Неутомимые следопыты

Все село проснулось. Метались люди, испуганно ржали кони. Из окон, из дверей выскакивали солдаты в одном нижнем белье. Прямо перед собой я увидел оскаленную морду лошади. На ней сидел человек в фуражке. Я различил на фуражке пятиконечную звездочку. Но сказать я так ничего и не успел… Мне не удалось рассказать, где сидят пленные красноармейцы. Свистнула шашка. Страшный удар в плечо…

Игнатий Игоревич откинулся на спинку стула и опять надолго умолк. Я вновь вопросительно взглянул на Николая Игнатьевича. Он покачал головой, и я понял, что нужно уходить. Я осторожно съехал со стула, стараясь, чтобы он не скрипел. Но Игнатий Игоревич заговорил снова:

— Больше я ничего не помню… Очнулся уже в лазарете. Судили меня в военном трибунале. Я рассказал судьям о себе все без утайки. И про пленных рассказал… Наверно, судьи мои видели и понимали, что я раскаиваюсь искренне. Потому-то и сохранили мне жизнь. Больше в армию, я, конечно, не вернулся. Уехал в Екатеринбург, к матери, поступил на работу в канцелярию… Мать вскоре скончалась. И тогда я начал ездить из города в город, искать, узнавать… Потом попал в Москву…

Было видно, что Мещерякову-старшему нелегко даются его воспоминания о тех далеких годах. Понимал это и сын его Николай Игнатьевич.

— Успокойся, отец, — заговорил он, вставая и обнимая Игнатия Игоревича. — Что ворошить прошлое. Его уже не вернешь.

Мне тоже захотелось утешить старика.

— А Ольгу вашу мы с Женькой непременно отыщем. Нам уже известно, что она сражалась на баррикадах в девятьсот пятом году… Знаем и то, что ее судили… А Вострецов, он, знаете, какой упорный!..

Лешкины фотокарточки

Выйдя от Мещеряковых, я вошел в станцию метрополитена «Курская». «Ну и удивится Женька, — радовался я, спускаясь по эскалатору вниз. — Вот, поди, вытаращит глаза!..» Но прежде всего нужно с ним помириться. А как это сделать, я не знал.

На улице Заморенова было ветрено. Я с удовольствием чувствовал, как упрямый ветер подталкивает меня в спину. И вдруг меня словно обухом по голове хватило: да я же не спросил у Игнатия Игоревича, видел он Василия Ивановича Чапаева или нет… Затем к этому вопросу прибавилось и еще несколько. Что это за инициалы «N. R.», которой Мещеряков постоянно посвящал стихотворения? И ведь надо же — даже телефона не записал. Уж Женька бы не сплоховал… Хоть сейчас беги обратно и спрашивай.

Придя домой в расстроенных чувствах, я все-таки не забыл спросить у мамы, как себя чувствует отец. Она ответила, что недавно был врач. И отец только что уснул.

— А где это тебя так долго носило?

— Так, был у одного человека…

Не ладилось у меня что-то в этот день с уроками. Я с усилием корпел над правилами правописания частицы «не» с глаголами, но буквы расплывались перед глазами. Взялся за географию, однако вместо Тигра и Сырдарьи видел перед собою скачущих лошадей и подполковника Белецкого — Душегуба — с револьвером в руке. Наконец усталый и разбитый, махнув на все рукой, я поужинал и лег спать.

Должно быть, от волнений, которые мне пришлось пережить накануне, я наутро чуть не проспал и едва не опоздал в школу. Но, снимая в раздевалке пальто, я решил, что сообщу Женьке потрясающую новость, чуточку помучив и подразнив его.

Женька в школу уже пришел и рылся в портфеле, вынимая ручку, тетрадку и учебники. Подойдя к нему и хитро прищуриваясь, я сказал:

— А у кого я вчера был…

Женька не отозвался и еще ниже склонился над портфелем.

— Сказать, а?

— Иди ты от меня подальше! — со злостью вдруг сузив глаза, прошипел Вострецов и добавил: — Предатель!..

Будто плетью по лицу полоснуло меня это слово. А я-то несся к нему с такой радостной вестью! Я-то мечтал, как подойду и скажу ему, что разговаривал с самим, — понимает ли он? — с самим Ме-ще-ря-ко-вым!..

— Ну хорошо же, — задохнулся я, — пожалеешь еще…

И круто повернувшись, зашагал к своей парте.

