Ледяная западня

Узнав, что Киреев установил связь с судном, которое ищет экспедицию Георгия Брусилова, лейтенант оживился, забросал Аркадия вопросами: кто начальник экспедиции? Где она находится сейчас? Известно им что-нибудь о Брусилове? Радист сумел ответить только на первый вопрос. Остальное обещал узнать у Иванова, с которым договорился выйти на связь утром следующего дня.

— Можно задать вопрос, ваше благородие? — спросил Федор, выбрав удобный момент. — Что с нами-то будет? Сумеем ли пробраться в Архангельск?

— Забудьте пока про Архангельск, — после минутной паузы, поскучнев лицом, ответил Алексей Николаевич. — Мы в западне. Зимовка, я думаю, неизбежна... Не повезло нам, Федор. Не повезло. Прошлые плавания проходили куда удачнее.

Слова лейтенанта Жохова оказались пророческими.

Вскоре начальник экспедиции утвердил строгое расписание и рацион питания на время вынужденной зимовки кораблей. Зимовка экспедиции началась.

В первые дни команды ледоколов жили и действовали почти в обычном ритме. Забот и у офицеров, и у матросов было, как говорят, по горло. Машинисты занялись разборкой и консервацией главных машин и всех вспомогательных механизмов. Федор Ильин и другие нижние чины кочегарных отделений принялись за чистку котлов. Матросы сооружали на верхней палубе тенты для защиты от ветра, заделывали запасные выходы. Борта кораблей, обложили для утепления слоем снега, а с верхних палуб сделали деревянные сходни.

В конце сентября старший офицер флагманского корабля Николай Александрович Транзе отобрал группу матросов для работы на берегах залива Дика, близ которого находился в ту пору «Таймыр». На берег вместе с Транзе высадились Ефим Студенов, Михаил Акулинин и еще десять матросов. Они доставили на холмистую местность большие ящики, в которых хранились ранее детали гидроплана. Ящики устанавливали не очень далеко от моря, на тот случай, если сжатие льдов заставит команду покинуть корабль. В ящики-домики сложили такое количество мясных консервов, которых хватило бы для питания 50 человек в течение 40 дней. Затем матросы собрали в кучи весь найденный на берегу плавник, чтобы зимой его не занесло снегом. Аварийная «квартира» была готова.

Только в середине октября Б. А. Вилькицкий издал приказ о ведении научных работ во время зимовки. 18 октября Аркадий Киреев принял радиограмму начальника экспедиции командиру «Вайгача». В ней говорилось:

«Благоволите приступить к составлению полного самостоятельного отчета согласно инструкции отчетности по гидрографическим работам, в первую очередь проложите промер и съемку, зимой займитесь обработкой журналов. Научные наблюдения ведите возможно шире и разностороннее, постройте дождемер, ведите наблюдения над образованием льда, возможно обстоятельную регистрацию сияний, установите минимальный термометр на расстоянии от корабля и организуйте все, что найдете нужным и интересным».

Указания Б. А. Вилькицкого многие офицеры приняли с удовлетворением, так как им было известно, что самое губительное для любых зимовщиков — праздность. Безделье вызывает уныние и тоску. Надо заставить людей двигаться, работать физически, чаще выходить на свежий воздух.

Для личного состава ледоколов все эти полярные правила имели особо важное значение, поскольку экспедиция не была рассчитана для многомесячной зимовки во льдах. Во-первых, на пароходах просто не было помещений для нормальной жизни всей команды в таких условиях. Во время плавания не ощущалась теснота, поскольку треть экипажа находилась на вахте. Во-вторых, многие офицеры и матросы не были морально подготовлены к зимовке, к борьбе с трудностями и лишениями, которые в условиях Арктики неизбежны.

На кораблях было разработано специальное расписание, в котором предусматривалось, чтобы экипажи ледоколов не менее четырех часов были заняты полезным трудом и прогулками на свежем воздухе. Но такой распорядок дня в какой-то степени выполнялся, пока стояли светлые дни. После 31 октября, когда наступила долгая полярная ночь, которая длилась 103 суток, сильные морозы, пурга и густые сумерки очень часто заставляли людей сутками проводить время в холодных, темных и тесных жилых помещениях. Тяжести зимовки усугублялись еще и тем, что с августа 1914 года и практически до февраля 1915 года отсутствовала какая-либо связь кораблей с Большой землей. Родные и близкие все это время ничего не знали о судьбе полярников. Ничего толком не знали и зимовщики о событиях на германском фронте.

