Неутомимые следопыты

Мы устроились вдвоем под одним одеялом, накрывшись с головой, и я засветил фонарь. Его свет из-под одеяла никому не мог помешать. А у нас на полке сразу стало светло и уютно, как в небольшой пещере.

— А здорово, Женька, ехать, — произнес я.

— Здорово.

— Я бы всю жизнь так вот ехал, ехал… Далеко-далеко…

— Я тоже ездить люблю, — признался Женька. — Только, Серега, чтобы путешественником быть, надо обязательно знать, куда ехать. Вот Амундсен, например, всю жизнь стремился к полюсу. А Миклухо-Маклай изучал Новую Гвинею…

— И я бы тоже… полюс открыл, — прервал я его. — Только ведь, Жень, все уже открыто. Никаких загадок в мире не осталось. Мы вырастем — уж, наверно, и Марс, и Венеру, и другие планеты откроют.

— Вот и неправда, — сердито отозвался Женька. — Неразгаданных тайн еще много. Есть они и на земле. Ты думаешь, что на земле открывать нечего? Еще как много. Такие загадки есть, что ахнешь…

Так, тихо переговариваясь, мы незаметно уснули рядом, на верхней полке вагона, с зажженным фонариком, который я крепко сжимал в руке.

Веселый попутчик

Я проснулся, когда было уже светло. На голубых стенах качались озорные солнечные зайчики. Я растолкал Женьку. Он открыл глаза и уставился на меня с сонным изумлением. Должно быть, не понимал, почему это мы лежим рядом с ним под одним одеялом.

Свесив голову, я посмотрел вниз. Старушки не было, хотя ее зеленая кофточка висела на крючке у двери. А на той полке, которую вчера занимал моряк, сидел за столиком какой-то рыжеусый дядя и ел крутые яйца, запивая их молоком. Он посмотрел на меня и весело подмигнул:

— С добрым утром! Ну и горазд ты спать.

Из-за моего плеча выглянул Женька. Дядя так удивился, что даже перестал жевать.

— Эге, да вас там, должно быть, целый детский сад. Еще кто-нибудь есть?

— Нет, нас только двое, — откликнулся я.

— Ну тогда побыстрее слезайте! — добродушно скомандовал усатый. — Трубите в трубы, бейте в барабаны, марш умываться — и за стол.

Мы проворно соскочили с полки и побежали в туалетную. В коридоре повстречали нашу соседку — старушку. Но мне было некогда, а Женька вежливо с нею поздоровался.

Когда, умывшись, мы возвратились к себе, на столике уже стояли три стакана с чаем. Я достал нашу изрядно отощавшую сумку, но наш симпатичный сосед сказал, что у него провизии предостаточно и мы можем свои припасы оставить на дальнейшую дорогу.

Пока мы завтракали, наш новый сосед объяснил, что это он поменялся местами с моряком.

— У него там друзья оказались. — Он подмигнул. — А может, капитан от вас сбежал? Шумели небось изрядно?

— Совсем даже не шумели, — обиделся Женька. — Мы вчера целый день в окно смотрели.

— Тоже хорошее занятие… Если делать нечего. А куда же вы едете?

— В Зареченск, — ответил я.

— Вот как! В Зареченск? Да ведь и я тоже зареченский.

— Там тетя моя живет, — объяснил Женька. — Веточкина Дарья Григорьевна.

— Дарья Григорьевна! — воскликнул сосед. — Ну как же!.. Прекрасная женщина! Выдающейся души человек! Так, стало быть, ты ее племянник? Я ведь Дарью-то Григорьевну с детских лет знаю. Коренные мы с ней зареченцы. Только в войну разминулись. Она на восток подалась, в эвакуацию. А я партизаном был. В наших же, в зареченских лесах.

— Партизаном? — вырвалось у меня.

С каждой минутой этот жизнерадостный усатый дядя нравился мне все больше и больше. А то, что он, оказывается, во время войны был партизаном, окончательно покорило меня.

У Женьки тоже разгорелись глаза.

— Вы воевали?.. В партизанском отряде?

— Все было, все было, — отозвался усатый. — Воевал, немцев бил…

Видно было, что ему не хочется рассказывать о своей партизанской жизни. Я подумал, что это из скромности.

В этот день нам некогда было смотреть в окно. Афанасий Гаврилович, так звали нашего нового знакомого, оказался на редкость веселым человеком. Он без конца нас смешил — шутил, рассказывал веселые истории, даже показывал фокусы: то комочек бумаги исчезал у него из рук, то пустая бутылка от ситро послушно стояла на краю столика, каким-то чудом удерживаясь в наклонном положении.

