Страница 69 из 70
— Знала ли ты, Кокберн, что залив Ниццы был назван в честь чуда, случившегося в третьем веке? Одна молодая христианка была арестована за свою веру в Палестине, прямо за Средиземным морем. Ее мучители сделали все возможное, чтобы обратить ее в веру, но она стояла на своем.
— Жесткая дама. — Я почувствовала, как мои бедра бесконтрольно трясутся у его головы, а конечности превращаются в желе. О Боже. Так близко.
— Она напоминает мне небольшую бурю, которую я знаю. Когда ее мучители поняли, что она не сдастся, они обезглавили ее. По обычаю после такой казни ее тело положили на плот и отправили за море.
— Придурки. — Я сбросила с него одеяло, мои пальцы зарылись в его волосы. Я оседлала его лицо с закрытыми глазами, чувствуя, как у меня текут слюнки от удовольствия.
— Они также напоминают мне некоторых людей, которых мы знаем. Логика подсказывает, что ее тело должны были осквернить чайки. Логика подсказывает, что ее красивая голова не успела бы пройти дальше Греции, как сгнила бы под солнцем. Но логика не живет там, где есть любовь. Миф состоит в том, что ангелы захватили ее плот и вели его через Средиземное море до самого залива Ниццы. Ее тело прибыло нетронутым и нетронутым. Чудо, сильнее обстоятельств и моря.
Я сильно кончила на его губы. Мой ангел хотел отвезти меня на Французскую Ривьеру. Я не собиралась спорить. Я бы последовала за ним по лестнице в рай или в бездну ада. Куда бы мы ни поехали, я всегда буду наслаждаться поездкой.
— Молодая женщина стала мученицей, святая Репарата, покровительница святого собора в старой Ницце, — сказал он, когда его лицо поднялось снизу, чтобы встретиться с моим, его губы блестели от моей страсти к нему. Я нежно поцеловала горячую плоть его шеи.
— Что случилось с ангелами? — Мой голос был хриплым от сна.
— Они назвали залив в их честь, — прошептал он. — Но дело не в ангелах. Им было плевать на славу. Все, чего они когда-либо хотели, — это провести девушку в ее путешествии и дать ей покой.
— Я так сильно тебя люблю. — Я сжала его лицо, заметив, что место, где когда-то был мой отсутствующий палец, начало заживать. Я пережила величайшие в мире пытки под хваткой могущественных мужчин, но именно этому бедняге из Стоктона удалось завладеть моим сердцем и душой, и я знаю, что он единственный человек, который когда-либо сможет сломить меня.
Я также знаю, что он никогда бы этого не сделал.
— Мученица моя, буря моя, страсть моя. . . — Он целовал каждый сантиметр моего лица. — Моя Кокберн, — закончил он с рокочущим смехом.
Я обняла его, его щека прижалась к моей, вдыхая его уникальный аромат.
— Нет, серьезно. Мой член чертовски горит. Мне нужно выстрелить зарядом. Раздвинь ноги, Кантри Клаб.
***
Я улыбаюсь своему соседу через коридор. Мы живем в старинном здании на улице Сегуран, достаточно близко ко всему, что нас волнует. Сады, магазины, рестораны и набережная. Мы с Крисом каждый вечер совершаем длительные прогулки и каждое утро пьем кофе на балконе с видом на нефритовое Средиземное море.
— Добрый день, мадемуазель Кокберн. — Орали, моя старая, дружелюбная соседка, даже не удосужилась запереть дверь после того, как закрыла ее бесшумно, чтобы не разбудить молодых студентов, которые всю ночь веселятся в коридоре. Я улыбаюсь в ответ и киваю, наклоняясь, чтобы погладить ее старого йоркширского терьера. Несмотря на свое дружелюбие, Орали, как и остальные мои соседи, отказывается общаться по-английски. Не потому, что она не говорит на нем. Подозреваю, она бегло его знает. Это дело принципа.
— Ça va ? (пер.Как вы ?) — спрашивает ее сладкий голос. Она всегда говорит слишком медленно для меня и Криса. Мы все еще учимся, и, позволю себе добавить, мы пока ужасные ученики.
— Jamais mieux (пер.Как никогда лучше) — Мои губы чмокают. Как никогда лучше. Никогда.
Я спрыгиваю вниз по лестнице, как головокружительный четырехлетний ребенок в рождественское утро, втыкаю наушники в «Вальс Амели » — саундтрек к этому прекрасному летнему дню.
