По холодным следам

— По крайней мере, ты хотя бы открываешь рот, — возражает он, кладя нож на стол и глядя дочери прямо в глаза. — Держу пари, что некоторые ребята даже слово боятся сказать.

Благодарная улыбка Джейн, едва заметная из-за плеча Тома, для меня как бальзам на сердце. Словно почувствовав мое присутствие, муж оборачивается и, улыбнувшись, бросает горсть нарезанных помидоров на кучу зелени, после чего торжественно ставит салатницу на стол.

— Все готово! — объявляет он. — Бери пасту, Джейн. Давайте же сядем и вместе поужинаем впервые за бог знает сколько времени.

И как раз в этот момент раздается звонок в дверь.

2

Первое, что я вижу, — это ее светлые волосы, озаренные пепельно-розовым сиянием хьюстонского заката.

Потом лицо: тонкая бледная кожа, туго натянутая на широких скулах, подсвеченных алыми закатными бликами, отчего темные круги под запавшими глазами выделяются еще резче. Лицо выглядит одновременно молодым и старым. На ней поношенные джинсы с дырками на коленях, футболка. Гостья собирается заговорить, когда я замечаю, что она босиком.

Она вроде кого-то мне напоминает, но я словно растворяюсь в пространстве, мысли слепо тычутся в разные стороны, органы восприятия обшаривают ее облик, пытаясь хоть за что-нибудь зацепиться: волосы, глаза, молодая, босиком.

Глаза у нее расширяются, лицо еще больше бледнеет.

Я невольно выставляю руки перед собой, широко растопырив пальцы, — ладони готовы защитить меня от этого багрового заката, как от ядерного взрыва, ноги подгибаются, я вот-вот упаду, но первой падает девушка на крыльце, оседает прямо на коврик, и ее светлые волосы цепляются за ветки кустов азалии, когда она соскальзывает вниз. Я открываю рот и кричу, видимо зову Тома, хотя ничего не слышу, поскольку мозг по-прежнему ослеплен отблесками заката на лице гостьи. Том подбегает, замирает на миг, а потом бросается мимо меня к двери. Я зажмуриваюсь, а когда открываю глаза, девушка почти целиком исчезла в его объятиях; спутанные пряди ее волос сминаются под его пальцами, когда он прижимает ее к груди, раскачиваясь взад-вперед.

— Джули, Джули, Джули, — причитает он, словно хор из ночного кошмара, который, как я теперь понимаю, длился все эти восемь лет каждую ночь напролет, а то и каждый день, тянулся непрерывным потоком, хотя я предпочитала его не замечать. Тут я вижу Джейн, застывшую в коридоре, и мозг у меня наконец-то включается.

— Набери девять-один-один, — выдавливаю я. — Скажи, что нам нужна скорая. — Тому, который издает дикие, животные всхлипы, которые я тоже слышала во сне, я говорю: — Веди ее в дом.

И вдруг самого страшного как не бывало. Джули вернулась.

Первые сутки после появления Джули до странности похожи на первые сутки после ее исчезновения: зеркальная симметрия, придающая дополнительную значимость каждой детали. Цветы индийской сирени, ронявшие лепестки, когда нашу дочь похитили в начале осени, сейчас, в начале жаркого лета, только начали разворачиваться, будто смятые клочки папиросной бумаги. Сирена с ревом следует по всему району до нашего дома, как и в прошлый раз, но в машине едут медики, а не полиция, и на закате, а не на восходе солнца, поэтому соседи, которые выглядывают посмотреть, в чем дело, одеты в рабочие костюмы, а не в халаты, и держат в руках кухонные прихватки, а не утренние газеты. Все задом наперед, словно негатив давней трагедии.

Ехать в карете скорой помощи вместе с Джули разрешают только одному из нас, и Том немедленно делает шаг вперед, поэтому мы с Джейн забираемся в «ренджровер» и следуем за ними. Когда мы подъезжаем к больнице, как раз выгружают каталку с Джули, уже подключенной к капельнице, везут внутрь и устанавливают за шторой в большой общей палате. Все происходит с тем мучительным сочетанием медлительности и спешки, которое присуще всем отделениям неотложной помощи.