Хлеб он резал большим, очень острым ножом, который вынимал из кожаного футляра. По-моему, этот нож с полированной рукояткой мог без труда рассечь толстую деревянную палку. В его ручку были вделаны две медные буквы — «G» и «R».

— У пленного фрица взял, — сказал Афанасий Гаврилович, протягивая нож, чтобы мы получше его рассмотрели.

Женька потрогал острый кончик и спросил:

— А буквы? Что это означает — «Г» и «Р»?

— Наверно, так того фашиста звали. Ганс какой-нибудь, — ответил наш попутчик.

К Зареченску мы подъезжали в тот же день, часов в двенадцать. За окном зелеными волнами перекатывались холмы, поросшие лесом, вились узенькие речушки, через которые наш поезд перепрыгивал так легко, словно над ними не было никаких мостов.

Афанасий Гаврилович стоял рядом с нами и тоже глядел в окно.

— Ну, други, вот и кончается ваше путешествие, — весело произнес он. — Сейчас увидите наш тихий Зареченск. Благодать! Отдых лучше и не придумаешь. Спокойствие и благоухание. Недаром сюда, к нам, из больших городов люди приезжают, как на дачу. И у твоей тетушки, Евгений, у Дарьи Григорьевны, старичок из Минска третье лето верхний этаж снимает.

Поезд загрохотал по мосту. Зажатая с двух сторон обрывистыми лесистыми склонами, внизу за окном мелькнула река. Я вспомнил про наши рыболовные снасти и спросил:

— А речка у вас хорошая?

— Да вот она, речка, — кивнул Афанасий Гаврилович. — Неглубокая она, утонуть не утонете.

— Мы не боимся утонуть, — веско сказал Женька.

— А рыбу в ней ловить можно? — осведомился я.

— Рыбу? Отчего же, можно. Вот такусенькие рыбешки водятся. — Афанасий Гаврилович показал нам свой мизинец. — Акул, к сожалению, нет. Зато в лесах озера есть. Там караси агромадные. Мальчишкой я все те места облазил. Это мне после ой как пригодилось в моей партизанской жизни.

Едва он заговорил об этом, как я сразу же насторожился. И у Женьки загорелись глаза. Но Афанасий Гаврилович тотчас же умолк и стал смотреть в окно. Мне вдруг пришла в голову замечательная мысль — сфотографировать его на память. Тем более, что я в пути не сделал ни одного снимка.

Наш попутчик не возражал. Я несколько раз щелкнул затвором. Свет из окошка падал хорошо — снимок должен был получиться удачным.

Поезд замедлил ход. Афанасий Гаврилович поднял тяжелую доску скамьи и вытащил из углубления под ней большущий чемоданище, куда больше нашего. Под сиденьем оказалась еще корзинка, тоже довольно большая. Она была пуста, и ее плетеное дно было выпачкано чем-то красным. Я подумал, что это ягодный сок, и удивился, как это можно с такой большущей корзиной ходить в лес за ягодами.

Поезд шел теперь еще медленнее. Мелькнул полосатый шлагбаум. За ним вдоль шоссе вытянулся, будто на выставке, ряд автомобилей. Машины в изумлении глазели на поезд выпученными фарами. Вдалеке, почти у самой кромки синеватого леса, пестрели крохотные, величиною со спичечные коробки, домишки.

— Вот и Зареченск, — произнес Афанасий Гаврилович.

Мы стали прощаться со старушкой. Я приготовился тащить к выходу наш чемодан. Женька было схватился за ручку чемоданища Афанасия Гавриловича, но только закряхтел, не в силах его поднять.

Когда поезд остановился, я стащил наш чемодан с подножки на платформу и огляделся. Из вагонов выходили редкие пассажиры. За моей спиною вдруг раздались звуки поцелуев.

— Женечка, родненький!.. Большой-то какой стал! А товарищ твой где?

Значит, эта высокая полная женщина, которая тискает Женьку в объятиях, и есть тетя Даша!

— Иди сюда, Серега, — позвал меня Женька. — Вот он, мой товарищ.

Афанасий Гаврилович стоял в стороне и растроганно улыбался. А тетя Даша как будто его и не замечала. Когда Дарья Григорьевна вдоволь нас обоих нацеловала и наобнимала, он поднял наш чемодан.