Неутомимые следопыты

По ступенькам он поднялся на сцену, и зал понемногу угомонился. Я не заметил, как все участники нашего концерта вместе с самой Верой Федоровной и Никитой столпились за кулисами, чтобы лучше слышать героя битвы под Москвой.

А он вдохновенно принялся рассказывать о том, как героически сражался в частях 8-й гвардейской Панфиловской дивизии, отражая атаки фашистских танков, с тупым упорством лезущих на наши траншеи. Гитлеровцам хотелось во что бы то ни стало взять нашу прекрасную столицу и сровнять ее с землей так, будто ее и на свете-то не было…

Я думал: разве для того бились на баррикадах защитники Пресни, разве для того побеждали они в боях за революцию, для того ли они сражались с белогвардейцами в тяжкие годы гражданской войны, чтобы нашу совсем недавно освободившуюся страну победили гитлеровские орды?.. Нет, вовсе не для того бились и сражались они в жестоких боях и битвах!..

С пылающим лицом я обернулся и сразу увидел тут же на сцене Женьку Вострецова. Он смотрел на меня, и в глазах его я не увидел прежней ненависти. Я заметил совсем иное выражение его лица, похожее на дружеское чувство…

Между тем бывший артиллерист закончил свой рассказ. И вновь раздались аплодисменты, такие дружные, такие горячие, каких я в своей жизни еще ни разу не слышал.

Но тут откуда ни возьмись появился неугомонный наш Комиссар. Он заторопил нас с концертом, а героя плотным кольцом обступили девчонки-третьеклассницы, затараторили, перебивая одна другую. Я только и смог разобрать, что у них в классе есть мальчик-фотограф, и они хотят, чтобы Павел Семенович с их классом сфотографировался.

Мне так хотелось поговорить с Женей. Будто бы я с ним тысячу лет уже не разговаривал. А вместо этого пришлось объявлять номера.

Кое-как я вышел на сцену и не помню уж, что и как говорил. Больше всего мне хотелось поведать Женьке о моем свидании с Мещеряковыми. Но Женька заговорил первым.

Оказывается, после нашей злополучной драки с Васькой и его дружками он как-то созвонился с Купрейкиным — тот уже к этому времени возвратился из санатория — и отправился к нему на Кутузовский проспект.

— Ну, приехал я к нему, поднялся на лифте… Дверь мне сам он и отворил. Седенький такой старичок, в фуфайке. Он, правда, Ольгу тоже никогда не встречал, но сказал, что по соседству с ними жил хороший человек, участник первой русской революции Захар Тихонович Коростелев. Он потом уехал из Москвы в город Нижний Новгород — это теперешний Горький… Адрес его у Виталия Васильевича есть, и он, как только появится свободное время, напишет ему письмо и обо всем узнает…

Пока он рассказывал, я постепенно пришел в себя. Меня так и подмывало рассказать Женьке о том, как я повстречался с Мещеряковыми, что мы с ним ошиблись, думая, будто его зовут Иваном Ивановичем, — ведь есть и другие имена, начинающиеся с буквы «И»: Игнат, Илья, Ипат, Иона… Игорь в конце концов…

Наконец Вострецов умолк, и тогда заговорил я.

— Помнишь, Женька, я тебе прошлый раз хотел рассказать, кого повидал. Так вот! Ты даже себе представить не можешь… Самого Мещерякова!

И, насладившись Женькиным растерянным видом, продолжил:

— Того самого, ну, который дневник писал…

— Что-о? — Женька схватил меня за плечо и так его стиснул, что я едва не завопил от боли. — Ко… когда ты его видел?

Но мне хотелось так много поведать Женьке, что все слова будто бы куда-то провалились. Я не знал, с чего начать. К тому же постоянные Женькины вопросы — «где», да «когда», да «каким образом» — буквально выскребли из моей бедной, утомленной после тяжелого концерта головы все необходимые слова.

Альбом

В школу, как и прежде, мы шли вдвоем. В раздевалке Комиссар, увидев нас, удовлетворенно сказал:

— Наконец-то! Помирились. А я уж думал, что до конца учебного года так в ссоре и останетесь.

Только один Лешка на меня дулся. За весь вчерашний день я ни разу к нему не зашел и даже не позвонил по телефону. К тому же Женька снова пересел на свое старое место, за мою парту. Я чувствовал, что Веревкин прав, тая на меня обиду.

После первого урока я подошел к нему и примирительно сказал:

— Ты, Лешка, не огорчайся. Нашел за что. Мы теперь все втроем дружить будем.

