Неутомимые следопыты

Однажды на улице мы совершенно неожиданно встретили Афанасия Гавриловича.

— А, соседи! — обрадованно воскликнул он, завидев нас. — Нехорошо, нехорошо! Их в гости приглашают, а они и носа не кажут.

— Неудобно было, Афанасий Гаврилович, — пробормотал Женька. — Мы думали — помешаем…

— Неудобно, братец, штаны через голову надевать, — произнес наш веселый попутчик. — Если звал, значит, надо зайти. Давайте-ка не откладывая прямо сегодня.

Он простился, взяв с нас твердое слово, что сегодня же, часов в шесть, мы к нему придем.

Ровно в шесть мы отправились к Афанасию Гавриловичу.

Дом, где он жил, был окружен высоким забором. Едва мы постучали, за калиткой раздался злобный хриплый лай. Судя по гавканью, собака за оградой была ничуть не меньше баскервильской.

Калитку отворил сам Афанасий Гаврилович.

— A-а! Входите, входите. Да не опасайтесь — она на цепи. Цыц, Пальма!

Огромная овчарка лаяла и гремела цепью все время, пока мы шли по усыпанной песком дорожке к дому с террасой в глубине густого сада.

— Сюда, сюда, — показывал нам дорогу Афанасий Гаврилович, пропуская нас перед собою на крыльцо.

Когда из сеней мы вошли в просторную комнату, мимо нас прошмыгнула к двери какая-то старуха.

— Гостей встречай, Марья Филипповна! — крикнул ей хозяин.

Старуха обернулась и от двери оглядела нас крохотными бесцветными и очень злобными глазками. Ничего не ответив, она скрылась за дверью.

— Родственница моя дальняя, — объяснил Афанасий Гаврилович. — Глуховата… и вообще не того немного… — Он постучал пальцем себе по лбу. — Вы тут посидите, — заторопился он вдруг куда-то, — а я сейчас… мигом…

Мы остались одни посреди комнаты, не зная, что нам предпринять. Пока мы озирались по сторонам, вернулся Афанасий Гаврилович. Он нес большое блюдо, наполненное клубникой. Ах, что это были за ягоды! Одна к одной… Таких огромных ягод я прежде никогда не видывал. Следом за хозяином дома вползла старуха. Она несла две миски, они были полны вишней и черной смородиной.

— Вот и угощение, — бодрым голосом произнес Афанасий Гаврилович. — Да что же вы стоите! Присаживайтесь вот сюда, к столу. Сейчас чайку попьем. Как у нас по-русски водится — сперва угощенье, а после разговоры.

Пока он говорил, ловко расставляя на столе посуду, появились перед нами ваза с конфетами, с печеньем, пряники, хлеб, масло…

Старуха куда-то исчезла и больше не появлялась. Это меня успокаивало. А потом я и вовсе о ней забыл. Уж очень интересно было с Афанасием Гавриловичем.

— Ну а как моя карточка? — спросил он. — Ты меня в поезде снимал. Где она?

— Не проявил еще, — смутился я. — Бачка нет. И увеличителя. Но я проявлю. Обязательно.

— Афанасий Гаврилович, — осмелившись, попросил вдруг Женька, — расскажите, как вы партизаном были.

— Да что же тут рассказывать! Ну воевал, бил фашистов. Признаться, я уж про это столько рассказывал, что самому надоело. Лет пять или шесть отбоя не было: то в школу зовут, то в клуб на молодежный вечер… В конце концов отказываться стал. — Он вдруг задумался, насупив брови. — Да-а, вот если бы живы были мои боевые товарищи, они бы поведали обо всем… Герои, орлы… Все погибли в октябре сорок первого года. В Волчьем логе. Есть такой овраг у нас в лесу… Двадцать два человека. Смельчаки, один к одному… Двадцать третьего, Федорчука, в разведке кокнули. Ну а я двадцать четвертый… И еще был один… Он вот не знаю, жив или нет… Пашка Вересов…

Это имя Афанасий Гаврилович как-то выдохнул с ненавистью.

— Судя по всему, выдал он отряд фашистам. У него одного карта была. На ней тайные тропки в болотах были обозначены. Не иначе он ту карту гитлеровцам передал. — Голос его зазвучал зло и резко. — Командиром мы его выбрали. Доверяли ему. А он… Эх!.. Знать бы раньше!.. Своими бы руками задушил гада!..

Афанасий Гаврилович несколько раз сжал и снова разжал свои сильные пальцы.

— А вы? — хрипло спросил Женька.

