Страница 44 из 124
«Нет, я все-таки лучше похожу у дома!» — упрямился Ипатов.
«Вот чудак! — воскликнул неизвестный. — А вдруг она задержится не на час, а больше?»
«Тогда тем более все равно где ждать», — заметил Ипатов.
«Как сказать… Дома все-таки теплее!» — мягко возразил молодой человек.
Обняв Ипатова за плечи, он попытался увести его в квартиру, но тот не поддавался ни в какую…
«А она давно ушла?» — спросил Ипатов.
«Буквально несколько минут назад. Странно, что вы с ней не встретились на лестнице».
Незнакомец шагнул к перилам и взглянул в пролет. Ипатов последовал его примеру. Крутыми витками уползала вниз спираль многоэтажной лестницы. Где-то на нижних площадках вытряхивали половики или ковер. И тут они встретились взглядами, и Ипатову снова стало как-то неспокойно на душе. Улыбающиеся глаза были чем-то нехороши: возможно, их портила неподвижность и напряженность взгляда.
«Значит, не хочешь в тепло, — погасив улыбку на губах, подытожил незнакомец. — Что ж, померзни, померзни…»
И нехотя вернулся к двери. Когда он опустил глаза, Ипатов уловил какое-то едва заметное внешнее сходство между ним и Светланой.
«Простите, — сказал Ипатов. — Вы родственник Светланы?»
«Что, похож?» — снова оживился молодой человек.
«Есть немного. Сразу чувствуется, одна порода!» — улыбнулся Ипатов.
«Двоюродный брат!» — просто признался молодой человек.
«Из Москвы?» — догадался Ипатов; он вспомнил, что там у Светланы жила тетя-генеральша.
«Угу!» — весело кивнул головой молодой человек.
Значит, это был ее сын, а следовательно, и сын генерала.
«Откровенно говоря, — заявил брат Светланы, — она предупреждала нас, что, возможно, придет очень поздно. Не очень определенно, но все же говорила. А уходя, повторила».
«Тогда вообще нет смысла ждать! — сказал Ипатов. — А вы не знаете, завтра она пойдет в Университет?»
«Завтра? — быстро отозвался брат Светланы. — Непременно!»
«Ясно, — проговорил Ипатов. — Ну я пошел!»
«А что передать ей?» — спросил гость из Москвы.
«Скажите, приходил Ипатов, приносил обещанные конспекты!»
«Конспекты? — как-то странно повторил брат Светланы. — Если хочешь, я могу передать ей?»
«И правда, чего их таскать туда-сюда?» — вслух подумал Ипатов. Он тут же достал из полевой сумки пачку тетрадей и отдал их москвичу. Тот взглянул на обложку, прочел:
«Древнерусская литература. Курс профессора такого-то…» — И непонятно в чей адрес проговорил: — Все равно: век учись, а дураком помрешь!»
«Так не забудете передать?» — уже со ступенек спросил Ипатов.
«Не беспокойся, брат Ипат, — подмигнул генеральский сынок. — Вручу прямо в белы рученьки…»
Не спеша спускаясь по лестнице, Ипатов временами поднимал голову и видел улыбающееся ему с шестого этажа лицо московского гостя. Всю дорогу, до самого дома, он находился под впечатлением этой встречи. И не мог, никак не мог освободиться от какого-то неопределенного и непонятного гнетущего чувства. Как будто что-то им, Ипатовым, было сделано не то и не так…
Конечно, потом все стало на свои места: и слова, и интонация, и жесты, и то необъяснимое поначалу желание брата Светланы затащить его в квартиру, ничего не осталось неразгаданного или непонятного. Ничего…
Наконец-то! В какой бы карман он ни лез, всюду был валидол. Не только в своих обычных стеклянных пенальчиках, но и в металлических футлярах, которых уже давно не было в продаже. Попадались среди них и маленькие трубочки нитроглицерина. Чудеса в решете: откуда все это взялось? Ведь совсем недавно он лихорадочно шарил по карманам, рассчитывая найти хотя бы крошечный обломок таблетки, тщательно осматривал каждую складку, каждый уголок и нигде ничего не обнаружил! Как он мог не заметить такие запасы? Или на нем были тогда другой пиджак, другие брюки? Чепуха какая! Он не помнит, чтобы ходил домой переодеваться. Впрочем, не все ли равно, откуда появился валидол? Главное — его сейчас столько, что никакая боль не устоит. Обрадованный тем, что судьба вдруг смилостивилась над ним, что его измученному, наболевшему сердцу подоспела неожиданная помощь, он отправляет в рот сразу несколько больших таблеток. И в подтверждение того, что это происходит с ним не во сне, а наяву, он резко и ясно ощущает под языком их охлаждающую сладость. Боль тут же вильнула в сторону, заметалась. «Ага! — не без злорадства подумал Ипатов. — Пришлось не по вкусу?» Но, торжествуя, он в то же время знал, что радоваться еще рано: ни одна боль не была так хитра и коварна, как эта. Как ящерица, она ускользала в одном месте и возвращалась в другом. Ей нельзя было давать ни минуты покоя; ее надо было преследовать до тех пор, пока она, загнанная лекарствами, не откинет копыта. И хотя те, старые, таблетки еще не истончились, он уже набивает рот новыми. И сосет, и сосет…
…— Что с ним? — доносится до него откуда-то издалека.
