Страница 35 из 39
Человек добровольно взвалил на свои плечи и эту санитарную функцию. Он очищал корнеобитаемый слой от метаболитов, переворачивая плугом верхний слой почвы. Это дорогое и тяжелое мероприятие не столь эффективно и антиприродно по своей сути, тогда как бесплужная система земледелия приближает ситуацию к природной.
Системы земледелия будущего должны быть природоохранными, то есть основанными на рациональном комбинировании бесплужной и травопольной систем земледелия с введением поливидовых сообществ, систем, минимально использующих механическую обработку и химизацию. Чтобы восстановить плодородие нарушенных почв, большие площади придется запускать в долгосрочный заповедно–залежный клин.
Трудно внедряется в нашу бытовую, производственную и даже научную практику биосферное мышление. Слишком многие современные специалисты–практики относят его в область теории, не беря на вооружение, отмахиваются от него, как от надоедливой мухи, а есть, наверное, и такие, кто и слова “биосфера” никогда не слышали. Страшно становится от общения со специалистами, которые хотят только брать и брать от природы, не задумываясь о том, что оставят они на Земле.
Особенно остро нехватка биосферного мышления ощущается там, где контакт человека с природой происходит каждодневно, где он исторически стал средством существования человека. Речь идет о контакте человека с почвой в прямом смысле.
К сожалению, у поколения новых специалистов сложился определенный взгляд на почву как на средство производства сельскохозяйственной продукции. Требуя от нее максимальных урожаев, одномоментно расходуя ее ресурсы, они почему–то забывают о другой, необходимой, стороне производства — воспроизводстве. А почва, из года в год истощаясь, постепенно теряет свои лучшие, формировавшиеся веками и тысячелетиями свойства, обеспечивающие способность к ежегодному воспроизводству биопродукции. Почва теряет свое плодородие. Горько сознавать, но забывает нынешнее поколение старые крестьянские мудрости. Чужда стала человеку, вооруженному современными средствами научно–технического прогресса, старая, отжившая “крестьянская философия”. Ее заменила философия потребительства. Да, не находят наши школьные программы места даже для маленького курса почвоведения.
Не знают наши дети, да и многие взрослые люди, отмахнувшиеся от старых крестьянских истин, что такое почва, как она возникает, развивается, сколько нужно времени, чтобы на месте безжизненной породы заколосилось поле, расцвели ромашки, встал могучий лес. Не в этом ли истоки нашего бездумного расточительства?
Но вернемся к нашему чернозему. Глубокая тракторная вспашка, пришедшая тогда на поля, овраги, блиндажи и снарядные воронки, опустошение войной и запущенность территории сильно подкосили прочность наших черноземов. Исчезла его знаменитая водопрочная зернистая структура, а вместе с этим начался разгул водной и ветровой эрозий. Большие планы по агромелиорации черноземов не были доведены до конца. Оскальпированный чернозем сносился водой в низины, а ветры уносили его далеко от родной сторонки. Оседали черноземные частицы где–то за морем, в Румынии и Венгрии, или просто в море, а подуют западные ветры, летели они в заволжские прикаспийские дали. Но это уже не чернозем, а лишь частички его. Их судьба подобна судьбе любого человека, заброшенного на чужбину.
Земля — территория — у нас оставалась, все десятины и гектары были на месте, но почвы либо исчезали, либо уже исчезли, либо резко поблекли в своей плодородной мощи и красоте.
В начале 60‑х годов на душу населения у нас в стране приходилось 1,14 гектара пахотной земли, а сейчас эта величина упала до 0,8 гектара. Да под одни водохранилища на реках ушли площади, равные размером величине трех Бельгии. И это лучшие пойменные луговые угодья с прекрасными почвами! Что уж говорить о многочисленных потерях от строительства заводов, дорог, аэродромов и т. п. Расхищение почвенных ресурсов (иначе это не назовешь) идет такими большими темпами, что мы скоро превратимся в банкротов. И это при наличии “царя почв” — русского чернозема. В нас укоренилась мысль, что земли у нас много — 22,4 миллиона квадратных километров. А ведь больше половины территории страны расположено в зоне вечной мерзлоты с низкой биопродуктивностью. Добавить сюда горные регионы, огромные среднеазиатские пустыни, обширные внутренние акватории — вот и окажется, что почв у нас мало, да и те, которые есть, нарушены или разрушены, в том числе и во времена мелиоративного поветрия (вторичное засоление, переосушка торфяных массивов, эрозия песчаных почв и т. д.). Нам не обойтись без почвенной службы и почвенной инспектуры с чрезвычайными правами. Нужна стоимостная оценка почв. Все это — дело всенародное, и ответственность почвоведов и землеустроителей огромна.
