Страница 18 из 106
— Скольким раненым вы оказали помощь? — спросил я.
Сперанский замешкался с ответом.
— Что случилось?
— В первую ночь помогли восьмерым.
— А вчера? А сегодня?
— Нам сказали, что раненых перевяжут и без нас, что наше дело только таскать их на носилках.
— Кто сказал?
— Командир санвзвода.
У меня вытянулось лицо:
— Кто?!
Он повторил:
— Новый командир санвзвода.
Я обалдело смотрел на него. Потом собрался с духом и потребовал объяснений. И вот что выяснилось. Ночью объявился незнакомый старший лейтенант, назвавшийся командиром санвзвода. С ним были санинструктор и два санитара в военной форме. Они заняли одну из пустых землянок на берегу и устроили там медпункт. Когда начался обстрел и появились первые раненые, обе группы, разумеется, столкнулись нос к носу. После недолгого выяснения отношений старший лейтенант принял под свою высокую руку мое отделение.
— Проведите меня к нему, — приказал я Сперанскому.
Тот молча двинулся под гору.
Новый медпункт я разглядел издалека — около него на шесте трепыхал флажок с красным крестом, сидели и лежали раненые.
Что же это все могло значить? Я не знал, что и думать.
Мы вошли в землянку. Ее стены и потолок были обтянуты белыми простынями. Чистота, порядок. Под стать общей белизне и лицо старшего лейтенанта — бледное, с бесцветными, слегка вывернутыми губами. Он точными и уверенными движениями перевязывал раненого.
— Вам что? — неприязненно спросил он.
— Нужно срочно поговорить.
— Подождите снаружи, — кивнул он головой на выход.
Я едва не задохнулся от возмущения: он осмелился указать мне на дверь!
— Сперанский, пошли!
Я отшвырнул брезентовый полог и вышел из землянки. Не оглядываясь, что есть духу зашагал в гору.
Вскоре меня догнал Сперанский.
— Зря вы…
— А кто ему дал право так разговаривать со мной? — негодовал я.
— Так ведь раненые не виноваты? — раздумчиво упрекнул он меня.
От этих пронзительно тихих слов все внутри у меня мгновенно застыло. Он прав: никакие обиды, никакие личные соображения не должны заслонять главного. А главное — это раненые.
Сделав еще несколько шагов в гору, я решительно повернул назад…
Дожидаясь у медпункта старшего лейтенанта, я незаметно втянулся в разговор с одним из санитаров — рыжим ефрейтором со значком авиадесантника. Тот ничего не скрывал, и вскоре я знал о новом командире санвзвода если не все, то многое. Они вообще были не из нашей армии. Это меня очень обрадовало. А то я уже начинал подумывать о грандиозном подвохе со стороны подполковника Балакина.
В целом я был доволен случившимся. Еще бы, такая тяжесть свалилась с плеч. Мои заброшенные, предоставленные самим себе санитары первого отделения нежданно-негаданно обрели руководителя, которого я не мог им предоставить. Лундстрем же пока нужен был там, на левом берегу, — его присутствие развязывало мне руки. Во всяком случае от объединения с чужими медиками дело лишь выигрывало. Досадно только, что человек, с которым предстояло работать, видно, грубиян каких мало. Но другого выхода у меня нет: мы должны, мы обязаны найти общий язык!
Между тем он по-прежнему вел себя недружелюбно. Несколько раз выглядывал, бросал на меня неприязненный взгляд и просил зайти или внести следующего раненого. Я упрямо продолжал сидеть и ждать, хотя меня все время подмывало встать и уйти. Пока он занимался ранеными, я не имел права выражать какого-либо неудовольствия.
Но вот наконец наступил момент, когда он, закончив все перевязки должен был удостоить меня вниманием. Однако прошло минут десять, прежде чем он подошел ко мне.
— Ну, что у вас? — спросил он, уставившись в меня своим недобрым взглядом.
— То же, что у вас, — ответил я сидя.
В его глазах пробежало недоумение.
— Кто вы такой?
— Командир санвзвода, — сощурился я.
Теперь лицо вытянулось у него.
— Кто?
— Командир санитарного взвода, — и я назвал гвардейский танковый корпус, которому мы были приданы.
