Страница 39 из 124
Паста пенилась, благоухала, приобщала к чужой, устроенной жизни…
Когда Ипатов вышел из дому, часы на углу показывали всего без четверти восемь. В такую рань он еще никогда не выходил. Даже если бы сейчас пошел пешком, и то бы не опоздал. И все же, зная, что приедет задолго до начала занятий и весь истомится в ожидании Светланы, Ипатов ничего не мог поделать с обуревавшим его нетерпением: вскочил на первый подошедший автобус и за двадцать минут быстрой езды по еще малолюдному Невскому был доставлен к Университету.
Вахтерша, протиравшая мокрой тряпкой пол, удивленно взглянула на него — если бы она не приметила его раньше, то наверняка решила бы, что он ошибся дверью: так рано еще никто не приходил. Не говоря уже о студентах, даже преподаватели и те являлись всего за две-три минуты до звонка… В гардеробе, куда спустился Ипатов, не было ни души. Он сам повесил пальто и осмотрел себя со всех сторон в косо закрепленном, потускневшем от времени зеркале — возможно, в него гляделись еще сподвижники Петра…
Актовый зал, где по расписанию должна была состояться первая — общая — лекция («Введение в языкознание»), встретил Ипатова запахом недавно вымытого пола. Он прошел к среднему окну и уселся на подоконник. Отсюда были видны все подходы к факультету — и со стороны главного здания, и со стороны Академии художеств, и со стороны набережной. Словом, лучшего наблюдательного пункта не найти: откуда бы ни появилась Светлана, он непременно увидит ее. До начала занятий оставалось тридцать пять минут. Из подошедшего автобуса вышли две немолодые женщины. Одну из них Ипатов узнал сразу. Это была секретарь факультета. Прежде чем разойтись, они немного постояли, посудачили. Затем из-за угла выскочил какой-то студент. Обалдело уставился на электрические часы. Так, задрав голову, обошел их со всех сторон. Очевидно, время на циферблатах было разное. Увидев, что торопиться незачем, студент осторожными шажками, с трудом удерживая равновесие, двинулся по самому краю тротуара. Наверно, первокурсник, из недавних десятиклассников — еще не кончилось детство… Потом показались три девушки в простеньких пальто. Увидев паренька, шагавшего по кромке, как по канату, они переглянулись и остановились поглазеть на него. Похоже, что он их не замечал. Когда расстояние между ними сократилось до нескольких метров, одна нога у него соскользнула, и он едва не растянулся на мостовой. Девушки прыснули и, все время оглядываясь, свернули к факультету. Паренек демонстративно зашагал по закраине в обратном направлении.
Одновременно слева и справа появилось четверо (двое оттуда, двое отсюда)… нет, пятеро… нет, шестеро студентов. И еще ринулась через дорогу к факультету девушка в белом теплом платке. Из-под часов вынес на костылях-трудягах свое изуродованное войною, одноногое тело Коля Богоявленский, студент третьего курса восточного факультета. Однажды Ипатов разговорился с ним и, к своему крайнему удивлению, узнал, что они с Колей были ранены в один день и даже в один час. Правда, произошло это на разных фронтах, и Ипатов, в отличие от Богоявленского, отделался легко — всего месяц и двадцать дней провалялся в госпитале. Чтобы добраться до аудитории, Коле потребуется по меньшей мере еще четверть часа. Все прибывающая толпа студентов осторожно обтекала его. Не пройдет и двух-трех минут, как народ валом повалит. Конечно, разглядеть лица сверху, к тому же с такого расстояния, почти невозможно, но серую шубку и серую шапочку, можно не сомневаться, он увидит мигом. Теперь студенты двигались уже сплошным потоком. Взгляд Ипатова лихорадочно метался от одного серого пятна к другому… Не она… опять не она… опять… И сердце, которое всякий раз принималось отчаянно наяривать какую-то свою, только ему понятную мелодию, не имело даже короткой возможности передохнуть…
Между тем начал заполняться и актовый зал. Торчать на подоконнике, тем более на виду у всех, уже не имело смысла. Надо было, пока не поздно, занять места поближе к двери и подальше от кафедры, чтобы Светлана, как только войдет, сразу увидела его, сразу села рядом. Ипатов устремился к последнему столу слева, к которому уже направлялись трое ребят из второй английской группы. По пути опрокинул ряд из стульев, соединенных вместе. Задел рукой и столкнул на пол чей-то тяжеленный, с книгами, портфель. Не глядя, на ходу извинился. Оставалась единственная возможность опередить ребят — это… И он ловко вскочил на скамейку. Ойкнула от неожиданности сидевшая рядом девица в матроске. Один точный прыжок, другой, третий, и Ипатов с грохотом плюхнулся на облюбованные места. На него обернулось, наверно, с ползала: что это с дылдой? Не рехнулся ли? Ребята из второй английской, недоуменно переглядываясь и пожимая плечами, сели за соседний стол. Однако все это уже мало трогало Ипатова. Сейчас его внимание было обращено на двери — на ближайшую, находившуюся теперь от него всего в нескольких метрах, и дальнюю, которой пользовались в основном преподаватели…
«Гони рубль! Слышишь, гони рубль!»
