Страница 115 из 124
— Артист! — кивнул головой Горячев.
— Да, я был артистом, — неожиданно подхватил Олег Борисович. — Я сыграл двадцать ролей!
— И в кино, говорят, в каком-то снимался, — заметил Горячев, отказываясь от дальнейшей пикировки.
— Кино — ерунда. В кино каждый — актер!
— Мариш! — снова позвал Аркадий: разговор становился все интересней.
Но она даже головы не подняла.
— Запомните, мой друг, — Олег Борисович положил руку на колено Аркадию: — Только театр — колыбель таланта.
— А вы долго были актером?
— Три года! Три лучших года! Но был съеден бездарями.
— Как съеден?
— Как омуль. Раз — и нет! Прекратил свое существование.
— А потом?
Бывший актер покосился на Аркадия и торжественно произнес:
— Пришел к этим славным и простым людям. Как Жан-Жак Руссо. С ними я оттаял душой! Приложился сердцем к этой упоительной и первозданной красоте!
И ни словом о своем официантстве. Как будто его и не было.
Маришка возвращалась, держа перед собой букет из оранжевых цветов. Лицо ее сияло. Еще издалека она крикнула:
— Мальчики, посмотрите, какая прелесть!
Аркадий выжидательно смотрел на жену — ей все в диковинку: и цветы, и камни, и рыбаки.
— Афанасий, как называются эти цветы?
— Саранки! — ответил тот.
— Как?
— Са-ран-ки!
— Почти саранча. Такие красивые и так некрасиво называются, — она даже слегка расстроилась, замедлила шаг.
— Их можно и по-другому назвать.
— Ну и как же?
— Царские кудри.
— Это уже лучше. Даже — хорошо!
Она вытянула из букета золотисто-желтый цветок.
— А это кто?
— Надо поглядеть, — ответил Горячев.
Цветок и впрямь был прекрасен. Его золотисто-желтые лепестки окаймлялись по краю черным бархатом. Из узкого горлышка выглядывали темные бусинки тычинок.
— Знаешь, он рос один, — сказала Маришка мужу. — Один во всем лесу.
— Так уж и один, — усмехнулся Аркадий.
— Нет, правда, я обошла все кругом и больше не нашла!
— А зачем тебе больше? Что бы ты сейчас с ними делала?
— А просто посмотреть на них нельзя?
— Вот черт! — досадливо проговорил Горячев. — Где-то я видел их. И никак намедни. Все поросло ими.
— Ох и красиво, наверно! — протянула Маришка.
— Прямо как ковер… Постой-ка, вроде бы в этом леску! — Горячев даже встал. — Ну да, за теми деревьями.
— Это далеко отсюда? — живо спросила Маришка.
— Да нет, тут рядом.
— Вы покажете мне?
— Можно…
Маришка встала, спросила Аркадия:
— Ты пойдешь?
Аркадий уже готов был сказать «да», как вдруг поймал на себе внимательный взгляд бывшего актера, выражавший откровенное любопытство. Ах вот что у того на уме! И он ответил Маришке, удивленной затянувшимся молчанием:
— Нет, я еще не закончил разговора с Олегом Борисовичем.
— Пойдемте, Афанасий! — сказала она.
И тот с обычной, видимо перенятой у кого-то, обходительностью пропустил ее вперед и двинулся следом.
Олег Борисович подмигнул Аркадию:
— Ох и любят бабы Афоню!
— Что? — Аркадий даже растерялся от неожиданности.
— Вот и ваша знакомая уже неровно дышит к нему.
— Откуда вы взяли? — тоскливо спросил Аркадий.
— Так видно же!
Продолговатое лицо Олега Борисовича блестело от удовольствия. Как будто все женщины, о которых зашла речь, любили не Горячева, а его — бывшего актера и бывшего официанта.
Аркадий быстро отвел взгляд.
И вдруг услышал осторожное:
— А она кто вам, простите? — И на его колено легла рука с толстыми и короткими пальцами.
Теперь ответ мог быть только один. То есть любой, кроме правды.
— Товарищ по работе.
— А я уж было подумал…
— Хороший товарищ!
— Главное — не жена, не любовница и не дама сердца, — и Олег Борисович снова подмигнул.