— Это ваши? — кивнул он в сторону нашей землянки. Впервые в его глазах появилась озабоченность.
— Наши, — сказал я, не сводя с него насмешливого взгляда.
— Вы собираетесь их забрать?
— Да нет, совсем наоборот!
— Что наоборот?
— Оставить их в вашем подчинении. — Последние слова я произнес так, как будто вручал ему по меньшей мере командование над всем нашим корпусом.
И вдруг старший лейтенант улыбнулся своими некрасивыми вывернутыми губами, тихо и задушевно спросил:
— Спирт пьешь?
— Пью, — ответил я, хотя никогда еще не пил ни спирта, ни водки. Даже красное вино я попробовал всего один раз — перед отправкой на фронт.
— Давай лапу! — сказал он, протягивая руку.
Я подал свою. Он помог мне встать и, хлопнув по плечу, сказал:
— Пошли!
Мы спустились в землянку. Там он достал из походного ящика бутылку с прозрачной жидкостью, две мензурки и налил в них ровно по пятьдесят граммов.
— Наркомовская норма. Так будешь пить или с водой?
— Так! — героически ответил я.
— Дают танкисты! — в его глазах промелькнула едва заметная усмешка. Он отвел взгляд в сторону и подал мне полную мензурку.
Я уже готов был опрокинуть ее таинственное содержимое в рот, как в землянку с грохотом ворвался рыжий ефрейтор.
— Товарищ старший лейтенант! Там снарядом машину с автоматчиками накрыло!
— Где? — Мой коллега опустил мензурку на стол. В воздухе запахло пролитым спиртом.
— Наверху, у села! Полно убитых и раненых! А по соседству ни врачей, ни фельдшеров. Даже перевязать некому!
— Лейтенант! — обратился ко мне мой новый знакомый. — Берите своих — и наверх! Мы догоним!
Мы взобрались на первую высотку. За желтеющим кукурузным полем начиналось большое село. Плотная завеса дыма и пыли поднималась за дальней околицей. Громко и отчетливо долетала каждая пулеметная и автоматная очередь, каждый винтовочный выстрел.
И здесь всюду овраги. Только вскарабкались, как снова надо спускаться. А потом опять вверх — вниз, вверх — вниз.
Везде окопы, траншеи, колючая проволока. Еще два дня назад эти овраги по многу раз переходили из рук в руки. Кругом следы ожесточенных схваток — опрокинутые и разбитые орудия, сожженные танки и самоходки, покореженные и втоптанные в землю винтовки и автоматы. Повсюду золотились гильзы.
В то время как танки и пехота дрались уже по ту сторону села, минометные и артиллерийские батареи находились еще на прежних огневых позициях.
Прямо над нашими головами проносились мины — их тут же, у нас на глазах, закидывали в стволы сноровистые работяги-минометчики. И сотрясали воздух, рвали барабанные перепонки стоявшие совсем рядом орудия.
Мы бежали по селу, то и дело кланяясь, — чуткое ухо улавливало посвист шальных пуль.
— Вон она! — крикнул мне Сперанский.
Из-за деревьев, обступавших хатки, показалась развороченная снарядом автомашина. Она стояла поперек дороги, и около нее толпились люди.
— Быстрей! — подгонял я санитаров.
Несмотря на грохот близкого боя, я слышал, как позади тяжело бухали сапоги Сперанского, дробно стучали ботинки остальных санитаров.
Нас заметил и двинулся навстречу офицер. На погонах сверкнули два просвета. Майор-артиллерист!
— Доктор? — спросил он.
— Да, — ответил я, смутившись. В конце концов, на фронте всех офицеров-медиков называли докторами, — а чем я хуже других? Майор сообщил:
— Из двенадцати пятерых наповал. Остальные ранены.
— Тяжело?
— Есть и тяжело…
Солдаты расступились, пропуская нас. Раненых старательно, но неумело перевязывала молоденькая девушка-санитарка. Убитые лежали чуть поодаль. Два солдата натужно тащили от машины еще одно изуродованное тело.
— Пустите! — сказал я девушке.
Она сразу уступила мне место возле раненого. Сперанский принялся за второго бойца.