Когда наступает рассвет

— Ну как, Афанасий Петрович, будем сегодня танцевать падеспань? Или мою любимую польку-бабочку? — от нечего делать потешался над Гыч Опонем Латкин. В тщательно выутюженном костюме, выбритый и подтянутый, он выглядел щеголем.

— Погожу ужо! — широко улыбался Гыч Опонь. — Мы свое уже отплясали, Степан Осипович. Пора о другом думать, хи-хи!..

— Не хитри, человече! Небось не пропустишь… — начал было Латкин и остановился на полуслове: в дверях показался купец Суворов со своей молодой женой. Как на крыльях, подлетел к ним уездный агроном.

Супруга Суворова, тонкая и стройная, с пышными белокурыми косами, уложенными вокруг головы, подарила Латкину очаровательную улыбку. Улучив момент, когда Суворов отвернулся от них, Латкин шепнул ей на ухо:

— Мария Васильевна, вы сегодня удивительно похожи на русалку!

Вслед за четой Суворовых появился, скрипя сапогами, лысеющий воинский начальник Драгунов со своей пухленькой женой с ямочками на щеках. Затем, кланяясь на ходу, стремительно вошел акцизный чиновник. Скоро почти все приглашенные были в сборе. Не было лишь исправника и протопопа, дружбой с которым хозяин особенно дорожил. Без них Кондрату Мокеевичу не хотелось садиться за праздничный стол.

В ожидании обеда гости слонялись по дому, осматривали комнаты, мебель. Мужчины, собравшись в одной из комнат, курили, обсуждая утренние события. Подробностей никто не знал, и все с нетерпением ждали прихода исправника, который по своему служебному положению должен знать все.

Стены гостиной были оклеены обоями с золотым тиснением. На окнах колыхались тюлевые занавески. На видном месте стояло трюмо в резной рамке, почти упиравшейся в потолок. Перед столиком лежала шкура белого медведя, а на стене висел старинный герб города Усть-Сысольска с изображением медведя. Вдоль стен стояли массивные стулья, обитые дорогим штофом. В углу — рояль.

— В молодости, говорят, Кондрат Мокеевич хаживал на медведей… Это не его ли охотничьи трофеи? — трогая носком сапога шкуру медведя, спросил Драгунов.

Латкин усмехнулся:

— Насколько я знаю, Кондрат Мокеевич предпочитает снимать шкуры, не рискуя своей особой.

— Умеют жить-с! — сказал воинский начальник.

— Умеют жить? — передернул плечами Латкин. — Я знаю село на Вычегде, которое он разорил до нитки! Все лесорубы его боятся. Здесь, на севере, он чувствует себя удельным князем.

Хозяин дома несколько раз озабоченно посматривал в окно, не показались ли долгожданные гости. Но ни протопопа, ни исправника не было.

— Где Пронька? Пронька куда запропастился? — спрашивал он у жены, метавшейся по дому.

— Гуляет твой рекрут! Его и с собаками не разыщешь! — с раздражением отвечала она.

— Вот бессовестный! — возмущался хозяин. — Обрадовался, что идет в солдаты.

Тем временем Софья Львовна показывала дамам альбомы со своими акварельными рисунками. Рисовала она недурно. Гости с интересом рассматривали рисунки, наброски, сделанные в Петрограде и уже здесь, в Усть-Сысольске…

В альбоме были и рисунки Михаила Кондратьевича, набросанные вчерне, над которыми он собирался поработать у себя в Петрограде.

— Вы знаете, Мишель — горячий патриот своего края! — снисходительно говорила Софья Львовна. — Посмотрите, сколько разных рисунков! Он так уговаривал ехать меня сюда! Признаться, я боялась: в такую даль и глушь, боже мой!.. А как вам нравится этот портрет зыряночки? Мишель, скажи, пожалуйста, где ты разыскал эту красавицу?

— У дяди на кирпичном заводе. Мне понравилось ее лицо. Согласись, Софи, у нее волевые черты и чувствуется сильный характер.

— Мишель, не говори глупостей! Какой может быть характер у чумазой девчонки! Впрочем, если она тебе нравится, подпиши внизу: «Очаровавшая меня красавица».

