Страница 15 из 17
Тем не менее, у матушки было еще прилично – здесь привыкли к европейцам, и если вы, к примеру, снимали пиджак с бумажников внутри – то вы и получали обратно пиджак с бумажником внутри…
Седой служка с поклоном принял их верхнюю одежду и проводил в номера. Принес принадлежности начал разжигать трубки. Густой, маслянистый запах заполнил комнату, на кончике иглы – потрескивал коричневый шарик…
Воронцов умел курить опиум так чтобы не слишком пьянеть – для этого надо было просто не вдыхать отравленный дым. Но все равно, рассудок мутился – опиум ни для кого не проходил бесследно.
Тау же, получив свою трубку, вдохнул дурман крупным, жадным, глотком. Как и все вьетнамцы – он спешил поскорее уйти из этого мира в мир фантазий и грез, в мир, где все хорошо, где нет ни продажных копов, ни выпотрошенных старост, ни сгоревших джипов…
Они оба курили. Воронцов не спешил – он понимал, что наркотик развяжет язык сам, без вопросов
Тау курил и задумчиво смотрел в потолок
– Знаешь, друг… бывает, что ты так сильно хочешь чего-то… так сильно хочешь, что перестаешь задумываться, а что потом? Что потом? Как ты будешь жить после того как получишь что ты хочешь?
…
– Так и мы. Мы так сильно хотели независимости, что не задумывались над тем, а что потом то? С кем мы идем по этому пути, и что он потребует за помощь.
– Без японцев вы не победили бы.
– Победили? – Тау бессмысленно улыбался – это, по-твоему, победа?
Его лицо исказилось от злости
– Это ты считаешь победой?
Воронцов не ответил. Прислужник принес еще по трубке. Капелька коричневого вещества обещала избавление от мерзости бытия хотя бы на время
– Японцы…
…
– Знаешь… любому народу нужно самоуважение. Да, самоуважение.
…
– Ваш Христос не такой уж плохой Бог если подумать. Мы не имели ничего против него кроме того что он был ваш Бог. И мы боролись с ним как могли…
Воронцов вспомнил – монастырь, сложенные рядком трупы монахинь…
– Зато теперь нас угнетают местные. И что самое страшное – у нас больше нет сил сопротивляться.
– Ты работал на Вьетконг? – спросил Воронцов.
– Конечно – улыбнулся Тау – иначе меня бы убили.
Злости не было. Скорее бессилие. Он много чего повидал… Вьетконг мог убить всю семью за отказ присоединиться к сопротивлению. Старост в деревне обычно привязывали к дереву и выпускали кишки.
Чем стал Вьетнам? Символом бессмысленного насилия? Но почему бессмысленного-то? Для Вьетконга оно как раз дало результат – они пришли туда, куда и шли. Бессмысленным оно было как раз для нас.
– Как думаешь – осторожно спросил Воронцов – если японцы будут набирать армию чтобы идти на север, многие партизаны присоединятся?
– Нет.
– Но почему?
Тау еще раз затянулся, перед тем как ответить.
– Потому что мы ненавидим японцев на самом-то деле. Больше японцев мы ненавидим только китайцев. Когда японцы завоевали Китай и сделали китайцев своими рабами – мы полюбили их, Но только до той поры, пока они не решили заодно сделать рабами и нас.
Тогда какого хрена? – чуть не закричал Воронцов – какого хрена вы пятнадцать лет воевали с французами и столько же с американцами? Какого хрена было все это – зверства, сожженные джунгли, убийства? Ради того чтобы возненавидеть очередных «хозяев»? Что вам мешало просто посмотреть на север и понять кто такие японцы – до того как они приперлись сюда?
Ведь мы ничего такого не хотели. Ни САСШ, ни Россия никогда не заявляли о том, что собираются превратить Вьетнам в часть своей территории. Мы пытались вам помочь построить нормальное государство именно для того чтобы сюда не пришли японцы. Все ведь началось с противостояния христианства и буддизма, с того что буддистский монах просто сжег себя на перекрестке в знак протеста. Никто не хотел уничтожить буддизм полностью, среди подданных нашего Императора есть и буддисты. Неужели оно стоило того, а?!
Но капитан ничего этого не сказал. Он держал трубку в руке и смотрел, как она тухнет.
– Многие уехали? – спросил Воронцов.
