Неутомимые следопыты

Но еще накануне казни солдаты вышвырнули из палат всех наших больных. В буквальном смысле вышвырнули. Не выгнали, не попросили уйти. Просто выкидывали пинками всех — женщин, стариков, ребятишек — горячечных, в бреду, с высокой температурой, калек…

Лидия Викторовна закрыла лицо ладонями, опустила голову, словно и сейчас еще перед ее глазами стояла та страшная картина.

— А потом, — продолжала она, опустив руки и так крепко сцепив пальцы, что они хрустнули, — потом стали к нам привозить раненых гитлеровских солдат. Это были легко раненные. Тяжелых отправляли дальше, в тыл, в большие госпитали. А наша больница была чем-то вроде дома отдыха для этих негодяев. Фронт близко. Подлечится такой мерзавец после легкого ранения — и назад, в строй.

— И вы их лечили? — не вытерпев, с негодованием воскликнул я.

— Сначала не очень чтобы лечили, — отозвалась Лидия Викторовна. — Хотя у меня на руках был мой сын, мой Вадим, Димка. Ему тогда и пяти не исполнилось. Был он такой худенький, болезненный. Больно было смотреть… Только ради него и жила в те страшные дни. А потом пришел ко мне Егор Алексеевич Прохоров. И я сразу стала за свое место в больнице держаться. Теперь уже нужно было работать не только ради сына. Ради многих-многих сыновей надо было лечить проклятых фашистов, перевязывать их поганые раны, добиться у немцев доверия, получить доступ к медикаментам…

«Нужна ваша помощь»

В прихожей хлопнула дверь. Лицо Лидии Викторовны озарилось ласковым светом.

— Это Вадим.

Мелкими быстрыми шажками, сухонькая, маленькая, она побежала встречать сына. Он вошел в комнату, сухощавый, чем-то неуловимо похожий на мать. Пока Вадим Дмитриевич здоровался с нами, весело пожимая всем руки, Лидия Викторовна хлопотливо накрывала на стол. Настя бросилась ей помогать. Они вдвоем расставляли чашки, блюдца, розетки для варенья… Лидия Викторовна достала из буфета вазу с домашним печеньем.

Вадим был веселый и добрый. Мы сразу же как-то незаметно для себя перелезли с дивана на стулья за столом.

Лидия Викторовна чай почти совсем не пила. Она влюбленными глазами смотрела на Вадима Дмитриевича, который рассказывал веселую историю про то, что стряслось у них на работе. Но я слушал ее вполуха и смеялся из вежливости. Мне хотелось услышать продолжение истории о героической помощи партизанам.

Я искоса посматривал на Женьку и видел, чувствовал, что его тоже крайне интересует все, связанное с партизанами. Наконец Вадим Дмитриевич спохватился:

— Да что же это я? Вы, мне думается, пришли про партизан послушать, а я вас всякими пустяками занимаю. Продолжайте, мама.

— Ну вот, можно и продолжать. На чем же мы остановились?

— Вы рассказывали, как сначала было плохо работать в больнице, — напомнил Женька. — А потом, когда пришел Егор Алексеевич Прохоров…

Лидия Викторовна ненадолго задумалась, потом ласково взглянула на Вадима, тут же посерьезнела и снова повела свой рассказ:

— Это случилось приблизительно дней через пять или через неделю после казни нашего Николая Акимовича. Как раз за день до того комендант разрешил нескольким нашим врачам принимать местных больных. Видимо, гитлеровцы испугались, что в городке могут начаться эпидемии. Ну, конечно, принимали врачи наших больных не в больнице, а в бывшей конюшне неподалеку. Конюшня была переделана под амбулаторию для местных жителей. И принимать больных комендант разрешил в те часы, когда заканчивались наши дела в госпитале.

Болезни в ту пору начали свирепствовать вовсю. Особенно тяжело переносили их дети. В те немногие часы, которые были выделены нам для осмотров, мы не успевали принимать всех больных. И вот как-то раз на прием ко мне пришел Егор Алексеевич Прохоров. «Что у вас?» — спрашиваю. А он глядит на меня как-то странно. Потом говорит: «Кашель». Стала я выслушивать его легкие. Он ко мне спиной стоит. А в легких все чисто. Ни малейшего хрипа. Попросила повернуться, начала прослушивать сердце. Тут-то он мне и сказал, шепотом, едва слышно: «Лидия Викторовна, вы не думайте, что я симулянт. Я здоров, совершенно здоров. Но пришел к вам по делу. Вы, — говорит, — я знаю — советский человек. Так вот… Есть люди, которым нужна ваша помощь…» Стетоскоп у меня в руках, чувствую, потяжелел. Говорю: «Дышите. Не дышите…» — и сама себя не слышу. И ударов его сердца не слышу тоже. Зато голос его, шепчущий, едва различимый, словно гром, бьется в ушах: «Согласны вы, Лидия Викторовна, помочь партизанам?» Я только кивнула чуть-чуть.