Софья Львовна улыбнулась собственной шутке, и ее улыбка мгновенно отразилась на лицах окружающих дам. Смех вызвали и рисунки Софьи Львовны. Под одним было подписано: «В гостях у кочпонского дядюшки». На рисунке за столом сидели человек шесть и деревянными ложками хлебали из огромной общей миски. На другом рисунке изображены полати и написано: «Опочивальня дядюшки». Рисунков было много, и во всех сквозила нескрываемая ирония.

— Софи! Зачем показывать всякую чепуху! — запротестовал супруг.

— Милый, ты напрасно сердишься! Я всегда тебе говорила: это же уникальные рисунки, воспоминания на долгие годы. — Софья Львовна продолжала показывать — А вот это узнаете кто? Наш папа. Я запечатлела его во время отдыха. Как находите?

Рисунок, который держала в своих руках Софья Львовна, был тоже выполнен акварелью и подписан: «Папа отдыхает». Кондрата Мокеевича можно было узнать с первого взгляда. Он восседал в кресле, как на троне, довольный собой.

— Похож, очень похож. И такой, знаете ли… Как бы сказать… э-э-э… — прицениваясь, как к товару в магазине, осторожно пробасил Суворов и, не найдя подходящего слова, покрутил пальцами около своего носа. На помощь ему пришла жена, Мария Васильевна:

— Я бы сказала: важный и представительный! Посмотрите, какие у него умные и задумчивые глаза! Удивительное сходство, просто прелесть!..

— Да, да! Нарисовать бы ему эполеты и — настоящий генерал! — поддержал ее Драгунов и молодцевато приосанился сам. Выглядел он еще моложаво, тщательно маскируя лысину длинной прядью волос, зачесываемой откуда-то сбоку. (Они с Латкиным только что подошли сюда и с любопытством рассматривали портрет хозяина дома.)

— А я бы сказал, — Латкин понизил голос до шепота, — сидит сытый сыч и хлопает глазами! Наелся до отвала и переваривает…

И они заговорщически рассмеялись.

Так и не дождавшись дорогих гостей, Кондрат Мокеевич взглянул на карманные часы с массивной цепочкой и обратился к собравшимся:

— Прошу всех к столу!

Рассаживаясь, гости вполголоса переговаривались. Многие завидовали: не часто можно было встретить по нынешним временам такое обилие закусок и вин. Особенно поражала сервировка стола: серебряные приборы, накрахмаленные салфетки, хрусталь. Здесь чувствовалась рука молодой хозяйки Софьи Львовны.

Первый тост хозяин дома предложил выпить за здоровье царя и царицы, за благополучие царствующего дома. По его замыслу тут уместно было бы провозгласить «Многая лета!», но, увы, протопопа не было, и пришлось ограничиться недружным «ура!».

— Угощайтесь на здоровье, дорогие гости! Чем богаты, тем и рады, как говорится! — приглашали хозяева.

Столы ломились от напитков и закусок. Ряды бутылок с настойками, наливками, винами, креплеными и десертными, коньяком и графины с водкой возвышались над блюдами со всевозможными закусками, солениями и маринадами. А посредине каждого стола красовалась огромная заливная стерлядь.

После второго тоста, выпитого за здоровье Михаила Кондратьевича и Софьи Львовны, гости заметно оживились. Гыч Опонь придвинул к себе жареного поросенка и занялся им, не забывая при этом раз за разом наполнять свою рюмку.

— До чего же вы хорошо живете! — льстила жена Гыч Опоня хозяйке дома. — А сынок-то ваш, сватьюшка, до чего пригож да красив! В Питере служит, поди, царя-батюшку видает? Но, но, но! Вот уж выпало счастье! И невестушка — писаная красавица, прямо как с картины. И бела, и мила! А живота совсем не видать, нет. Как у осы, стянуло в поясе. И откуда Михайла разыскал такую кралю себе? Пальцы тоненькие, длинные. Такими едва ли что наткешь или напрядешь!

— Что ты, сватьюшка! Да разве будет она сидеть за прялкой? Ни, ни, ни!

— Чего же она целый-то день делает?

— Сидит у окошка, книжки читает, рисует.

— Ох и долог, поди, бедняжке день-то кажется!

— Скоро к себе в Питер уедут. Бог с ними, пусть живут, как им нравится.

Софья Львовна, не замечая, что про нее судачат старухи, лениво отмахивалась от надоедливо вившейся вокруг нее мухи.

— Ах, Мишель! — наконец взмолилась она. — Откуда тут столько комаров? Прямо замучали меня!