Ипатов не сразу сообразил, что обращались к нему. Оказалось, собирали какие-то взносы по линии «Красного Креста и Красного Полумесяца».
Аня Тихонова, девушка из их группы, упрямо придвигала к нему ведомость, чтобы он расписался, а он так же упорно отодвигался: в кармане у него было всего сорок восемь копеек — на обратную дорогу.
«Завтра принесу!» — пообещал он, хотя отлично помнил, что никогда не вступал в это общество. В ОСОАВИАХИМ вступал, а сюда — нет.
«Смотри не забудь!» — напоследок предупредила Тихонова…
Зал уже был почти полон, а в обе двери все еще вливались опаздывающие. Светланы среди них не было. И хотя надежда на ее появление убывала с каждой секундой, Ипатов упрямо твердил всем, кто покушался на соседний стул:
«Занято!.. Занято!.. Занято!..»
Вскоре косяки опаздывающих заметно поредели, а затем и вовсе иссякли. Последними пулей влетели, прикрыв за собой дверь, парень из первой французской и девушка из группы логики и психологии: судя по их прыти, профессор был где-то на подходе. В отличие от своего коллеги-доцента, воспринимавшего студенческую аудиторию как нечто целое и неделимое и поэтому не обращавшего внимания на такие мелочи, как опоздания, пересаживания с места на место и разговоры, профессор, читающий курс языкознания, не только не допускал на лекции опоздавших, но и замечал все, что делалось в зале. Стоило только кому-то ослабить внимание или нарушить тишину, как тут же наступало возмездие. Профессор был довольно язвителен, и его шпилек и замечаний побаивались и старались избегать. Извиняло блюстителя дисциплины в глазах студентов лишь то, что он очень интересно преподносил материал и, по слухам, являлся одним из ближайших учеников академика Марра, чьи основные труды им еще предстояло вскоре изучать…
Зародившаяся где-то у кафедры тишина стремительно покатилась по рядам и в считанные секунды уперлась в «Камчатку». По ступенькам на сцену, где у самого края возвышалась кафедра, уверенной, не по возрасту молодой походкой взбегал профессор. Его тонкий восточный профиль косился в зал черным внимательным глазом. Стояла такая тишина, что было слышно, как за дверью негромко, вполголоса переговаривались опоздавшие. А вдруг среди них Светлана? Но в этот момент заговорил профессор:
«В прошлый раз мы остановились на вопросах, имеющих немаловажное значение…»
Теперь разобраться в голосах за дверью было невозможно. Оставалось выбирать между лекцией и разговором в коридоре, и Ипатов, естественно, выбрал последнее. Он нарастил ухо ладонью и направил его, как локатор, на дверь. Из нескольких голосов только один был мужской, остальные женские. Похоже, там обсуждалось, входить ли сейчас или все-таки дождаться перерыва. Ребят понять можно: не каждый осмелится войти в аудиторию, когда уже началась лекция по языкознанию. Это все равно, что ввалиться в клетку со львом. Но в последнем случае смельчака еще могут выручить дрессировщик или брандспойты. Здесь же его будут терзать на части под дружный хохот или в лучшем случае — насмешливое молчание всего курса. На это до сих пор отважился пока один Валька Дутов, и то потому, что не ведал, что творил…