Страница 114 из 145
Опять нахлынули предательские мысли:
Зачем человеку, дожившему до пятидесяти четырех лет, испытывать подобные тяготы, обременять жизнь лишениями и невообразимой для смертного существа нервной нагрузкой. Почему Альберт как проклятый несет это тернистое бремя, какую такую дьявольскую расписку дал офицер полковнику Николаи в восемнадцатом году… Что за адова печать такая, сковавшая по рукам и ногам, — заставляет быть вечным заклятья… И вспомнилась тогда арабская сказка о лампе Аладдина из сборника «Тысяча и одна ночь». «Да, так видимо, так… Я, как и джин — раб лампы, пленник проклятой лампы, невольник магических сил, приковавших свободного человека к тягостным обязанностям…» Роман Денисович знал — эту связь не порушить… Не скинешь оковы, как изношенную одежду, не смоешь с кожи, как липкий, чесоточный грим. Да и разве убежишь от самого себя… Бесполезные то потуги…
Ширяев встал и затопал по еле пробитой тропинке в тени густых ветвей молодых дубков. «А что еще остается делать… Бежать, бежать, как загнанному зверю… Спасать шкуру, драгоценную жизнь, собственное я от нависшего поругания…» — Агент шел, стиснув зубы, верил и не верил в счастливый исход. — «Но пока ноги топают, придется идти… Идти пока «не выпали зубы», то есть не кончились патроны… Буду отстреливаться до самого последнего из них. А что еще прикажите… ну, не задрать же лапки вверх и повалиться врагу в ножки…»
Шагать стало гораздо ловчей, это начался уклон в сторону поймы, протекающей внизу речушки Паршивки, путляющей средь раздольных пажитей. Через полчаса ходу лесопосадка истощилась, пошли редкие кустики недавно высаженных молоденьких дубков. Но и саженцы вскоре закончились. Да, и вместо злакового поля по бокам, началось луговое разнотравье. Солнце уже вовсю слепило глаза, но беглец рассмотрел внизу стадо коров, гуртующих на водопое у раздольного брода. Пришлось резво податься влево, — не пить же воду, замутненную животинами, да и пастухи приметят, сочтут странным появление незнакомца в ранний час. Хотя уже маленькая стрелка на циферблате приблизилась к шести…
Если податься дальше в том направлении, то попадешь на торную дорогу к промежуточной станции Слоново. Но, по понятной причине этот путь представлялся неприемлемым. Но не зря инженер раскопал в деповских анналах армейскую карту стометровку (еще времен царя Гороха), не зря объездил близлежащую округу на велосипеде, — потому и решил выбрать обходной маршрут. Придется «взять ноги в руки» и пробираться вдоль старого тракта из города к Старо-Юрьеву, а далее проселком до Всеславино, потом полями в другой области — к станции Неваной. Старо-Юрьево лежит километрах в сорока отсюда, пожалуй, до ночи дойдет… А там, и до Неваной еще сорок верст. На машины-попутки рассчитывать не приходится, — остается пехом… Впрочем, чем черт не шутит, может, кто и подвезет за денежку, подвернется колхозная подвода… На такой маршрут уйдет не менее двух суток. Определенно, такая овчинка стоит выделки, — по околоткам области агента искать не станут.
По идее, — набрав чистой воды, правильно бы пойти в правую сторону вдоль берега речушки, чтобы по короткому пути выйти на Старо-Юрьевский тракт. Там на взгорке лежит деревенька Терновка, дворов семь-восемь. Где уж легко нарваться на людей и даже на человека, знавшего Ширяева лично. Роман Денисович частенько прогуливался до Терновки, по обыкновению передыхал в первом попавшем домишке, испросив у хозяйки холодной водицы, а случалось, вступал в разговор с местными мужиками. Так что путь в Терновку заказан.
Вот и пришлось Ширяеву перейти Паршивку вброд, брюки пришлось снять, однако трусов не замочил — мелководная речушка. Взобрался на приречный бугор, поросший поверху дубняком, и двинулся вдоль него по грунтовке на село Зосимово, где и проходила, берущая начало в городе, выложенная булыжником дорога. Присел в кустах у проселка, просматривая голую местность. Слева извилистым рукавом подходил к земляной плотине колхозный пруд. Справа корячился обрывистый овраг, по дну которого змейкой увивался ручей, вытекающий из водоотводной трубы запруды.
