Страница 29 из 124
Тишина. Похоже, никого нет дома.
Ипатов еще раз надавил на квадратную клавишу звонка, и тот снова легко и охотно проиграл свои три ноты.
И опять ни шороха, ни шагов. В квартире явно ни души. Одно «тле-тле-тон»… Впустую музыка гремит. Хотя не впустую, услаждает его слух…
Держась за стену, Ипатов медленно двинулся к соседней двери. В этой квартире во времена Светланы жил один старичок-ученый. Светлана рассказывала, что до революции он был чуть ли не царским генералом, и о нем есть статья в Большой Советской Энциклопедии (в первом издании). Старичок, судя по всему, был немного влюблен в свою молоденькую соседку: при виде ее за много шагов приподнимал шляпу, замирал, уступая дорогу на лестнице, всегда смотрел ей вслед. Наверно, и костей от него не осталось: ведь уже тогда ему было за семьдесят, если не больше. Ипатов видел его всего один раз, да и то не убежден, что это был он, несмотря на совпадение примет…
Вот и дверь, почерневшая от времени и плохих красок. Под стать ей и звонки: один надо дергать на себя, другой вертеть. Такими пользовались еще в прошлом веке. Ипатов, изловчившись, потянул за ручку. Колокольчик, который должен был зазвенеть, невозмутимо молчал. Очевидно, его сняли за ненадобностью, устанавливая более позднюю (а значит, и более модную) вертушку. Но и та, когда ее яростно крутанул Ипатов, провернулась совершенно беззвучно. Им уже давно место в этнографическом музее или на свалке, однако не снимают почему-то. Осталось последнее — стучать.
И тут Ипатов справа, за дверным косяком, увидел черную кнопку электрического звонка. Он обрадованно и нетерпеливо придавил ее пальцем. Далекое и хриплое верещание звонка вмиг оборвалось натужным собачьим лаем. Почувствовав чужого, пес подскочил к дверям и сейчас рвал и метал там от злобы. По-видимому, он был один в квартире: больше оттуда никаких звуков не доносилось.
«Ну, хватит, ну, хватит, — сказал Ипатов. — Передай своим хозяевам, что приходил генерал… (Пес не унимался.) Ну да, тот самый!..»
Все!.. В бывшую квартиру Светланы он уже звонил… Там никого нет дома… А что, если попробовать еще раз? Уж очень робко и нерешительно нажимал он тогда на кнопку… Ничего, ровным счетом ничего он не теряет… Последняя надежда… Он сделал шаг, другой… Боль по-прежнему переполняла сердце, разбойничала за грудиной, отдаваясь в левой лопатке и руке. До дверей оставалось каких-нибудь три-четыре метра. Ипатов привалился плечом к стене и так, почти не отрываясь от нее, избегая резких движений, стал медленно продвигаться к звонку, желтевшему за дальним косяком…
Закатив глаза, солист пел «Сулико». Оркестранты играли так, как будто каждый из них переживал разлуку с любимой девушкой. По красным, распаренным лицам стекал не то пот, не то слезы. Но вот песня доползла до конца и угасла.
Ипатов подошел к солисту, который уже собирался уходить.
«Можно вас на минутку!»
«Что, дорогой?» — спросил тот.
«Вы только не обижайтесь. Я понимаю, может быть, это и не от вас зависит», — заметив настороженность во взгляде, сказал Ипатов.
«Зачем обижаться? Я не. Пушкин, ты не Белинский!»
Ипатов стал успокаивать его:
«Честное слово, я не собираюсь вас критиковать! У вас очень хороший голос. И поете вы с душой!»
«Теперь понимаю, — хлопнул Ипатова по плечу польщенный солист. — Хочешь, чтобы спел для тебя и твоей красавицы? (Значит, Светлану заметили и в оркестре. Жаль, что отсюда не виден их столик. Как она там сейчас одна? Непременно найдется какой-нибудь нахалюга, который решит воспользоваться его отсутствием.) Говори, чего хочешь? Для вас любую песню спою!»
«Какое-нибудь танго?» — несколько робко попросил Ипатов.
