубев и сердито забарабанил пальцами по столу.
— В солдаты его забирают. Уже повестка поступила, — сказал Космортов.
— В солдаты? — встрепенулся Голубев. Некоторое время он разглядывал молча парня, настороженно сидевшего в углу и озиравшегося исподлобья волчонком. «Что с ним делать? Задержать, так он, пожалуй, обрадуется, что на фронт не попал…»
Наверху заиграл граммофон, стали слышны задорные звуки польки и топот танцующих пар.
— Ну-с, что ж! В солдаты так в солдаты! — решил исправник. — Только я попрошу, Кондрат Мокеевич, рассчитаться с ним сейчас же, при мне… И на этом кончим, пожалуй! Надоел мне этот сопляк!
Космортов понимающе кивнул:
— Расчет у меня готов… Выйдем-ка на крыльцо, парень. Там я тебя «рассчитаю»! — И, зловеще посмотрев на работника, хозяин направился к двери.
Через кухонное окно Голубев видел, как Пронька кувырком слетел с крыльца и распластался на земле. Затем он встал, подобрал выброшенную вслед ему котомку и, прихрамывая, поплелся к выходу. Закрывая за собой калитку, он оглянулся, и исправник поймал его взгляд, полный ненависти.
— Пойдемте наверх, — предложил Голубеву вернувшийся Космортов. — Заждались мы вас. Сегодня у нас прощальный обед по случаю отъезда сына с женой в Питер. Прошу вас.
Пронька-новобранец
Через три дня к городской пристани у Медвежьего залива, густо дымя, пристал пассажирский пароход «Учредитель». Отвальных гудков еще не было, но к пристани уже со всех сторон потянулись люди. В основном это были старики, старушки, но среди них и немало подростков, девушек. Много и ребят — без них, как известно, не обходится ни одно важное событие.
Заполнившая высокий берег толпа стояла понуро, удрученная общим горем. Кое-где прозвучит фраза-другая, и опять тишина — так бывает перед выносом из дома покойника.
— Не видать еще?
— Пока не видно…
— Кормят их сейчас… Уже на дорогу.
— Этакую ораву не вдруг накормишь…
— А много их сегодня повезут?
— Целый пароход! Со всей Вычегды набрали и с Сысолы тоже!
— О господи! Что делается на свете! Покуда всех не поубивают, видать, война не кончится… И за что такая напасть? — вздыхали старухи, утирая передниками непрошеные слезы.