Только 20 января радисту «Эклипса» Д. И. Иванову удалось в конце концов установить связь с радиостанцией на Югорском Шаре. Первым делом в Петроград передали сообщение с указанием места зимовки ледоколов и «Эклипса». В ответ получили телеграмму Главного гидрографического управления, написанную еще в августе 1914 года... Связь с Югорским Шаром оборвалась так же неожиданно, как и возникла. Только от случая к случаю удавалось получать телеграммы и передавать сообщения в центр через «Эклипс» и Югорский Шар.

В последний день января разразилась пурга. Она выла так, словно тысячи волков, сменяя друг друга, соревновались по части голоса. Пурга хватала за лицо, забиралась под бушлаты зимовщиков, студила кровь. Выходить в такую непогодь из кубрика, где горит уголь в печурке, было сущим наказанием. А выходить надо. Потом потеплело. С 4 февраля вновь ударил мороз.

Федор Ильин появился в кубрике вместе с облачком холодного воздуха.

— А морозец нынче точь-в-точь, как у нас на Тамбовщине на крещение!

Федор стряхнул снег с бушлата, снял рукавицы, плюхнул на печурку ведро со снегом, подсел к камельку, протянув к огню озябшие руки.

— Тебя, старшина, только за смертью посылать, — с обидой упрекнул Федора Иван Ладоничев. Он давно мучился болями в животе. — Мы уж тут решили, что тобой белый медведь закусил.

— В таких местах даже медведи не живут, — усмехнулся Федор.

Федор ходил за куском слежавшегося снега. Питьевая вода кончилась, а пить всем хотелось страшно. Опять в обед ели щи с солониной, а на второе — горох с солониной.

— Солонина воду любит, — сказал Иван Филиппов. — А у меня, к сведению некоторых любителей, сахарок имеется.

— А у меня заварка есть! — сообщил Федор.

— Чаевничать, значит, будем? — спросил Киреев.

— Чайку? Это можно. Но сперва надо снегу натаять, — перебил Киреева Филиппов.

— А чья нынче очередь? — спросил Федор.

— Твоя, Федя! Твоя.

— Неужто моя? — притворно удивился кочегарный старшина. — Да я совсем недавно бегал...

Ходил за снегом Федор и в самом деле долго, так как по пути заглянул на камбуз. Несколькими словами перебросился с коком Иваном Ханявкой.

— Пятый месяц зимовки пошел, а кажется, годы минули, — с тоской произнес Иван. — Спасибо, что у меня работенки хоть отбавляй. Скучать некогда, на всякие мысли времени не остается. А как ты, Федор? Маешься? В кочегарке своей, наверное, с осени не был?

— Туговато всем нынче, — вздохнул Федор. — Лучше бы мы с Семеном на своем миноносце «Смелом» лямку тянули. Там, конечно, не мед, но все-таки лучше этого ледяного царства. В кубрике дышать нечем и проветрить нельзя, по утрам и так больше пяти градусов не бывает.

— Вот так, браток, и учит жизнь уму-разуму...

— Ведь как Вилькицкий обещал. К зиме, мол, или во Владивосток вернемся, или в Архангельске якорь бросим. А получилось, что с льдинами в обнимку время коротаем. Тоскуют братишки. Я тебе про моих кочегаров скажу. Сам знаешь, как трудно им во время рейса, а сейчас у всех одно желание: плыть, делать что-то полезное, готовы по двенадцать часов в сутки уголек в топку бросать, лишь бы не сиднем сидеть. Намедни группу подбирали для всяких научных опытов. От добровольцев отбоя не было. Одно только и сердце греет — ждет Россия, когда мы самую северную дорожку проложим. Без этой веры в нужность нашего дела и руки на себя наложить недолго.

На некоторое время оба приумолкли, каждый думал о чем-то своем. Федор вспоминал товарищей по миноносцу, веселый кубрик, летние улицы Владивостока. Какими незначительными и мелкими представлялись теперь трудности, которые там, на миноносце, казались невыносимыми... Даже вахта во время шторма выглядела сущим блаженством по сравнению с «отдыхом» в ледяном царстве.