Солист вздохнул:
«Танго — не могу. Все проси, кроме танго!»
«Ну, тогда фокстрот или медленный танец?»
Певец оглянулся на ближайший столик и шепнул:
«Тоже не могу. Такое указание».
«И вальс, вальс тоже нельзя?» — упавшим голосом спросил Ипатов.
«Почему нельзя? — загорелся солист. — Вальс можно! «Матросские ночи» слышал?»
«Матросские ночи?» — недоуменно переспросил Ипатов.
«Ну, да! «Ой, за волнами, бури полными, моряка родимый дом. Над крылечками дым колечками, и черемуха под окном…»
«Да, да, конечно», — вспомнил Ипатов.
«Сейчас схожу по телефону позвоню. А вернусь, спою специально для вас «Матросские ночи»!» — певец шагнул к выходу.
Ипатов рванулся за ним:
«Подождите!»
Тот, удивленный, остановился.
«Я хотел еще спросить вас, почему в песне… ну в этой: «Выпьем и снова нальем…» — вы пропустили много хороших слов?»
«Зачем такое говоришь? — опасливо встрепенулся певец. — Какие я слова пропустил?»
«Например: «Выпьем за тех, кто командовал ротами, кто умирал на снегу…»
«Сам не знаешь, чего говоришь! — сердито упрекнул солист Ипатова. — Это совсем другая песня! Похожая, но другая!»
И тут к Ипатову подошел официант, не тот, что обслуживал их столик, а другой — с бегающими глазами:
«Вас просят зайти к директору ресторана».
«Меня — к директору ресторана? — удивился Ипатов. — Зачем?»
«Интересуются пожеланиями насчет улучшения работы», — как-то вкрадчиво ответил официант.
«Может быть, с кем-нибудь другим побеседует? Понимаете, я не один», — сказал Ипатов.
«Так ведь и другие парочками», — нашелся официант.
«Тоже верно, — согласился Ипатов. — Ну, пойдемте, только недолго…»
«Вот сюда!» — указал тот дорогу…
Остановились у двери, обитой коричневым дерматином.
Ипатов постучал и сразу же услышал в ответ:
«Входите!»
Но едва он переступил порог, как двое — один в штатском, другой в милицейской форме, — переглянувшись, одновременно схватили его за руки. Это было так неожиданно, так непонятно, что он тут же стал вырываться:
«Что вам от меня надо?»
Ему быстро и ловко закрутили руки за спину.
И третий — тоже в милицейской форме — точными и умелыми движениями обшарил все карманы. Затем с разочарованным и кислым видом сказал четвертому, в кожаном пальто, сидевшему за столом на директорском стуле:
«Ничего нет».
«Проверь-ка еще разок!» — приказал тот.
«Да нет у него, товарищ капитан!» — ответил милиционер.
«Чего нет?» — тщетно пытался что-нибудь понять Ипатов.
«Проверь, проверь!» — стоял на своем капитан.
Хмуро и недовольно милиционер снова принялся за обыск. На этот раз он все осматривал тщательно и неторопливо. На тыльной стороне каждого пальца, кроме большого, синела татуировка. На правой руке получалось «Гена», на левой — не то «Зина», не то «Нина».
«Чего смотреть? Нет», — заключил милиционер.
«Куда дел пистолет?» — обратился к Ипатову капитан. (Ах вот в чем дело! Значит, этот подонок накапал…)
«Какой пистолет?» — как можно естественнее сыграл удивление Ипатов.
«Ты брось ваньку валять! — капитан стукнул кулаком по директорскому столу. — Сам знаешь какой — системы «Вальтер»!»
«Пусть отпустят руки!» — попросил Ипатов.
«Отпустите!» — приказал капитан.
Оба — и штатский (наверно, бригадмилец), и первый милиционер — одновременно разжали кулаки, и Ипатов принялся двигать занемевшими руками.
«Потом будешь заниматься гимнастикой, сперва отвечай!» — сказал капитан.
«Никакого «вальтера» у меня нет, — твердо заявил Ипатов. — Был «ТТ», но я его сдал при демобилизации».