Аркадий до боли сжал руками колени. Что же делать? Пойти за ними? Сказать, что тоже решил посмотреть цветы? Возможно, они и поверили бы. А вот бывшего официанта уже не обманешь. И сразу об этом узнает вся бригада. Нет, только не это! К тому же он не уверен, что они удалились, чтобы остаться наедине. Уж очень они были спокойны и будничны. Никакого смущения или взволнованности… А может быть, они ни о чем таком и не думают? Просто ходят по поляне, Горячев все так же предупредителен: помогает перепрыгивать через канавки, с насмешливой торжественностью преподносит какой-нибудь редкий цветок.
Олег Борисович между тем не умолкал. Сперва он говорил о какой-то заезжей москвичке, которая по уши влюбилась в красавца бригадира, а потом два лета подряд приезжала тайком от мужа. Затем стал рассказывать об одной местной библиотекарше, ради Афанасия сбежавшей прямо со свадьбы. Речь его была полна умиления и восторгов победами Горячева.
— А еще была одна, маленькая такая блондиночка…
— Послушайте, — взмолился Аркадий.
Конечно, если Горячев вспомнит, что рядом с ним молоденькая женщина, которой он нравится… женщина, кстати, по его сведениям, свободная… желанная, конечно…
В этом случае только одна надежда… если они спохватятся… что находятся в каких-нибудь нескольких десятках метров… А с другой стороны, почему она должна уступить в первый же день, даже если он ей нравится?..
А разве тогда было как-то иначе?
…Они с Маришкой были знакомы всего неделю. Всего одну неделю. Правда, встречались каждый день. Он дожидался ее за школьными огородами и глухой тропинкой провожал до общежития, где ютились учительницы. Шесть дней они расставались у порога, а на седьмой день она пригласила его зайти. За неимением стульев они присели на кровать. Все остальное произошло как во сне. Он не знал, что и думать. Впрочем, это уже не имело значения. В ту же ночь он сделал ей предложение. И хотя к той — первой — своей близости они больше в разговорах не возвращались, Аркадия нет-нет да посещали сомнения: а вдруг у нее был кто-то до него? Странным, очень странным казалось ему и то, что она никогда не говорила ему о любви. Как будто слова «Я люблю тебя» или просто «Люблю тебя» или еще проще «Люблю» были для нее запретными. А когда он все-таки спрашивал, она шутливо отвечала: «Не задавай глупых вопросов!» Успокаивал он себя лишь тем, что она воспитывалась в семье, где не признавались какие бы то ни было нежности и разговоры о чувствах…
— Как увидят его, так и дух у них захватывает — у бедных самочек!
— Ведь я просил вас!
— Пардон!
…И вообще, почему после замужества она в отношениях с мужчинами должна быть иной, чем до замужества? Тогда на все потребовалась какая-то неделя. Но то был он — заморыш с узкими, страшно узкими плечами, неизвестно чем потревоживший ее воображение. А тут — Горячев!
— Зря вы отпустили свою приятельницу! — хихикнул Олег Борисович. — Ох и зря!
— Да замолчите же!
Аркадий встал и, покачиваясь, как пьяный, пошел в лес. Он как наяву видел эту картину — Маришку и Горячева, торопливо предававшихся любви. Ее запрокинутую голову, трепетно прикрытые веки, ищущие губы. Это было так зримо, так знакомо, что он застонал.
Теперь он уже метался между деревьями, не зная, куда идти, где искать…
И вдруг он увидел их: Маришка висела на локте у Горячева и заглядывала ему в лицо. Что-то весело рассказывала. В другой руке Горячев держал букетик золотисто-рыжих цветов. Так и нес перед собой — видно, для отвода глаз.
Щеки Маришки горели.
«Сколько времени их не было? — лихорадочно думал Аркадий. — Полчаса? Четверть часа? Час? Много? Мало?»
И тут Маришка увидела мужа. Сильно смутилась — он был уверен в этом, — быстро отодвинулась от своего спутника.
Горячев взглянул на Аркадия насмешливо и как будто снисходительно.
Аркадий молча подошел к Маришке и ударил ее по лицу.
— За что?! — крикнула она, побледнев как полотно.
— Сука, — тихо сказал он.
Перед ним промелькнули светлые и острые как лезвие глаза Горячева.