Коськин день

— Да ты слушай! Интересно тут.

— Ну, читай. Привяжешься!.. — отмахнулась мать.

Коська читал медленно, но хорошо. Каждую букву отчеканивал старательно:

„Май между-народный праздник тру-трудящихся. В день первого мая рабочие всего мира…“.

Долго читал Коська. — Мать чулки штопала и изредка вздыхала. А когда язык от устали отяжелел, стал заплетаться, поднял глаза на мать и взгляды встретились.

— Ай все?

— Нет еще! Скоро!

— Спать захотел? Дочитай уж!

По последней странице Коська ковылял, как хромой без костыля, и голова ниже плеч опустилась. Дочитал, лбом в книгу уперся, — так и уснул.

— Костя, какой ты чистенький!

Костя и сам смущен своим великолепным видом в отглаженных чистых штанах, а от Лидкиных глаз больших не укроешься.

Давно такой Костя в отряд не ходил. То пуговица в самом нужном месте отскочит, то разорвет на видном месте, — зажимать рукой приходится. А утром сегодня проснулся, — даже неловко как-то стало. Лежат на стуле штаны выглаженные, чистые, а рядом книжка

Лидкина тоже чистая, немятая, даже лучше, чем была. И мать спокойная и добрая. Трепыхнулось в груди чувство теплое, да не выдал, — сдержался.

— Как ты книжку отчистила?

Улыбнулась мать:

— Угадай-ка вот!

Как ни прикидывал Коська, — никак не выходит, — новую штоли купила? И купить-то негде — праздник.

— Ай, не угадал?

— Не знаю! — мотнул головой Коська.

— То-то!.. Я вот книжки не читала, а пятны выводить умею. Утюгом через тряпицу.

У Коськи от удивления глаза на выкате:

— Ловко! И не спалилась?

— Надо умеючи.

Умывался чисто, с мылом. В ушах пальцем ковырнул раза два. Словно именинник.

— Я, мам, сегодня, на Воробьевку с отрядом!

— Ступай! — а в глазах непонятное что-то укрыла. Лишний раз чашку к нему пододвинула. А когда собрался уходить, в угол куда-то торопясь, неловко кинула:

— Книжку-то отдай!.. Не потеряй!.. Может еще какую принесешь?

Даже не понял сначала Коська. Не хотелось верить. Неловко. Радостным в сердце полыхнуло.

— Ладно, принесу!

Потолкался у порога, словно потерял что. Потом боком подошел к матери и быстро мазнул своими губами по ее губам и галопом выскочил на улицу. И теперь, глядя на Лидку, говорил:

— Тебе, штоль одной, чистой-то ходить!.

— Да ты опять в замазке измажешься.

— На-ка! я теперь больше сознательный.

— Подумаешь? Уж зафорсил! Книжку-то принес?

— На, вот!

— А прочел?

— А то как же I Это ты может для фасону-то читаешь. Я вот тоже скоро в библиотеку нашу запишусь. Может сегодня иль завтра.

— Вместе ходить будем! Ладно?

— Ладно! Ты, Лидка, выбери мне такую же книжку. Нам с матерью штоб почитать.

Это был первый самый большой праздник у Коськи.

Хромцо

У Федьки одна страсть — рисовать. Уж как это ты ни вертись, обязательно на свободном клочке бумаги рожу какую-нибудь выведет. Оттого-то раз и порку мать задала, — сколько денег на одни тетради извел. А разве утерпишь не нарисовать, когда целый лист белизной манит! Раз такую штуку на бумаге загнул, — ребята в классе даже рты поразинули.

— Ловко!

— Ай, да Хромцо!

— Смотрите-ка, как заяц от волка навинчивает!.. И язык на бок высунул.

— Клёво!

— Ну, и Федька!

— Лошадь валяй, на рисуй.

А Федька сидит красный от смущения за партой, изрезанной пареньками досужими, и силится рисунок подальше упрятать.

— Покажь, будет хвастать-то! — наседали на него.