Но вот неожиданно слово “почва” замелькало в лексиконе людей. Это были преимущественно пожилые, видом вполне приличные, а иногда и просто интеллигентные люди разных национальностей. Кто они? В социально–общественном смысле они оказались садоводами–дачниками, которые на своих 4—6 сотках глубоко озабочены плодородием, воссоздают на изуродованной техникой земле дотоле невиданные почвы. Еще рано это явление обобщать в социальном, а тем более в биосферном планах, но симптомы подобного доброкачественного заболевания уже очевидны. Жаль только, что землицы у них мало, у этих первопроходцев сельского хозяйства будущего.
Как бы предвидя садово–огородный бум горожан, великий Карел Чапек писал о нас и для нас:
“Человек, в сущности, совершенно не думает о том, что у него под ногами. Всегда мчится как бешеный и самое большее — взглянет, как прекрасны облака у него над головой или горизонт вдали, или чудесные синие горы. И ни разу не поглядит себе под ноги, не похвалит: какая прекрасная почва! Надо иметь садик величиной с ладонь, надо иметь хоть одну клумбочку, чтобы познать, что у тебя под ногами. Тогда, голубчик, ты понял бы, что облака не так прекрасны и грозны, как земля, по которой ты ходишь. Тогда научился бы различать почву кислую, вязкую, глинистую, холодную, каменистую, засоренную. Тогда узнал бы, что персть бывает воздушная, как пирог, теплая, легкая, вкусная, как хлеб, и назвал бы ее прекрасной, как называешь женщин или облака. Тогда испытал бы особенное чувственное наслаждение, видя, как твоя трость уходит на целый локоть в рыхлую, рассыпчатую почву, или сжимая в горсти комок, чтоб ощутить ее воздушное и влажное тепло.
А если ты не поймешь этой своеобразной красоты, пускай судьба в наказание подарит тебе несколько квадратных сажен глины, твердой, как олово, глины, лежащей толстым слоем, глины материковой, от которой несет холодом, которая прогибается под заступом, будто жевательная резинка, спекается на солнце и закисает в тени; глины злой, неуступчивой, мазкой, печной глины, скользкой, как змея, и сухой, как кирпич, плотной, как жесть, и тяжелой, как свинец. Вот и рви ее киркой, режь заступом, бей молотком, переворачивай, обрабатывай, изрыгая проклятия и жалуясь на судьбу. Тогда поймешь, что такое вражда и коварство бесплодной, мертвой материи, нипочем не желающей стать почвой для всходов жизни. Уяснишь, в какой страшной борьбе, пядь за пядью, отвоевывала себе место под солнцем жизнь, в любой ее форме — от растительности до человека.
И еще ты узнаешь, что земле надо давать больше, чем берешь у нее…”
Общепризнано, что самые богатые почвы нашей страны — кубанские черноземы. Расположенные на подгорной равнине и нижних террасах реки Кубани, эти почвы в своей эволюции прошли гидроморфно–луговую стадию, ту стадию, когда идет максимальный синтез почвенного гумуса в условиях оптимального увлажнения и тепла. Кубанские черноземы имели мощность гумусовых горизонтов более 1 метра, суглинистый или глинистый состав, обильную почвенную микрофлору и фауну, содержали до 10 процентов почвенного гумуса и потому давно прослыли зерновой житницей России. Кубанская пшеница была символом богатства края, его визитной карточкой. Так было до тех пор, пока четверть века назад кому–то не пришла в голову мысль превратить Кубань в зону рисосеяния, а затем, приняв непродуманное решение, приступить к коренной перестройке кубанских ландшафтов.