– Ну как…
…
– В первое время и в самом деле многие уезжали. На джонках, на кораблях. Некоторые племена американцы вывезли полностью. Сейчас… многие уже свыклись. Привыкнуть можно почти ко всему.
– Особенно с этим.
– Да, с этим… с этим.
…
– Вы, европейцы нас не понимаете. Вы запрещаете это, говорите что это яд. Но для нас это никогда не было ядом
– А что же это…
– Сказка… вот представь себе обычного крестьянина. У него нет ничего, он никогда не был за пределами уездного центра. Все что он видел в своей жизни – своего вола, свое поле, наполненное грязной водой, свой рис. Может, есть радиоприемник, один на всю деревню, который говорит о том, к чему этот крестьянин не имеет никакого отношения. Он даже не видел никогда то, о чем говорят. А тут – трубка, коричневый комочек – и он парит над землей. Он выше своего поля, выше вола, он выше самого императора…
Тау затянулся последний раз и посмотрел на Воронцова совершенно трезвым взглядом.
– Чего ты хочешь?
– Мне надо найти контакт с теми, кто бывает в верховьях Оранжевой реки.
Тау кашляющее засмеялся.
– Да ты с ума сошел, мой друг.
– Ты второй человек за два дня, кто говорит мне это.
– Может, это потому что так все и есть?
…
– Тебя в лучшем случае убьют.
…
– Почему ты не спрашиваешь, а что в худшем?
– Потому что знаю. Но мне все равно – надо.
Тау посмотрел на часы, спустил ноги с кушетки.
– Засиделись мы…
И, без всякой связи с ранее сказанным, добавил:
– Пятьдесят пиастров надо.
– Это к тому, что я тебе привез? – упрекнул Воронцов.
– Это не мне. Информатору.
…
Посольство стояло в ночи как безмолвный каменный монолит, как скала в мире беззакония, ненадежности и беспорядка, как стационер в пиратском порту. Не горели окна, горел только огонек у флигеля, в котором прятались полицейские. Но Воронцов проник в посольство через один из тайных ходов и проник безошибочно, потому что делал такое много раз…
Он успел заварить чай, прежде чем появился Виктор. Он был одет, как местный моторикша, и от него пахло бензином.
– Засекли?
– Да…
…
– Человек, с которым вы встречались – предатель. Полицейский стукач.
– Я знаю.
– Знаете?
Воронцов разлил готовый чай.
– В таких местах все понемногу стучат, – сказал он, – глупо ожидать иного. Когда здесь был Вьетконг, все было просто – или ты помогаешь сопротивлению, или тебе выпустят кишки. Они специально использовали такую форму казни, чтобы устрашить остальных. Потому здесь не осталось тех, у кого есть хоть немного чести. Честь здесь означает смерть.
Виктор не ответил
– Давно здесь?
– Пятый месяц.
– А до этого?
Виктор отхлебнул чай
– С травами? Как у местных…
…
– До того я долго жил в Германии. С отцом.
– Дипломат? Отец?
– Нет, инженер. Железнодорожник.
– Почему не пошли на германское направление?
Виктор невесело усмехнулся
– Орднунг это не для меня.
– Так что с моим человеком?
– Он пошел на рынок. Морепродуктов.
– То есть, не в кемпетай.
– Это не делает его менее стукачом.
…
Тау вышел на связь на следующий день. Предложил встретиться на рыбном рынке Бинь Дьен.
Рыбный рынок Бинь Дьен – это старое, азиатского вида двухэтажное конторское здание, и бесконечные ряды рыбных торговцев рядом. Несмотря на то, что почти нигде нет морозильников рыба вся свежая, не пахнет шелухой, нигде нет ни крови ни требухи, ни крыс. Вьетнамцы торговали цивилизованно, частично это было наследием французской колонизации, частично – своему месту в Азии. Вьетнамцы и до колонизации считались одним из самых цивилизованных народов региона.
Приметы времени были и здесь – флаги с восходящим солнцем, распоряжения военной администрации, расклеенные на стенах, если раньше пользовались в основном мотоциклетками, в том числе и грузовыми – то сейчас многие пересели на велосипеды, снова появились и вьючные буйволы. На смену яркому, кричащему разноцветью в одежде – пришли угрюмые, серые и синеватые ткани, много было людей, у кого не было руки, или ноги или обожженных. Война закончилась – но не для них, и вряд они считали себя в ней победителями. Они просто пытались выжить, как и все…