Прозвенел звонок. Дежурные развесили на доске цветастые плакаты с изображением ядовито-зеленого кочана капусты, кочерыжки… Вошла, будто вплыла, дородная преподавательница ботаники Анна Ивановна. Начался урок.

Глухо и невнятно доносился до меня неуверенный, точно всегда немного испуганный, голосок Симы Соловейчик, отвечавшей у доски. Я не слушал ее. Я весь кипел от негодования. «Хорошо же, — думал я, уставившись в парту. — Пусть же ты так ничего и не узнаешь… Один, без тебя буду искать Ольгу!.. Один пойду на Овражную… Никакой Васька Русаков меня не испугает… Идущий вперед — достигнет цели!.. И не думай, что это только твоя поговорка. И я достигну!.. Обязательно, непременно!..»

Мне почудилось, будто меня сзади кто-то окликнул. Потом еще раз. Мишка Маслов, сидевший позади, больно ткнул мне в плечо кончиком ручки:

— Ты что, не слышишь? Вызывают…

Занятый своими думами, я, действительно, не расслышал, что Анна Ивановна несколько раз подряд нетерпеливо повторила мою фамилию.

— Что с тобою, Кулагин? — строго спросила она. — В каких облаках ты витаешь? Продолжи рассказ Симы.

Продолжить рассказ? Если бы я знал, на чем хоть она остановилась! Я стоял, глупо выпучив глаза, разглядывая капустный кочан, нарисованный на плакате.

— Мы ждем тебя, Кулагин.

— Это… это капуста, — шмыгнув носом, произнес я.

— Во первых, выйди к доске, чтобы тебя все в классе видели.

Пришлось выйти к столу, за которым сидела Анна Ивановна. Мимоходом я услышал, как Лешка Веревкин прошептал слово «кочерыжка».

— Так из чего же образуется капустный кочан? — продолжала расспрашивать Анна Ивановна.

— Из кочерыжки… — брякнул я.

По партам пронесся невнятный шелест. Ох, как же знаком был мне этот противный безнадежный шепоток! Словно ветер, проносился он по классу, когда отвечавший у доски путался и говорил глупости. И так же хорошо я знал, что этот ветерок всегда бывает предвестником неистовой бури.

— Понятно, Кулагин, — хмуро отозвалась преподавательница ботаники. — Капустный кочан образуется из кочерыжки, а яблоки на яблоне, по-видимому, из веток… Садись, Кулагин, и дай мне свой дневник.

Опустив голову, ни на кого не глядя, я брел к своей парте. В моем дневнике появилась первая в нынешнем году двойка. Сел не поднимая головы. Горько задумался, И почему это так бывает, что все несчастья сразу сыплются на одного человека, словно из рога изобилия? И с Женькой поссорился, и отец заболел… И вот еще на мою беду двойка…

День у меня был вконец испорчен. Возвращаясь из школы домой после пятого урока, я решил ничем не показывать маме и отцу, что получил плохую отметку. Я старался дома разговаривать как можно веселее и беспечнее. Но разве можно скрыть от мамы хоть малейшую неудачу. Я принялся было рассказывать, как вчера был у Мещерякова, но мама, пристально взглянув на меня, произнесла:

— Признавайся, Сергей, двойку сегодня получил?

— Получил, — уныло признался я и тотчас же, чтобы оправдаться, принялся рассказывать, что меня подвел Лешка Веревкин, которого мама почему-то так любит, что просто от него без ума.

— Ну а плохую отметку ты все-таки исправь, — сказала мама. — Ну-ка дай мне дневник.

— Обязательно исправлю, мам, — пообещал я, расстегивая портфель и доставая злополучный дневник.

Отец в этот день чувствовал себя гораздо лучше: то ли помогли таблетки этазола, которые ему прописал доктор, то ли так все прошло само собой, но только температура у него снизилась до нормальной, но, самое интересное, что у него внезапно появился зверский аппетит.

А в классе у нас полным ходом шла подготовка к праздничному концерту. Мне она доставила множество хлопот. Дело в том, что Комиссар решил непременно охватить подготовкой весь класс. А если нашему председателю что-нибудь втемяшится в голову, то — хочешь не хочешь — этого никакими силами из нее не выбьешь.

Перед уроком географии Лешка Веревкин подошел ко мне и шепотом сказал, что он сегодня свободен и можно пойти к нему проявлять фотопленку, ту самую, на которую он снимал наших ребят, явившихся ко мне с делегацией от класса. Мне и самому любопытно было узнать, что же получилось из его снимков.