Страница 20 из 106
Мы мгновенно скатились с минного поля на тропинку, проходившую в середине оврага.
Время словно остановилось. Мы с ужасом смотрели, как Зубок пытался встать, но никак не мог справиться со своим странно укороченным телом. Потом он повалился на бок, перевернулся на спину и беспорядочно задвигал руками и ногами. А рядом с ним неподвижно лежал солдат, первым наскочивший на мину. Он был или убит, или потерял сознание.
От них нас отделяли десять — пятнадцать метров, усеянных невидимыми противопехотными минами.
Мы заметались по тропинке, не зная, что делать. Понимали, что каждая упущенная секунда все меньше оставляла надежд на спасение раненых.
Вдруг Сперанский выдернул из валявшейся на земле винтовки шомпол.
— Я пошел!
— Не надо! — закричал я.
— Я видел, — спокойно сказал он, — один солдат так прошел все минное поле…
И, поколов шомполом в нескольких местах землю, он сделал первый шаг… затем второй… третий…
Когда самодельный миноискатель в руках Сперанского натыкался на что-то твердое, я весь замирал…
Я сознавал, что также должен решиться на это. Каким бы опытным санинструктором ни был Сперанский, его знания медицины уместятся на одной или двух страничках школьной тетради. Он даже укола сделать не сможет, чтобы поддержать в раненом слабый огонек жизни.
Еще два-три шага, и я позабуду, куда он ставил ногу. Неизмеримо возрастет риск.
Или сейчас, или его невидимые следы сотрет время.
Моя правая нога нащупала знакомую площадку между бугорками, а левая, задев чертополох, перенесла тело на целых два шага вверх по склону. Дальше меня взяло сомнение: тот ли это камешек, на который наступил тяжелый сапог санинструктора? По отношению к одуванчику тот был чуточку левее. Или это обман зрения? Но другого тут нет. Значит, он… Наступил. Полный порядок… А выше основательно примята трава. Опасаться нечего.
Сперанский обернулся, сурово поинтересовался:
— А вы-то зачем?
— Странный вопрос, — ответил я.
— Смотрите, оставите взвод без фельдшера! — предупредил он.
— Ничего, — в тон ему ответил я. — Теперь у меня на каждом берегу по помощнику.
— Идите хоть по моим следам!
— А я по ним и иду!
Правда, раза два или три меня подводила зрительная память и я ставил ногу наугад. Но, к счастью, судьба меня миловала.
И так шаг за шагом поднимались мы по косогору, подгоняемые стонами одного раненого и молчанием другого.
— Осторожнее, — предупредил меня Сперанский, когда мы приблизились к месту взрывов.
Первым у нас на пути лежал солдат. Короткого осмотра его неподвижного тела было достаточно, чтобы установить, что мы ему уже не нужны.
Зубок был еще жив, хотя и находился в бессознательном состоянии. Он все реже и реже шевелил ногами. Осколками ему срезало обе ступни, которые вместе с ботинками держались на одних сухожилиях. Под ним была огромная лужа крови.
Впервые я совершенно потерял голову, не знал, за что хвататься. Лихорадочно рылся в своей санитарной сумке и не мог отыскать то, что лежало на самом виду.
Потом мы со Сперанским накладывали жгуты и перевязывали раны. С каждой секундой лицо Зубка становилось бледнее и прозрачнее.
— Готов, — сказал Сперанский.
— Что? — не понял я.
— Умер…
Действительно, налицо были все приметы смерти, но я еще на что-то надеялся: пытался нащупать пульс и услышать слабое туканье сердца. Даже попробовал поймать зеркальцем дыхание.
— Напрасно вы, товарищ лейтенант, — сказал мне Сперанский и закрыл Зубку глаза…
С невероятным трудом и предосторожностями мы со Сперанским вынесли умерших с минного поля. Затем на носилках по одному спустили к берегу.
И уже внизу вдруг меня окликнули. Я обернулся в полной уверенности, что это кто-то из санитаров, и неожиданно встретился со знакомым пронизывающим взглядом.
— Лейтенант, пройдемте со мной, — сказал капитан с тонкими усиками.
— Зачем? — я даже отступил.
