Когда наступает рассвет

Латкин слыл неплохим танцором, а сегодня был особенно в ударе.

— Русалочка! — нашептывал он, осторожно поддерживая ее за талию.

— Ах, что вы, Степан Осипович? Разве можно так? — кокетливо шептала Мария Васильевна. — А что скажет ваша жена?

— Думаю, она не скучает у себя там и, вероятно, тоже вальсирует с кем-нибудь. И бог с ней… Я рад, что танцую с вами, моя русалочка.

В городе знали, что уездный агроном уже давно женат на какой-то помещице, с которой познакомился, будучи еще студентом. Но в последнее время они жили порознь. Почему? Об этом разное говорили, но сам Латкин предпочитал помалкивать. Разгоряченный вином и музыкой, он кружил и кружил свою русалку, чувствуя на своей щеке ее горячее дыхание.

Хозяин дома, довольный удавшимся званым обедом, с интересом наблюдал за танцующими парами, среди которых чаще всего перед его глазами мелькал щеголеватый уездный агроном со своей дамой.

Кондрат Мокеевич хотя и был членом городской думы, однако о служебной деятельности Латкина имел весьма неопределенное представление. Да, и в самом деле, едва ли кто мог толком рассказать, чем занимается уездный агроном? Ходили слухи, что где-то вблизи города выделен опытный участок, устраивается случной пункт, но никто этим особенно не интересовался. Есть должность уездного агронома, ну и бог с ним, пусть человек получает жалованье.

Размышляя теперь обо всем этом, Кондрат Мокеевич, человек практического склада ума, рассудил про себя: «Не знаю, как там по службе, а ногами работать наш агроном весьма горазд! Впрочем, пальца в рот ему не клади — откусит!»

Веселье в доме Космортовых было в разгаре, когда наконец показался отец Яков со своей матушкой. Граммофон, отчаянно взвизгнув на последней ноте, замолк, и танцы прекратились. Кондрат Мокеевич, встречая батюшку, подошел и, склонив седеющую голову, попросил смиренно:

— Благослови, отец!

После этой церемонии хозяин торжественно проводил новых гостей к столу. Отец Яков, шурша лиловой шелковой рясой, подошел, широким взмахом руки осенил знамением все, что было на столе, и важно уселся. В больших фарфоровых мисках принесли горячие пельмени, без которых на севере не обходится ни один праздник, подали жареную телятину, цыплят, дичь.

Отец Яков был не в духе. Ел он молча, сосредоточенно, хмуря густые черные брови; и хотя многим не терпелось узнать новости, никто не осмеливался беспокоить его расспросами: ждали, когда он сам заговорит. Чтобы развязать протопопу язык, сидящие рядом усиленно подливали ему коньяку, предлагая выпить то за здоровье батюшки с матушкой, то за счастье молодых Космортовых,

Отведав пельменей и жареного цыпленка, отец Яков извлек из кармана рясы клетчатый платок, внушительно высморкался и, вытирая нос, губы и свою апостольскую бороду, спросил у хозяина:

— Слыхали, Кондрат Мокеевич, какие чудеса творятся в нашем городе?

— А что такое, батюшка? Будто какие-то злоумышленники вздумали с колокольни собора раскидывать листовки?

— Крамольные листовки! Подумать только: храм божий, собор Святой Троицы и эта пакость!

Отец Яков неторопливо оглядел гостей и снова засунул руку в карман рясы.

— Здесь, кажется, все свои? — спросил он и, вынув листовку, бросил ее перед собой, словно та обожгла ему пальцы. — Вот эта пакость!

Листовка сразу оттеснила все другие разговоры. Гости, возмущаясь наглостью злоумышленников, тянулись к листку бумаги, он вызывал у них и любопытство, и отвращение, и страх.

Латкин взял со стола листовку, повертел в руках, прочитал и, пожимая плечами сказал:

— Мне недавно показывали газету «Социал-демократ», перехваченную полицией. Любопытный номерок, доложу вам! Во многие умы внесет смятение.

Вокруг него оживленно заспорили, высказывая разные суждения о том, какие трудности переживает отчизна и что можно ожидать впереди. Отец Яков, отпив маленькими глотками десертного вина, прокашлялся и властно поднял руку.