— Никак без сознания? Вон как тяжело дышит! («О ком они?»)
— Вызвали «скорую»? («Неужели обо мне?»)
— Вызывать-то вызывали. Только чего-то долго ее нет… («Наверно, все-таки обо мне. Это у меня прихватило сердце. И совсем недавно. Постой, где же оно разболелось? В каком-то странном, очень странном месте…»)…
Ипатов открывает глаза и видит перед собой одну-единственную метлахскую каменную плитку. Где он? Ах да, он взобрался на шестой этаж бывшего Светланиного дома. Потом ему стало плохо, он долго мучился и потерял сознание. И вот теперь лежит на ее бывшей лестнице. А валидол, а валидол, который он потреблял в таком изобилии? В пересохшем рту нет и следа той освежающей сладости, совсем недавно пробудившей в нем какую-то надежду на облегчение. Значит, померещилось…
Он пробует поднять голову, посмотреть на людей, стоящих над ним, и старая противница — боль снова разливается за грудиной…
Мама ждала очередных новостей, а в зависимости от них — и распоряжений. Но и без этого, придя с работы, она принялась наводить марафет. Вытерла всюду пыль, с мылом вымыла пол, подклеила во многих местах отставшие обои. И все время украдкой улыбалась, поглядывала на сына. Он же по-свойски два раза показал ей язык. В наказание она заставила его натирать воском пол, в общем как следует попотеть. Вернувшийся с работы отец хмыкнул, глядя на их возню. Ипатов подумал: «Или он обо всем догадывается, или рассказала мама». В отличие от мамы с ее деликатными и необидными подтруниваниями, отец мог довести его до белого каления своими частыми ухмылками в нос. И многозначительным молчанием. А кому охота быть смешным в глазах собственных родителей, особенно если их уважаешь и считаешься с ними?
Пока шла генеральная уборка, ни Ипатов, ни мама ни единым словом не обмолвились о Светлане. До прихода отца разговор еще не назрел, а после прихода говорить о ней стало опасно: мешали отцовские глаза, все замечающие и насмешливые. Так и работали молча, изредка перекидываясь репликами по делу: «Подай!» — «Принеси!» — «Подвинь!» — «Передохнем немножко!»
Они закончили уборку, когда отец досматривал, наверно, уже второй сон. Как ни старались мать и сын скрыть изъяны своего быта, навести на него маломальский глянец, убожество выпирало по-прежнему. Зато чистоты у них такой не было, возможно, с первой, после вселения, генеральной уборки.
«Ну теперь не стыдно принять даже английскую королеву», — шутливо сказала мама.
«Английскую не английскую, — в тон ей возразил Ипатов, — а принцессу из Монако можно».
«Почему из Монако?» — удивилась она.
«А почему английскую?» — спросил Ипатов.
И они оба, встретившись веселыми взглядами, дружно прыснули.
Ипатов уснул опять-таки с мыслью о завтрашней встрече. Под утро ему приснился довольно странный сон. Будто бы он прохаживался по огромному колхозному или совхозному саду, где на фруктовых деревьях вместо обычных яблок и груш росли большие спелые арбузы. Но особенно его поразило то, что в каждом из них был аккуратный и глубокий треугольный вырез, в нарастающей темноте которого легко угадывалась сочная и сладкая мякоть. Он тянулся то к одному, то к другому арбузу, но они не давались ему, ускользали из рук. Тогда он стал подпрыгивать и они медленно и плавно, как воздушные шарики, поднимались выше. Но самое страшное настало потом, когда там, на небольшой высоте, они с треском один за другим начали лопаться и осыпать его, как картечью, острыми черными косточками. Он прикрывал голову руками и долго носился по саду в поисках укрытия. И, не найдя его, наконец проснулся в холодном поту…