Творец слез

Какое-то время я простояла, с восхищением рассматривая подушку: моя…

Потом стала разбирать свои немногие вещи, что у меня были. Повесила одну за другой на вешалки кофты, единственный свитер, весь в катышках, и брюки; осмотрела носки и затолкала самые изношенные в дальний угол ящика, надеясь, что там их никто не найдет.

Спускаясь вниз и еще раз взглянув на дверь своей комнаты, я спрашивала себя, скоро ли и я пропитаюсь домашним запахом, который витал вокруг.

– Вы уверены, что не хотите пообедать? – позже спросила Анна, с тревогой глядя на нас. – Может, все-таки перекусите чего-нибудь…

Я отказалась, поблагодарив. По дороге мы перекусили фастфудом, и я пока не проголодалась. Но Анна, судя по ее внимательному взгляду, кажется, в этом сомневалась. Затем она повернулась к Ригелю:

– А ты, Ригель? Кстати, я правильно произношу твое имя? Ригель, верно? – осторожно повторила она, произнося его имя так, как оно писалось.

Он кивнул, а потом, как и я, отказался от предложения пообедать.

– Хорошо, – сдалась Анна, – вероятно, вы хотите отдохнуть. Но если проголодаетесь, в коробке печенье, а молоко в холодильнике. Ах да, наша комната в конце коридора. Когда что-нибудь понадобится, не стесняйтесь!

Анна волновалась. У нее подрагивал голос, слегка сбивалось дыхание, а значит, она волновалась за меня, Анна беспокоилась, сыта ли я и не нуждаюсь ли в чем-нибудь.

Она правда стремилась окружить меня заботой, и не затем, чтобы угодить социальной службе, – так действовала миссис Фридж, которая выставляла нас напоказ инспекторам чистенькими и сытыми. Нет, Анна в самом деле за меня переживала…

Когда я поднималась по лестнице, барабаня пальцами по перилам, мне в голову пришла идея спуститься на кухню посреди ночи и съесть печенье, сидя за стойкой, как делали люди в фильмах, которые мы смотрели через щелочку, пока миссис Фридж храпела в кресле перед телевизором.

Чьи-то шаги заставили меня обернуться – по коридору шел Ригель. Я видела его со спины, но почему-то была уверена, что он меня заметил. Только сейчас я вспомнила, что он был одним из героев на картинке из моей сказки. Новая жизнь, какой бы желанной и прекрасной она ни была, теперь не казалась безоблачной. Нет: картинку портило черное пятно, которое невозможно убрать.

– Ригель! – против воли сорвалось с моих губ, я не успела сдержаться.

Он остановился посреди пустого коридора, и вся моя уверенность испарилась за секунду.

– Теперь… теперь, когда мы…

– Теперь, когда мы что? – произнес он в своей издевательской, мучительной манере.

Я вздрогнула.

– Теперь, когда мы здесь вместе, – продолжила я, глядя ему в спину, – я… хочу, чтобы все получилось.

Хочу, чтобы все получилось, даже если он тоже герой этой волшебной истории и я не могу ничего с этим поделать. Даже если он был тем самым черным пятном, я молилась, чтобы он не испортил эту прекрасную сказку…

Не говоря ни слова, он двинулся дальше и подошел к двери своей комнаты. А я с поникшими плечами осталась стоять у лестницы.

– Ригель…

– Не входи в мою комнату, – сказал он стальным голосом, – ни сейчас, ни в будущем.

Я бросила на него беспокойный взгляд, чувствуя, как мои добрые намерения разбиваются о его стальную преграду.

– Это угроза? – тихо спросила я, когда он нажал на дверную ручку.

Он открыл дверь, но в последний момент повернулся и посмотрел на меня через плечо. Прежде чем дверь за ним закрылась, я увидела жестокую усмешку на его губах. Ухмылка Ригеля была моим приговором.

– Это совет, бабочка.

Глава 2. Потерянная сказка

Судьба порой неприметная тропинка.

Мой сиротский дом называется «Санникрик-Хоум». Он находился в конце тупиковой улицы на глухой окраине городка, расположенного на юге штата. Дом принимает таких несчастных детей, как я, но мне никогда не доводилось слышать, чтобы кто-то произносил его настоящее название. Все по-простому называют его Склепом, то есть могилой, и вскоре я поняла почему: всякий, кто туда попадает, обречен на деградацию, ведущую в тупик, как и улица, на которой он стоит.

