Страница 114 из 124
— Вот здесь можно! — Горячев показал на маленькую аккуратную скамеечку, врытую у самого обрыва.
— Откуда она здесь? — удивился Аркадий.
— Для гостей поставили. Чтобы закатами да восходами любовались.
Аркадий подошел и с опаской пошатал скамеечку — до того ненастоящей, игрушечной казалась она среди этих огромных скал.
— Выдержит?
— Пока выдерживала.
Аркадий сел. Действительно, залив отсюда виден как на ладони. За ним в синеватой дымке тянулись до далеких гор, сливавшихся с горизонтом, почти морские расстояния.
Горячев присел рядом, закурил.
— Так о чем будем говорить? — в его голосе послышалась едва приметная усмешка.
— Подождем Марину, — сказал Аркадий.
А Маришка не спешила. Она поднималась к ним между валунами и собирала камешки. Иногда с любопытством поглядывала вверх и улыбалась.
Аркадий покосился на Горячева. Тот неотрывно смотрел на Маришку и так же аккуратно, в сторону от скамейки, стряхивал пепел.
— «Увезу тебя я в тундру…» — донеслось снизу.
Пела она негромко, вполголоса, как привыкла напевать дома.
— Афанасий! — вдруг крикнула она наверх. — Что это за камень? — и показала.
— Уж больно далеко, не видать, — отозвался Горячев.
Она сделала еще несколько шагов.
— И отсюда тоже не видно?
— Да нет, надо бы поближе.
— А я думала, что зрение у вас, как у орла!
— Где уж нам до орлов…
Маришка остановилась под обрывом.
— Аркаш, дай руку!
Он помог ей взобраться на пригорок. Она появилась перед ними, тонкая и стройная, как гимнастка. Жестом королевы протянула Горячеву камень.
— Ну так что это за самоцвет?
Бригадир взял и неуверенно произнес:
— Яшма, однако?
— Вот так-то, — сказала она мужу, пряча находку в карман курточки. И, усевшись в тесной серединке, заявила весело и требовательно: — А теперь, Афанасий, расскажите нам что-нибудь!
Но тот смущенно ответил:
— Уж лучше вы спрашивайте, а я буду отвечать.
— Идет, — согласился Аркадий. — Первый вопрос: кто ваши родители?
— Отец на фронте погиб. Отчим у меня. Да вы его знаете — Алексей Дмитриевич.
— Это маленький такой? На Ролана Быкова похожий?
— Он самый. А мать по хозяйству.
— Вы один у нее?
— Еще трое.
— Все сыновья? — живо спросила Маришка.
— Два сына, одна дочка.
— Тоже рыбаки? — поинтересовался Аркадий.
— С удочкой иногда посиживают. Один брат милиционер в райцентре, другой — киномеханик. Все как у людей: рыбка — рыбкой, а работа — работой.
— Странные мысли для знатного рыбака, — кокетливо заметила Маришка.
— Не нравится?
— Не очень, — призналась она и назидательно-шутливым тоном добавила: — Надо любить свою профессию.
Господи! Она еще и поучает его…
— Придется полюбить… ради знакомства, — ответил Горячев.
— Я ведь серьезно.
— Так и я не шучу.
Маришка произнесла, склонив голову набок:
— На будущее: остерегайтесь говорить странные мысли. А то я их записываю.
— Дайте поглядеть, — протянул руку Горячев.
— Нет, — она спрятала блокнот за спину.
Да ведь они в открытую флиртуют при нем! И Аркадий сказал с едва сдерживаемым раздражением:
— Мариш, поменяйся с Афанасием местами, а то через тебя нам неудобно разговаривать.
— Пожалуйста, — она пожала плечами и пересела на освободившийся край скамейки.
Стало теснее, потому что Горячев сидел теперь в середине и не прямо, а вполоборота к Аркадию. Маришка же оказалась как бы на отшибе.
Аркадий продолжал засыпать Горячева вопросами:
— А Толя давно в бригаде?
— Третий год. Так же как я, после армии. Но он у нас последнюю путину.
— Почему?
— Как поженятся с Юзей, так и завербуются на БАМ.
— Всего двое из бригады? — снова подала голос Маришка.
— Хватит, — ответил Горячев. — Должен же кто-то и рыбку ловить, кормить строителей.