И в самом деле, он не врал. Его «вальтер», да не один, а вкупе с парабеллумом, который он тоже привез с войны, уже с месяц как покоился на дне Обводного. Он даже особенно не задумывался о последствиях, когда, возвращаясь из Германии домой, прихватил с собой трофейные пистолеты: велика важность! Конечно, папа и мама были против хранения оружия, они знали, чем это пахнет. Но Ипатов заявил, что сие (так и сказал: сие) их не касается, оба пистолета захвачены им в честном бою: «вальтер» взят у одного обер-фельдфебеля, как-то по ошибке заскочившего к ним в траншею, а парабеллум — у власовца, который отстреливался из него до последнего патрона: вытащили уже из мертвой руки… Единственное, что удалось родителям, — это уговорить Ипатова спрятать их подальше. Он зарыл пистолеты на чердаке в песке у самого нижнего конца стропил. Но уже на следующий день полез проверять, на месте ли запрятанное, не украл ли кто. Оснований для такого беспокойства было более чем достаточно: на чердаке вечно сохло белье, забирались мальчишки. Чтобы не рисковать всем оружием, Ипатов решил парабеллум в разобранном виде оставить под стропилами, а «вальтер» спрятать где-нибудь в квартире. Вскоре началась полоса танцулек, вечеров и поздних возвращений домой, и Ипатов, чтобы чувствовать себя увереннее на ночных улицах, не устоял перед искушением носить с собой сравнительно небольшой и компактный «вальтер». Он ходил с ним не только на танцы в Мраморный, в Выборгский, в Промкооперации, но и в кино и театры. Однажды какой-то тип углядел в его заднем кармане рельефные очертания пистолета, и за спиной Ипатова пошло гулять: «Переодетый мильтон… переодетый мильтон…» А сколько раз он, ощущая подкрепляющую тяжесть в кармане, безбоязненно ввязывался в уличные драки, с вызовом, не отводя взгляда, прямо шел на шпану. Это щекотало нервы, взбадривало. Так продолжалось, наверно, месяца два. И вот в один прекрасный день, собираясь идти на танцы в Выборгский дом культуры, он полез в свой тайник (для этого требовалось всего-навсего просунуть руку в дыру, проделанную им снизу в старом кресле) и ничего не обнаружил. Он разворошил все кресло: «вальтера» нигде не было. И тут Ипатов увидел смеющиеся глаза мамы. Отец же подозрительно-сосредоточенно листал какой-то свой очередной дурацкий альбом, кажется, образцы документации местной и легкой промышленности. Чихая от крепкой, еще дореволюционной пыли, весь по шею в трухе, Ипатов представлял собой прекомичное зрелище. Прозревая, он спросил родителей: «Вы взяли?» Мама как-то охотно и весело кивнула головой. «Отдайте!» — потребовал Ипатов. «Нет», — ответила мама. «Отдайте, слышите?» — повысил голос Ипатов. «У нас его уже нет», — так же спокойно сообщила мама. «Где пистолет? Куда вы его спрятали?» — Ипатов заметался по комнате. «Здесь его нет», — проинформировала мама. «Где он?» — на лице Ипатова заходили желваки. «Могу сказать. На дне Обводного». — «Что?!» — он растерянно уставился на маму. Она продолжала: «Мы вчера с отцом пошли и бросили его с моста». — «Неправда!» — снова забегал он по комнате. «И парабеллум тоже», — добавила мама, Ипатов взвыл: «Не может быть!» — «Сходи проверь!» — сказала мама. Ипатов пулей кинулся на чердак. Парабеллума на его обычном месте тоже не было. Так в один день Ипатов лишился всего личного оружия. Он долго не мог примириться с этим. Чувство защищенности, к которому он здорово привык, покидало его слишком медленно и неохотно. Вот и сейчас он не мог удержаться, чтобы не припугнуть своим старым «вальтером». Интересно, сколько лет дали бы ему, если бы нашли пистолет? Так что самое время оценить по достоинству произведенное родителями разоружение.