— Здесь, неподалеку…
Я оглянулся на санитаров, которые удивленно смотрели на нас и озадаченно переглядывались.
— Товарищ капитан, мне же хоронить надо!
— Ничего, похоронят и без вас.
— Я бы хотел присутствовать. Кроме того, мы собирались похоронить их рядом с другим нашим санитаром — за причалами.
— Тогда придется подождать, — жестко произнес он и кивнул в сторону санитаров. — Они тоже могут понадобиться.
Неужели ему до сих пор не давали покоя мои гражданские санитары? Или в самом деле они в чем-то провинились перед советской властью? Что ему известно о них? У меня же сейчас лишь к одному из двенадцати не лежало сердце — к Коваленкову. Вот бы за кого я не поручился.
А что, если капитан имел дело лично ко мне? Сомнительно. Пока я за собой никаких грехов не чувствовал…
Землянка капитана находилась в крохотном овражке.
И тут меня точно кипятком обдало. Я вспомнил о записке Коваленкова, лежавшей в кармане шинели. Незаметно пригладил ее ладонью.
— Садитесь! — сказал капитан, когда мы вошли внутрь.
Я опустился на снарядный ящик.
Капитан уселся за самодельный дощатый стол, достал из полевой сумки какие-то исписанные листки, два карандаша.
Только после этого со значением произнес:
— У нас говорят правду.
— Я знаю, — сказал я, покраснев.
— Расскажите все, что вам известно о Чепале…
Значит, их интересовал Чепаль. Похоже, они уже располагали о нем сведениями. Как минимум — о его таинственном исчезновении. Как максимум — о его дальнейшей судьбе.
Я рассказал все, что слышал о нем от санитаров. Умолчал лишь о Коваленкове. Не все ли равно, кто первый сообщил о бывшем тесте?
— Стало быть, прошлое у него как стеклышко? — сыронизировал капитан.
— Вы просили меня рассказать, что я знаю. Я рассказал. А выводы делайте сами, — вдруг разозлился я.
— И сделаем, можете не сомневаться.
В последних словах мне послышалась угроза.
Я струхнул. Вспомнил о записке, лежавшей в кармане, о Коваленкове, которому ничего не стоило установить прямой контакт с капитаном, о своих санитарах, чье будущее, возможно, находится в руках сидевшего напротив меня человека. И решил вести себя потише.
— Значит, вы ничего не замечали подозрительного в этом человеке? — Многозначительность, с какой были сказаны эти слова, не предвещала ничего хорошего.
— Никак нет!
— А в других ваших людях?
Смятый листок раскаленным железом жег мне бедро.
— Тоже, товарищ капитан!
Помолчав, капитан впервые произнес просто, без иронии и скрытой угрозы:
— Что ж… — и добавил после короткой паузы: — Я ожидал от беседы с вами большего.
— Товарищ капитан, скажите же, что с ним? Где он? — не выдержал я.
— Где он? Здесь.
— Как здесь? — я окинул взглядом землянку. Попутно удивился, заметив в углу незнакомого сержанта. Тот сидел за крохотным столиком и записывал мои ответы. Когда он зашел?
Капитан сделал ему знак. Сержант встал и вышел из землянки. Вскоре над ступеньками, ведущими вниз, показались его хромовые сапоги. Они немного посторонились, пропуская вперед старые, ободранные, на веревочках, сандалии.
Чепаль вошел с уже устремленным к столу, за которым сидел капитан, взглядом — выжидательным и покорным. На меня он почему-то даже не посмотрел.
— Ну что, Чепаль, так и не скажешь, что высматривал в селе? — вороша бумаги, спросил капитан.
— Товарищ капитан, я же казав…
— Ну ладно, собирайся.
— Куды, товарищ капитан? — испугался санитар.
— К себе, во взвод!
Это было так неожиданно, что Чепаль онемел от радости. И тут он взглянул на меня.
— Товарищ лейтенант! А я вас и не помитыв!
Пятясь к выходу, он долго благодарил контрразведчика:
— Спасыби вам, товарищ капитан! Спасыби вам, товарищ капитан!
Встал и я:
— Разрешите идти?
— Идите… Идите хороните своих бойцов! Бойцов!
Так называли моих гражданских санитаров впервые. Но большинство из них, ей-богу, это заслужили.