Федька хромой, — правая нога дугой выгнулась и не сгибается. Весь класс так и окрестил его „Хромцо“, и кому не лень, всякий измывается. И теперь, глядя на нарисованную Федкой картинку, затянул кто-то визгливо тонким голосом

И осекся. Окладу нужного больше придумать не мог. Хотел подхватить второй раз, да другие голоса перебили.

— Это не он наверни.

— Съел откудова-нибудь.

— Крыть Федьку за это.

— Ребята, а может и он, — робко заметила Зина.

— На-ка, выкуси, — он! — показал ей Колька фигу.

— Конечно, сдул Федька!

— Сдул, сдул. Федька сдул! Э!.. э… э…

— Слямзил.

— Спер.

И не избежать бы Федьке пары добрых шлепков, еслиб не вошла учительница, Мария Васильевна. Как горох по партам рассыпались. Только красные измазанные лица, как вывеска, кричали о бурной перемене.

— Что у вас тут?

Замерло Федькино сердце:

— Неужто скажут? — и застыл, как струна, в напряжении. Но тридцать человек молчали, поглядывали искоса на Федьку, бросали друг-другу шепотком быстрым:

— Не говори.

— Молчите.

— Ш… ш… ш…

Учительница выждала, обвела долгим взглядом класс и начала занятия.

— Опять над Кокуриным, Федей, небось измывались. После уроков обязательно узнать надо будет.

Сидит Федька на самой задней парте у печки, цветными изразцами выложенной, в дальнем полутемном углу, — закутке, как ребята прозвали его. А ему хорошо, здесь подальше от окон и глаз за высокой партой думы свои вынашивать! Пробовала было Марья Васильевна ближе посадить, да уперся Федька, — каждый раз на старое место уходил. Так и махнула рукой:

— Пусть его прячется. Учится покамест хорошо.

И укрепился в закутке Федька. Все равно, что родной ему стал. Каждую трещинку б изразцах на память выучил. И теперь, когда испуг и обида еще не улеглись в груди, хорошо было подальше спрятаться.

— Ладно. Я еще и не так. Подумаешь!.. Загрозили чем. Возьму вот Ленина и нарисую. Только бы цветных карандашей достать. Свел тоже! Подумаешь!.. Портрет с журнала тети Лены срисую, а наверху красноармейскую звезду или солнце, как в клубе.

Так размечтался, что и урок позабыл. Уж больно заманчива мысль показалась! Очнулся, когда звонок прозвенел, и чья-то записка по парте шуркнула. Оглянулся, — глаза Зинкины смеющиеся встретились.

„Чего-й-то она“, — затревожился Федька. Поднял записку, а в ней торопливые слова косо разбежались:

„Федя. Мальчишки дураки, и ты их не слушай. Мне заяц твой очень понравился, и я к тебе приду сегодня вечером. Задачи решать вместе будем. Только ты никому не говори.

Зина“.

Носом двинул Федька от удовольствия. Сразу почувствовал, как тесная дружба невидимыми нитями начала связывать их.

„Зинка хорошая! Как нарисую Ленина, — обязательно ей подарю“.

Живет Федька на самом конце рабочей слободки, где размашистый степной ветер зимами с особенной яростью треплет ветхие крыши и ставни. Весь поселок раскинулся хлипкими, потемневшими лачугами по склону небольшого холма в полуверсте от фабрики. Только одна школа на самом верху резко выделялась среди них каменной приземистой стройкой с большими, широкими окнами» Красные, еще новенькие кирпичи каждому говорили о недавней постройке, о славном двадцать первом годе, когда возродилась вновь после длительной борьбы вместе с фабрикой новая школа. Издали и ее можно принять за корпус фабрики. Хорошая стройка, просторная!

В этот день домой шел Федька веселый и радостный. Весело поскрипывали валенки по крепко убитому снегу. Воздух звонкий, чуткий, как сталь, сторожит каждый звук, тонкой пластинкой звенит и вздрагивает. А кругом ширь-то, ширь-то степная какая! Вон у самого горизонта, куда тянется узкоколейка от красных корпусов, — тащится поезд. Дым из трубы паровоза, как голова коня при быстром беге запрокинулась.