Васюган — река удачи

Вернулся в Стрежевой и первый раз за все время по-крупному поговорил с женой. Ни с того ни с сего нагрубил ей. Куркульшей обозвал. Сказал, что дух мой поработила. Столько накуролесил, стыд потом жег. Тогда и великое внушение себе сделал: «Нет, Иван, черт ты неуемный, живи по первому варианту, не помышляй ни о каком втором и третьем… ишь, губешки раскатал, о запасных ходах размечтался!» Взвесив все «за» и «против», убедился: не нужна никакая перемена. Никто на меня семейную узду не набрасывал, потому не моги травмировать душу другого человека. Теперь наша с Леной жизнь у меня как бы на второй план довитой порослью. Встречались возвышения материковой тайги. Они походили на острова в незыблемых океанских широтах.

Люди бросили Васюганью дерзкий вызов. Посягнули на его извечное спокойствие. Наступать нефтяникам было куда. Отступать не предусматривалось бурным временем и упрямыми делами людей. По воле судьбы сокрытая под трясинами нефть диктовала только бой — великий, неотступный, долгий.

Болота являлись свидетелями человеческой неустрашимости и упорства. В необозримых мшистых пустынях дороги служили кровеносными сосудами, питающими огромное живое тело ударной стройки. Истерзанные техникой летники, вожделенные зимники, рукотворные бетонки смело вторглись в пределы болот. Протянулись к месторождениям, буровым вышкам, скважинам. Здесь было наведено множество воздушных мостов. Сновали по ним крылатые и винтокрылые машины, совершая привычный небесно-земной круговорот.

Люди ждали нашествия зимы, морозов. На главных базах Большой земли скапливались для северян горы неотложных грузов. Огромный поток машин должен был хлынуть после крепкой проморозки зимников.

Нарушая календарный устав, забесновался ранний снег. Завыли в луженые глотки ветры. Будто в обморочном состоянии пребывала напуганная природа.

Никто не знал, по какой раскладке заварит кашу новая зима. Прежние были теплые — сиротские — с частыми оттепелями и тиховейными ветрами. Кое-где оголенные трубы теплотрассы, опоясывающие вахтовый поселок, вызывающе поблескивали черными боками. На трубы садились погреться суетливые вороны. Блаженно растягивались на изолировочной ленте раскормленные собаки. Поселковая котельная весело дымила высокими трубами.

— Не кипятись, рыбак! Ты же знаешь, здесь места для нереста рыбы. Пережди недельку-другую.

— Брось меня учить! Рыбнадзор! Нерестилища!.. Мы нефть выметываем вместо икры. Родит она что?!

— Вот что, Складнев, иди завтракай! И к штабелю шагом марш! Плот будем делать. Видишь, твои прогнозы, братец Авось, не сбываются — Обь наступает.

— Её дело… Я не рабсила… не нанимался плотничать.

— Дважды повторять не буду, — сказал старшой и медленно направился в конторку.

Помучившись с мотором, так и не заведя его, Владлен сел в обласок и налег на весло, всаживая в воду всю лопасть. Долбленка ходко побежала к месту, где стояли ловушки.

Неудачи преследовали парня одна за другой: улов был мизерный, а на обратном пути недовольный рыбак чуть не вывалился из обласка. Зачерпнул бортом много воды, она налилась за голенище сапога.

Проходя мимо столовой, Складнев услышал оклик Нины:

— Владь, заходи. Завтрак тебе оставила.

— Не хочу, — буркнул дизелист. — Возьми вот рыбу. Ни к черту добыча.

— Пахомов приказал не брать, не готовить…

Владлен не дал договорить. Всунул дужку ведра в руки растерянной поварихи, процедил сквозь зубы что-то нелестное в адрес мастера.

— А ты сготовь, дорогуша! — миролюбиво добавил он и слегка щелкнул пальцем по вздернутому носу опешившей Нины.

В балке переобулся и отправился к буровой, где стучали топоры, похрапывали пилы. Среди рабочих выделялась фигура старшого. Ослушник невольно залюбовался этим человеком. Придай природа Ивану Герасимовичу побольше роста, награди пышными усами — напомнил бы он Петра Первого на верфи. Здесь, правда, возводили не корабль — четырехнакатный плот, но Пахомов работал с таким же увлечением, как молодой царь, жаждущий славы Российской державе. Вахтовики торопились. К острову смело подбиралась студеная вода.