Уж не помню, какой я диагноз поставила. Не помню, какое лечение назначила. Пациент-то мой здоров был. Кажется, я сказала, что у него катар. А в дверь уже стучат — очередь волнуется: скоро ли? Я быстро написала на рецептурном бланке: «Сообщите, что надо делать. В лес уйти не могу — сын болен». Сунула ему рецепт и вместе с ним к двери. Говорю: «Принимайте по три раза в день…» Пока говорила, он записку прочитал, кивнул: «Ждите».

С трудом дождалась я следующего вечера. Но Егор Алексеевич в тот вечер так и не пришел. Не было его и на другой день. Он появился на третий вечер. Опять я стала его прослушивать. И он передал мне записку. Шепнул: «Сожгите». Я прочла: «Нужны медикаменты. Можете ли достать? Сообщите». И подпись — «П».

— Это, наверно, сам командир писал! — не удержался я.

— Почему ты думаешь, что командир? — спросил Вадим.

— А нам Митин дедушка рассказывал, как он раненого партизана прятал в погребе. Тот тоже записку написал и подписался «П».

— Может быть, и эта записка была от командира, — произнесла Лидия Викторовна, — но для меня с ее получением наступили самые трудные дни. Я сказала Егору Алексеевичу, что медикаменты достану, чего бы мне это ни стоило. Попросила только узнать, какие медикаменты нужны и много ли. Через день он принес список. Нужны были и йод, и бинты, и вата, и желудочные таблетки… Одним словом, была нужна целая походная аптечка. И вот стала я завоевывать доверие у гитлеровцев, чтобы получить доступ к лекарствам.

Нелегко это было. Как приходилось сдерживать себя! Будто бы отвратительную микстуру пьешь. Противно, но знаешь, что пить нужно — в этом спасение. По клочку ваты, по бинтику, по таблетке я собирала для партизан посылку. И наконец наступил день, когда ее можно было бы отправить в лес. Но как? Всюду патрульные заставы… Егор Алексеевич, узнав, что посылка готова, снова сказал: «Ждите». И наконец я дождалась.

Как-то вечером на прием ко мне пришла девушка. Девочка почти. В платке, в стареньком платьице. Я не сразу узнала Клаву Муравьеву, дочку казненного гитлеровцами лесника. Она очень изменилась. Но меньше всего я могла ожидать, что Клава Муравьева — посыльная от партизан.

— Так, значит, Клава Муравьева к вам приходила! — воскликнул Вострецов.

— Ко мне, — кивнув, подтвердила Лидия Викторовна. — Она приходила три раза. А я за это время примерным поведением да хорошей работой настолько завоевала расположение у начальника госпиталя, так он мною был доволен, что удалось мне сделать многое.

Однажды я пришла к нему и попросила осмотреть моего сына. И чего только я ему не плела! Чем не пыталась улестить. Говорила, что при Советской власти врачей готовили наспех, ничего-то, мол, они не умеют, ничего не знают. И ведь клюнул он на приманку — пришел, осмотрел Димку. Ясное дело, поставил диагноз — крупозное воспаление легких. А у Димки тогда еще экзема началась — недоедал он. Уж как я благодарила этого надутого индюка! Сейчас вспоминать и смешно и стыдно. Но зато немец разрешил мне брать для сына лекарства в госпитальной аптеке. Партизанам моя хитрость, конечно, пригодилась.

— А Клава? — снова спросил Женька. — Когда ее схватили, она тоже к вам шла?

— Да, ко мне, — прозвучало в ответ. — Если бы от меня, то не было бы сейчас на свете ни меня, ни Димки… Ее долго пытали. Дознавались, к кому она шла, зачем, с кем у нее в городе связь… Ничего она не сказала. Так и погибла молча. Оружия при ней не нашли. Никаких документов… Но откуда фашисты могли дознаться, что Клава в партизанском отряде? Откуда им было известно, что она именно в этот день придет в город?.. Помню, тогда еще слух прошел, что Клаву предали. Но кто мог ее гитлеровцам выдать?..