Роман Денисович решил набраться силенок перед очередным марш-броском. Инженер намеривался: незамеченным проскользнуть по плотине, выйти по краю дубовой рощи на городской тракт, и рвануть километров семь до села Пригожего, сделав привал на подходе к нему в дубовой рощице. На худой конец, если заметит военную машину, придется спрятаться в развесистом овраге по левую сторону дороги.
Поджав к подбородку колени, в скрюченном состоянии эмбриона, Ширяев представился себе заплутавшим мальчишкой, — беззащитным, лишенным родительской поддержки и опеки.
И вспомнилась жена, дорогая Танечка: «Где ты теперь… родная?.. Бог даст уже в Саратове, у надежных людей. Но сложатся ли обстоятельства так гладко, как предполагалось… Тамошнему агенту не нужна лишняя обуза, и наверняка, саратовский человек переправит жену куда дальше, только бы самому не подставиться. Вот и любимая, словно перекати-поле, будет предоставлена колючему порыву ветра, безжалостной воле случая…»
Часто, Роман Денисович застигал себя на мысли, что, делясь с женой возникшими проблемами, искал не только моральную поддержку и утешение, но и сбрасывал на плечи женщины груз негатива, накопившийся в изболевшейся душе. Разведчик как вампир, пьющий чужую кровь, подпитывался жизненными соками супруги. Муж находил в том облегчение, — жену же подвергал тоске, которую никому не выказывая, та держала в себе.
«Ах, какой же подлец, самовлюбленный негодяй… — изводил самого близкого человека собственными потаенными страхами и неуверенностью в завтрашнем дне. Да… а как иначе поступить, не остаться же одному как перст в этом жестоком мире… Это не я облагодетельствовал Соню, взяв на попечение дворяночку, ввергнутую в нищету… Эта Соня-Татьяна — стала моим Ангелом Хранителем, вдохнула новую жизнь, иначе давно бы распростился с опостылевшей судьбиной, наложил на себя руки», — такие горькие мысли резали по сердцу Ширяеву. Но, а как еще выжить человеку среди чужих, чуждых людей в постоянной лжи, словно дикий зверь, находясь в непрерывной тревоге… Да никак… — если быть честным.
«Господи, что с ней… с любимой Танюшей, возлюбленной Сонечкой Елатомцевой?.. Это я виноват, что обрек супругу на невзгоды изгнания, на мучения, подобные собственным страстям. Вот так получается, когда ты не тот, за кого себя выдаешь… — опять надрывал сердце Роман Денисович. — Да подлец ли?.. Но я не изменял жене, даже не дотрагивался чувственно до другой женщины, пусть даже и писаной красавицы… А ведь накрашенные разведенки, да и нецелованные молодки заглядывались на меня, питая бесстыжие надежды. Но я игнорировал те зазывные взоры… безоглядно стремился к Танечке, обожал жену, уже не мог без нее…»
И как эта жирная баба Устинья подвернулась инженеру под руку… Как сумела разрушить целомудренно хранимую верность супруге… Каким-таким зельем опоила проклятая шинкарка, превратив в бездумное похотливое чучело…
А возможно — Ширяев уже давно в потаенных недрах сознания, вернее подсознания, желал физической близости с другим типом женщины… Хотел плотской близости с откровенно сластолюбивой или даже развратной натурой, бабенкой, дающей каждому встречному-поперечному, без глупых там ухаживаний с подарками, без смешных «чайных церемоний».
Может пресная сексуальная жизнь требовала новизны, новых похабных ощущений, некоей бесстыдной «вишенки на торте», ложки дегтя в бочку на репутацию образцового семьянина… Так, видимо, и случилось. Оказавшись в неприкаянном одиночестве, образно говоря — «подвергнутый остракизму», полному неприятия общества, в котором обитаешь, мужчина и подался во все тяжкие… Неистово согрешил с первой, томящейся в течке самкой, без выбора подвернувшейся под руку.
В конце концов, ничего сверх циничного, ничего катастрофического не произошло. Обыкновенная супружеская измена, которую можно даже и не считать таковой, так гаденькая поллюция в кошмарном сне… Да и прошлая жизнь Альберта-Романа, — не сон ли, не больная фантазия собственного или, может, постороннего чудовищно изощренного мозга…