Взяв лом, Складнев включился в работу, поглядывая исподлобья на мастера. «Не прогнал, и то хорошо», — подумал дизелист, подсовывая лом под комель толстого соснового бревна.

Скоро должны приступить к цементированию. Нагнетательной силой насосов через обсадные трубы вольют цементный раствор, создадут монолитность стенок скважины.

Чувствовал и сознавал вину перед мастером дизелист Складнев. Каждое ослушание он осмысливал позже. Вгорячах мог наговорить много дерзкого, обидного. Потом ощущал горечь сказанного, терзался, костерил себя в душе. Владлен называл такое состояние поздним зажиганием. Не часто оно случалось, потому что все отходящее от нормы поведения машины, человека дизелист считал явлением ненормальным, старался не допускать его.

К рыбалке он пристрастился с детства. Рыбачил, когда хотел и где хотел, считая такую вольность законом для иарымчап. Назови Складиева врагом природы, он, закипев от злости, даст в ухо тому обвинителю. Природу он любил, доверял, как другу, затаенные мысли и чувства, которые никогда бы не решился высказать даже близким людям. Но ее считал за грех поймать на уху стерлядей, тем более несколько ведер просторыбицы. Бригада вкалывает в полевых условиях, дополнительный прикорм подкрепит братию. Не оскудеют обские запасы.

Невеселые раздумья теснились теперь в голове парня.

Готов был третий накат бревен. Скобы, зазубренные на концах, впивались в бока, в торцы, выжимая беловатую пузырчатую соковицу.

До позднего вечера перетаскивали на готовый плот цемент. Складнев взваливал на плечи по два мешка, все так же наблюдая за мастером со стороны. Во взгляде Пахомова была неумолимость начальника, и Владлен ясно сознавал: сегодня или завтра не избежать с ним крупного разговора.

Из порванного мешка за воротник насыпался холодный серый порошок. Дизелист даже не попытался вытряхнуть его. Парню не хотелось заканчивать вахту ссорой. Старшого он ценил за прямодушие, за совершенное знание бурильного дела. Не хотелось разрушать дружбу, привязанность, менять добрую веру друг в друга. Виноват мотор. Заведись он сразу, не было бы встречи с мастером. Умотал бы скоренько по морю-океану, поминай как звали…

Вчера проиграл мастеру партию в шахматы. Совсем близка была победа. Поторопился, глупо проиграл ладью. Что ж — проиграна партия и сегодня. Второй проигрыш крупнее: не будет теперь тех отношений, что раньше. Не положит, как прежде, Иван Герасимович руку на плечо, не спросит: «Ну что, полковник, как дела?» Спроси он так сегодня, Владлен бы ответил: «Плохи дела, мастер, мать тяжело болеет. Операция скоро».

К ночи поднялся шторм. Недостающую силу водная стихия черпала в ураганном ветре. С утроенной энергией тягучая масса обрушивалась на незадачливый островок. Волны плескались у самых балков, обдавая брызгами оконные стекла, бревна-лежаки. На них покоились однокалиберные домики.

Складнев предложил буровому мастеру установить ночное дежурство. Вызвался отстоять самую неудобную по времени вахту — с двенадцати до трех часов ночи. Сейчас и дизелист поверил: Обь долго не успокоится, выместит до конца дерзкий гнев. Нешуточный у реки характер.

Моторную лодку пришлось подтянуть почти к самой лежневке: сюда по ложбинкам успела подкатиться вода. Невозможно было определить направление ветра. Обладая демонической силой, он месил воздух, расшвыривал его струи во все стороны. От него нельзя было ждать снисхождения и поблажки.

Натянув на кожаную куртку брезентовый плащ, Владлен ходил по лежневке, как по капитанскому мостику, не слыша своих шагов. Он притопнул каблуком сапога о щербатую плаху, но и тогда слуха не коснулся довольно сильный удар.

— То ли еще будет! — пробасил ночной сторож, направляясь к буровой, к несущим вахту друзьям.

Вышка в расплывчатых пятнах огней стояла все так же бесстрашно и гордо. Верилось: никакие бури, никакие стихии не заставят ее отшвартоваться отсюда, от этой трижды обетованной земли.