— Редкое у нее имя, нерусское. Она что, полька? — спросил Аркадий.
— Мать будто полька. А отец русский, чалдон.
— Симпатичная она очень.
— Это уж как найдет на нее.
— Но вас-то она слушается?
— Как бригадира не послушаешься? Должность такая.
— Остались двое, о которых мы с Мариной ничего не знаем, — Миша и тот… Олег Борисович.
— Миша первый год у нас. Покуда в учениках ходит.
— Ну и как, получится из него рыбак?
— А куда ему деваться?
— Ну с Мишей ясно. А вот…
Аркадий не договорил фразы. Маришка вдруг поднялась со скамейки и, не спуская с чего-то взгляда, двинулась между деревьями. Опять какой-нибудь камешек. Прямо как ребенок.
Горячев также проводил ее своими узкими голубыми глазами.
— А вот об Олеге Борисовиче, — наконец продолжил Аркадий, — мы не знаем что и думать.
— Людей не хватает, — вздохнул Горячев. — А то бы давно отправили на принудительное лечение. Может, этой осенью и пошлем.
— А кем он был раньше?
— Все об этом спрашивают. Последние десять лет в ресторане на вокзале работал. Старшим официантом. Там и спился.
— А сюда как попал?
— Как все — по объявлению.
— Но впечатление он производит человека образованного, начитанного…
— Что верно, то верно. Книг про любовь он прочел столько, что иному и не снилось.
— Только про любовь?
— А в других книгах, говорит, одна тягомотина. Чего их читать?
— А кем он был до того, как стал официантом?
— Разное говорят. Но лучше вы уж спросите у него самого. Вон он подышать свежим воздухом вышел… Сейчас позову его… Борисыч!
Тот вздрогнул и обернулся.
— Подымись-ка на минутку!
Бывший официант покачнулся и нетвердыми шагами двинулся к валунам.
— Начали с вас и не заметили, как перешли на других, — сказал Аркадий. — Придется еще разок вернуться.
— Опять, что ли, будете спрашивать о родных? — усмехнулся Горячев.
— Ну что вы! Так, немножко пройдемся по биографии.
— Это можно…
Олег Борисович еще был под хмельком. Аркадий и Горячев втащили его на пригорок, усадили на скамейку.
— Да, да, я расскажу вам свою жизнь, — обрадовался он, узнав, что им также заинтересовался приезжий журналист, — и вы напишете обо мне книгу.
Аркадий и Горячев переглянулись.
— Я покажу вам фотографии, — продолжал Олег Борисович, — на которых я снят в разное время, начиная с тридцатых годов…
У него неожиданно зачесались ладони, и он ожесточенно поскреб их ногтями.
— Я долго скрывал свое социальное происхождение. Теперь оно уже никого не пугает. Даже начальников отдела кадров. Мой отец был колчаковский офицер. Прапорщик!
— Простите… Мариш, иди послушай! — крикнул Аркадий жене, собиравшей цветы: разговор обещал быть интересным. — Быстрей!
— Сейчас! — ответила она, все так же не спеша переходя с одного места на другое.
— Ее не дождешься, — сказал Аркадий.
Ему показалось, что в голубых глазах Горячева вспыхнула и тут же погасла какая-то затаенная мысль.
— Он никого не вешал, не убивал, — продолжал исповедоваться Олег Борисович. — Он был тихий человек. Интендант. По маминым рассказам, он даже красть не умел. Да и потом не научился. Еще до войны он стал главным бухгалтером рыбокомбината. Его помнят многие…
— Давеча Алексей Дмитриевич вспоминал его, — сказал Горячев. — Говорил: ни за что не подумаешь, что у Колчака служил.
— Никто, ни один человек не знал об этом, — вскинул голову Олег Борисович.
— Зато теперь все знают, — заметил Горячев.
— Посмертно!
— Да и живи он сейчас, все одно не тронули бы.
— Теперь — да!
— А и раньше тоже.
— Я уважаю Афоню. Он самый добрый человек на этих берегах. Но в текущей политике он… вот!
И Олег Борисович постучал костяшками пальцев по скамеечке.
— С чего это вдруг? — усмехнулся Горячев. — Вроде бы одни и те же газеты читаем? Одно радио слушаем?
— Все равно… вот!
— Доказал.
— О нем пишите только хорошее!