В Склепе я жила как за тюремной решеткой. Все годы я каждый день мечтала о том, чтобы за мной кто-нибудь пришел, посмотрел мне в глаза и выбрал меня, именно меня из всех детей, которые там жили. Чтобы он захотел забрать меня такую, какая я есть, даже если я и неидеальная. Но меня не выбирали, потому что никогда не замечали… Я словно невидимка.

Другое дело – Ригель. Он не потерял родителей, как многие из нас. Беда не коснулась его семьи, когда он был ребенком. Его нашли у дверей приюта в плетеной корзине без записки и без имени, брошенного в ночи и охраняемого только звездами, этими огромными спящими великанами. Младенцу была всего неделя от роду. Его назвали Ригелем – в честь самой яркой звезды в созвездии Ориона, которая в ту ночь сияла, как алмазная паутина на пологе из черного бархата. Фамилией Уайльд дирекция заполнила прочерк в его анкетных данных.

Мы все привыкли думать, что он родился среди звезд. Об этом говорила и его внешность: молочно-бледная, лунного цвета кожа, уверенный взгляд черных глаз, которые не боятся смотреть в темноту.

С раннего детства Ригель являлся красой и гордостью Склепа. Звездный ребенок – так называла его наша первая кураторша. Она обожала Ригеля и даже научила его играть на пианино. Занималась с ним часами, проявляя невиданное терпение, которого на нас у нее никогда не хватало, и нота за нотой превращала его в примерного мальчика, яркую личность, сияющую на фоне серых стен нашего учреждения.

Добрый и умный Ригель с ровными белыми зубами, с неизменно высокими оценками, с карамельками, которые кураторша тайком совала ему перед ужином, – ребенок, которого все хотели забрать себе.

Но я знала, что он не такой. Я научилась видеть то, что скрывалось за его белозубой улыбкой и маской идеального мальчика, которую он никогда не снимал.

Он носил внутри себя ночь, прятал в складках своей души тьму, из которой его вырвали.

Не знаю почему, но Ригель всегда вел себя со мной странно. Вроде бы ничего плохого я ему не делала, чтобы заслужить такое отношение. Помню, когда мы были еще совсем маленькими, он любил молча наблюдать за мной издалека. Все началось в самый обычный день, даже не помню, в какой именно. Проходя мимо, он задел меня и сбил с ног, я упала на коленки. От боли я повалилась на бок и подтянула ноги к груди, а когда посмотрела на него, не увидела в его глазах и намека на сожаление. Он стоял на фоне потрескавшейся стены и равнодушно смотрел на меня.

Ригель дергал меня за одежду и волосы, срывал с косичек бантики – мои ленты валялись у его ног, как мертвые змейки, и, прежде чем убежать от него, сквозь мокрые от слез ресницы я часто видела, как его губы растягиваются в ехидной улыбке.

И тем не менее он никогда не нападал на меня. За все годы он ни разу меня не ударил. Одежда, косички, ленты… Бывало, толкал меня, тянул за рукав, но никогда не дотрагивался до моей кожи, как будто не хотел оставлять доказательств своей вины. Не знаю, может, его останавливали мои веснушки. Или он так сильно меня презирал, что даже брезговал прикасаться.

Ригель всегда был сам по себе и редко присоединялся к чужим играм.

Но помню, когда нам было около пятнадцати, в Склепе появился новенький – белокурый паренек, которого через несколько недель должны были передать опекунам. Он почти сразу сошелся с Ригелем. Наверное, потому, что был еще хуже его, если это, конечно, возможно. Они любили стоять, привалившись к ветхому заборчику, причем Ригель всегда со скрещенными руками, надменной ухмылкой и темными поблескивающими глазами. Я никогда не видела, чтобы они спорили или ссорились.

Но однажды вечером паренек появился в столовой с синяком под глазом и распухшей скулой. Миссис Фридж смерила его свирепым взглядом и громовым голосом спросила, что, черт возьми, случилось. «Ничего, – пробормотал он, не поднимая голову от тарелки, – я упал в школе». Но что это за «ничего», уж я-то знала. Ригель тоже опустил голову, пряча глаза. Он ухмылялся, и его ехидство проступало как трещина на гладкой маске.