— Правда? — обрадовался Веревкин. — А то я уж думал, что ты со мной раздружиться хочешь.

На ботанике Анна Ивановна вызвала меня к доске. Но теперь я сразу услышал свою фамилию и, порывисто схватив с парты дневник, пошел отвечать.

— Расскажи нам, Кулагин, что ты знаешь о моркови, — произнесла Анна Ивановна и что-то пометила в классном журнале.

— Морковь — это очень распространенное овощное растение, — торопливо затараторил я. — Растение это двулетнее… В первый год морковь образует корнеплод… а на второй у нее появляется цветоносный стебель…

Анна Ивановна кивала головой. Это был неплохой признак. Она всегда вот так молча кивала, если ученик отвечал без ошибки. Она не отпускала меня долго. Но в дневнике у меня появилась первая по ботанике четверка.

Настроение по этому поводу было просто замечательное. А может быть, еще и потому, что я наконец-то помирился с Женькой. После пятого урока мы вдвоем шагали по улице Заморенова. Я начал вспоминать о том, как был в квартире у Мещеряковых.

— Надо бы снова к ним сходить, — нерешительно произнес я.

— Для чего?

— Ну как же! Ведь я не спросил у него, видел Игнатий Игоревич Чапаева или нет… И потом — кто же такая эта «N. R.»?..

— Понимаешь, Серега, — задумчиво проговорил Вострецов. — Ты уж и так расспросил его обо многом. А Чапаева… Ну какая нам разница. По-моему, незачем понапрасну напоминать человеку о его прошлом. А мы, Серега, лучше знаешь, что сделаем? Ведь Иван Николаевич несколько раз напоминал нам о докладе. А мы не только доклад! Мы еще и альбом успеем составить!..

Мне вдруг почудился на моем затылке чей-то пристальный взгляд. Я обернулся. Лешка Веревкин шел за нами следом. Его пальто было сейчас застегнуто на все пуговицы, а шапка сдвинута на лоб. Мне сделалось нестерпимо стыдно за свою забывчивость: ведь я обещал ему, что мы втроем будем теперь дружить.

— Женя, — тронул я Вострецова за рукав. — Пусть Веревкин с нами на Овражную пойдет. — И, приметив Женькин недоверчивый взгляд, принялся спешно развивать свою мысль. — Нам легче будет искать. Да и в кружке он пригодится со своим фотоаппаратом…

Вострецов подумал с минуту и кивнул:

— Пускай.

— Лешка, — позвал я. — Поди сюда, дело есть.

Веревкин подбежал бодрой рысцой.

— Я здесь!

— Хочешь с нами вместе искать героиню 1905 года?

— Конечно! — Лешка даже задохнулся.

В субботу мы направились на Овражную улицу. С нами теперь шагал Лешка Веревкин. Правда, фотоаппарата у него не было: он отдал его в мастерскую чинить. Лешка был доволен, что мы его взяли с собой, и по старой своей привычке болтал без умолку.

— Ну и треплив же ты, Веревкин, — не дослушав, сердито сказал Женька. — Мелешь невесть что. Даже слушать противно.

Если бы эдакую фразу высказал я, Лешка непременно полез бы в бутылку. Но Женька — это совсем иное дело. Его Веревкин побаивался. Лешка насупился и тотчас же покорно умолк. Больше мы от него всю дорогу не слышали ни звука.

Мы торопились. Ведь времени у нас было совсем немного.

Впрочем, в этот день мы опять так ничего и не узнали. Только устали смертельно. Особенно я. Да и обошли-то всего ничего: несколько квартир. Причем в одну нас даже не впустили. Какая-то вредная старушонка разговаривала с нами, немного приоткрыв входную дверь, сквозь цепочку.

Зато в других домах нас встречали если не радушно, то с интересом. Если же в квартире оказывались ребятишки, они следовали вместе с нами, показывая дорогу к жильцам-пенсионерам. И оставались в комнате, пока мы не заканчивали наши расспросы. Они нам нисколько не мешали. Только на первый листок судебного дела смотрели с отчаянным любопытством.

Нашим альбомом мы решили заняться во вторник, а в среду все вместе должны пойти в Дом пионеров, на занятия кружка. Мы с Женькой хотели во что бы то ни стало записать Веревкина в нашу компанию. Ведь по Овражной улице он должен был ходить с полным основанием. Но дело было еще и в том, что во вторник в фотографической мастерской Лешке обещали починить его аппарат.