— А я, как видишь, живой, — невесело усмехнулся хозяин. — Мы с Миколой Федорчуком той ночью в разведке были, здесь, в городе. У комендатуры на патруль напоролись. Миколу сразу, в упор, наповал. А мне уйти удалось. Я к лесу подался. А как к Волчьему логу стал подходить, слышу — стреляют. Загнали каратели моих боевых товарищей в овраг и там — из автоматов… Всех… Геройскую смерть они приняли…

Он опустил голову и с минуту сидел так молча. Мы тоже не произносили ни звука, не смея нарушить тишину.

— Не приметили меня фашисты, — снова заговорил Афанасий Гаврилович. — Смерть и на этот раз мимо меня проскользнула. Десять дней пробирался я к своим, на Псковщину, в большой отряд Степана Кожуха. Рассказал там, как товарищи мои погибли. Имя предателя тоже открыл. С ними, с кожуховцами, стал немца бить. Да ранен был в бою. Переправили меня в тыл, в госпиталь. Так и застрял в тылу. Инвалидность мне дали. Сколько ни просился, не пустили на фронт. Ну, после войны снова в свой родной Зареченск возвратился…

— А предатель? — не выдержал я. — Куда он девался?

— Кто ж его знает… Удрал, должно быть, с гитлеровцами. — Афанасий Гаврилович вдруг стукнул кулаком, как выстрелил из винтовки, по столу. — Да что же это мы в такой хороший день о страшном заговорили! — Он встряхнул головой, будто отгоняя невеселые думы. — Давай-ка лучше, Женя, о твоей тетушке, о Дарье Григорьевне поговорим. Признаюсь, изо всех здешних жителей ее больше других уважаю…

Когда мы собрались уходить, Афанасий Гаврилович умело свернул из старых газет два кулька и до краев насыпал в них спелой, сочной клубники.

— А это Дарье Григорьевне. От меня. В подарок.

Я невольно вспомнил, с каким безразличием смотрела тетя Даша на этого человека в день нашего приезда…

Афанасий Гаврилович пошел проводить нас до калитки и велел непременно заходить.

Женька хмуро молчал, шагая по тротуару. Я тоже молчал, раздумывая над тем, что мне довелось услышать. Да может ли это быть, чтобы командир — и вдруг предал свой отряд врагу? Я ломал себе над этим голову всю дорогу.

— Батюшки! — всплеснула руками тетя Даша, увидав нас с громадными кульками в руках. — Откуда вы? С базара, что ли?

— В гостях были, — объяснил Женька. — У Афанасия Гавриловича. Это он вам в подарок прислал.

Женька высыпал из кулька клубнику прямо на стол.

— Во сколько! — с гордостью произнес я.

Но тетя Даша почему-то была не рада этому подарку.

— Ишь расщедрился. Вон блюдо в буфете, возьмите…

И она вышла из комнаты, не взяв ни одной ягоды.

Новые знакомые

К клубнике, которую мы принесли, тетя Даша так и не притронулась. Мы с Женькой съели ягоды сами. Нас интересовало одно — что стало с предателем, Павлом Вересовым? Я поделился своими беспокойными мыслями с Женькой: могло ли так быть, чтобы командир — и вдруг предал своих?

— Настоящий командир, Серега, не мог, — подумав, ответил Женька.

— Ну а как же тогда… — начал было я, но мой товарищ перебил меня:

— А если этот командир был фашистами подослан?

— Как фашистами?

— А так. Гитлеровцы, они, Серега, хитрые были. Подослали шпиона: «Иди, завоюй доверие. А потом ты всех партизан на наши пулеметы заведешь…»

Я слушал, разинув рот. Да, тут было над чем поразмыслить. Мы пробовали расспросить о партизанах тетю Дашу. Но что она могла рассказать? Ведь во время войны ее в Зареченске не было. Правда, вернувшись из эвакуации, она кое-что слышала о каком-то отряде, который погиб в Волчьем логе.

— Что же вы у самого-то героя обо всем получше не узнали? — спросила она, и мне почудилось, будто бы «герой» прозвучало насмешливо. — Раз уж пришли, то надо бы расспросить подробней. Он тут одно время всюду кричал: я, мол, партизан, кровь проливал… В грудь себя кулаком бил. И участок ему нужен, и дом хороший… за боевые его заслуги…

Тетя Даша порывисто встала из-за стола, смахнула тряпкой крошки с клеенки и ушла на кухню.

— Интересно было бы пойти туда, в Волчий лог, — мечтательно вздохнул Женька.