Все мои любимые песни. Воссозданные вместе с ним.
Мой подарок ждет меня в одном квартале от того места, где мы живем, и мне не терпится развернуть то, что на нем надето. Держа свое длинное желтое летнее платье чуть выше щиколоток, чтобы не споткнуться о него, я несусь в одно из мест, которое сегодня называю домом.
Распахнув дверь кофейни, я врываюсь в наше заведение. Мы называли его «Le Journal Rouge». Красный дневник. Мы купили его, потому что он выглядел как дерьмо, но внутри была душа в виде библиотеки с сотнями и сотнями книг. На английском, французском и испанском. На иврите, мандаринском и арабском. Туристы приходят сюда и кладут свои любимые книги на наши полки, как к Западной стене, желая увековечить свою любовь к любимым романам. Здесь мы делимся прекрасными словами и душераздирающим искусством.
Клиенты любят сидеть здесь с 14:00 до 16:00, когда все остальное закрыто для дневного отдыха. Они пьют наш ужасный кофе и читают наши замечательные книги.
Мой парень поднимает глаза от кофемашины и швыряет держатель фильтра в мусорное ведро. Он вытирает паровую трубку тряпкой и перекидывает ее через плечо. Наклонившись вперед, упираясь локтями в стойку, он берет мои руки в свои. Люди смотрят на него странно здесь, в Ницце. Он выделяется еще больше своими размерами и зловещими татуировками. Ему все равно.
— Что я могу тебе предложить? — Мои ладони исчезают в его ладонях, и он подносит их к своим губам, оставляя поцелуи на костяшках пальцев, останавливаясь еще на несколько секунд на той, что без пальца.
— Я выгляжу слишком скромно в этом платье, чтобы сказать что-то грубое вроде «твой одиннадцатидюймовый член»?» — Я хихикаю в желтую бретельку своего платья.
— Да, знаешь, — подтверждает он, оглядываясь по сторонам так, будто ищет кого-то. Сейчас раннее утро, поэтому в магазине чертовски многолюдно. На диванах и барных стульях сидит много людей, попивая кофе и кушая выпечку. — Встретимся в туалете через две минуты.
Я не задаю вопросов. Я даже не хочу знать, как он собирается пренебрегать своей должностью бариста. Что я точно знаю, так это то, что быстрый секс, который у нас был сегодня утром, не поможет. Мне нужно больше от него, сейчас.
— Теперь меньше болтовни, больше показывай мне эту прекрасную задницу, пока она идет в туалет. Подвинься, Кокберн.
НЕЙТ
Так много имён уместилось за такое короткое время.
Бит.
Нейт.
Кристофер Делавэр.
Прескотт.
Горошек.
Кантри клаб.
Золотая ложка.
Танака Кокберн.
И в конце концов все сводится к одному — к нам .
Прескотт потребовалось некоторое время, чтобы пережить смерть Престона, но я подозреваю, что в глубине души она всегда знала, что он не выжил. Ее семья была разлучена после того, как разлучила Арчеров. У нее не было выбора, кроме как построить что-то новое, и я надеюсь, что когда-нибудь она сделает это вместе со мной.
Мой аргумент за последние пару месяцев был простым и обоснованным: я не могу быть с девушкой, чья фамилия Кокберн. Это неловко. Для меня, для нее, для всех участников. Танака сказала, что Кокберн — вполне законная фамилия, и даже вытащила из Интернета несколько бредовых фактов, в том числе страницу Википедии об актрисе Оливии Уайлд. Судя по всему, ее первоначальная фамилия - Кокберн (с этим не поспоришь. Она вполне трахабельная).
Так как моя девушка отказалась понять намек, я решил изложить это чертовски просто и прямолинейно, в стиле Стоктона. Никаких сердечек и дерьма с розовыми пони. Когда она пришла в кофейню, которой мы вместе владеем, в своем желтом платье, которое напоминает мне, что мы все еще живем под одним и тем же солнцем, из-за которого у нее на плечах вылезают веснушки, я направил ее в туалет. В этом платье она выглядит как золото. Чистая. Заветная. Драгоценная.
Даниэль, наш восемнадцатилетний сосед, который смотрел на нее так, что мне захотелось отрезать ему язык и засунуть его себе в глотку, выбежал из-за угла улицы, и я наблюдал из широкого окна, как он вошла в «Журнал Руж» как раз в тот момент, когда она исчезла за деревянной дверью туалета.