— Теперь, когда решается судьба человечества, — сказал он, — служители церкви не могут стоять в стороне от мирских дел. Мы призываем всех объединиться под священный стяг, на котором начертано: православие, самодержавие, родина! Надо отбросить распри, которые есть, и всем с именем бога взяться за укрепление основ государства. Враг коварен, он пытается внести смятение в умы православных людей. Пример тому сия богопротивная листовка. Я призываю вас помочь властям найти носителей этого зла…

— Разве не поймали их? — спросил кто-то из гостей.

— К сожалению, нет! — ответил отец Яков.

— Обстановка, конечно, сложилась трудная, — продолжал Латкин после того, как протопоп с другими любителями карт удалился в соседнюю комнату разыгрывать пульку. — Общество волнует два вопроса: долго ли продолжится война и в силах ли правительство продолжать ее?

— Не оставит нас господь в беде и не даст в обиду супостату, — сказал Гыч Опонь.

— Россия-матушка сильна, не так-то просто ее проглотить! — заметил Суворов, наливая себе водку. Выпив залпом, он подцепил вилкой кусок семги и добавил заплетающимся языком — Мы… мы будем рубиться до последнего!

— Но ведь и Германия, надо думать, мобилизует все силы! — возразил ему Драгунов, тоже потянувшись вилкой к семге.

Стараясь перекричать друг друга, мужчины азартно заспорили. Молодой Космортов, взяв со стола серебряную пепельницу, закурил и, стараясь перекрыть шум за столом, прокричал:

— Господа! Господа! Позвольте рассказать, что мы наблюдали с Софьей Львовной по дороге сюда. Проезжая Россией, убеждаешься, какая это огромная и сильная держава. Война почти не затронула нас.

— Да, да, в наших деревнях все по-старому, люди живут, как и раньше, — затягиваясь папироской, подтвердила его супруга.

— Вот об этом я и хотел сказать, — подхватил архитектор. Наша деревня от войны экономически не пострадала, хотя много мужиков ушло воевать.

— Не только не пострадала, но стала жить лучше, — сказала Софья Львовна, подойдя к мужу.

— Да, да, моя дорогая, ты бесконечно права! — согласился Космортов. — Хотя это и может показаться парадоксальным. А почему же? Да потому, что с началом военных действий правительство распорядилось закрыть винные лавки! А это значило, что у крестьян стало меньше расходов, во-первых. Во-вторых, крестьянин теперь не покупает ни керосину, ни сахару, ни всего прочего, на что раньше тратил немалые деньги. Следовательно, опять экономия. Таким образом, у крестьян накапливаются свободные рубли и они живут лучше, зажиточнее, чем до войны… Степан Осипович, — повернулся он к Латкину. — Вы напрасно улыбаетесь! Я еще своей мысли не кончил. Посмотрите на Германию, да посмотрите, господа! Если вы следите за нашей юмористической прессой, вы, вероятно, заметили, как она сейчас высмеивает так называемый мужской кризис в Германии. Всех мужчин отправили на войну, остались старики и подростки. А Франция? — Хотя молодой Космортов передавал обычные столичные сплетни, бытовавшие среди людей, для которых война была таким же отвлеченным понятием, как и для него самого, но здесь, за провинциальным столом на сытый желудок, после великолепнейшей выпивки, это все звучало необычно, как откровение. — А Франция? — продолжал он, вдохновленный тем, что полностью овладел вниманием присутствующих. — Так что, значит, во Франции? В одной газете недавно сообщали, что в Париже женщин в несколько раз больше, чем мужчин. По сравнению с мирным временем количество браков снизилось на семьдесят два процента. Вот вам — Франция, вот вам — Германия. Разве у нас может иметь место что-либо подобное?

— Ты прав, Мишель! — пропела в нос его супруга. — Когда мы ехали сюда, я своими глазами видела — на вокзалах полным-полно молодых, здоровых носильщиков. На пристанях та же самая картина. А зайдешь в ресторан, к тебе подбегают несколько лакеев. И все крепыши на удивление!

— Совершенно верно, милая, — Космортов коснулся губами руки жены и торжествующе посмотрел на гостей. — О чем говорит все это, господа? О том, что людские резервы у нас колоссально велики! Можно сказать, неисчерпаемы! И мы можем воевать сколько понадобится, чтобы довести войну до победного конца! — эффектно, под аплодисменты, закончил он.