Следующие тридцать минут под флуоресцентными лампами тянутся как тридцать часов. Джули открывает глаза, что-то лепечет и снова отключается. Том сидит у ее постели, держа дочь за руку и бормоча неразборчивые утешения; я расхаживаю взад-вперед; Джейн подпирает стенку; то и дело врываются медсестры, которые ничего нам не объясняют, а лишь задают вопросы о страховке или анамнезе Джули — вопросы столь бесполезные и нелепые, что в конце концов мне становится ясно: некоторым из этих женщин просто любопытно увидеть знаменитую «потеряшку Уитакер» своими глазами. Очередная медсестра собирается взять кровь на анализ, и Джули приходит в себя от холодного прикосновения влажного ватного тампона к внутренней стороне сгиба локтя. Она держит глаза открытыми ровно столько, чтобы неопределенно кивнуть в ответ на быстрые вопросы медсестры, а едва игла входит в вену, Джули снова теряет сознание. Штора, отделяющая нас от остальной палаты, трепещет, когда мимо проносятся люди, и не может заглушить какофонию скрипа колес каталок, неразборчивых объявлений по радио и гула голосов в коридоре, перемежающихся громкими вздохами и редким смехом. Наконец приходит женщина-доктор и выгоняет всех из закутка, несмотря на наши с Томом возражения.

— Я осмотрю ее всего за пару секунд, — обещает она. — Мама, папа, никуда не уходите.

Излишне говорить, что мы и не собираемся никуда уходить, но Джейн пользуется случаем, чтобы найти туалет. Доктор появляется из-за шторы после приглушенного разговора, который мне так и не удалось расслышать, и я успеваю разглядеть на заднем плане Джули — она очнулась, но явно не понимает, где находится, — прежде чем врач снова задергивает занавес. Пациентка обезвожена, заявляет нам доктор, страдает от истощения и переохлаждения, не ела несколько дней, но, похоже, никаких травм или повреждений нет, а в крови не обнаружено посторонних химических веществ.

— После капельницы с физраствором она взбодрится и будет как новенькая. — Либо доктор не удосужилась прочитать историю болезни нашей дочери и ни разу не смотрела новости за последние восемь лет, либо слишком очерствела на этой работе и ей не хватает ума придумать нечто менее банальное. — Советую приехать на полное обследование через пару недель. Перед выпиской вам дадут все необходимые рецепты и рекомендации.

Когда мы вместе с врачом возвращаемся в закуток Джули, раздается стук в стену (поскольку двери тут нет), и вслед за нами входит следователь из полиции. Сорокалетний, темноволосый, похожий на типичного детектива из сериалов, но гораздо менее привлекательный, он оставляет штору приоткрытой и оглядывает Джули из этого импровизированного дверного проема.

— Джули Уитакер, — говорит он. — Невероятно.

Джули не обращает на него никакого внимания, но, увидев нас с Томом, падает обратно на подушку и без слез плачет. Том бросается вперед, чтобы обнять ее и прижать к себе. Заметив выражение моего лица, дама-доктор обещает, что Джули переведут в нормальную палату, как только появится место, и поспешно выходит. Коп представляется детективом Оверби и начинает задавать мне вопросы об обстоятельствах возвращения Джули. Но что я могу ему рассказать? Что она появилась из пылающего алого заката, или вылезла изо лба индийского божества, или, подобно Еве, материализовалась из ребра Адама, пока тот спал? Если честно, меня даже не волнует, как она к нам попала.

Я слышу, как Том повторяет ей снова и снова:

— Теперь ты в безопасности. Все в порядке. Доктор говорит, что ты поправишься.

Он разговаривает не столько с дочкой, сколько с самим собой, и хотя его слова не предназначены для меня, они настолько успокаивают, что я сосредоточиваюсь на них и отвлекаюсь от вопросов детектива Оверби.

Тот заявляет:

— Я хотел бы несколько минут поговорить с Джули наедине.

— Нет, — Джули цепляется за отцовскую руку, но смотрит на меня, — не уходите.

— Это не займет много времени.

Том встает, заслоняя собой койку, а мужчина он высокий, широкоплечий, внушительный, несмотря на появившееся брюшко.

— Категорически нет. Мы уже оставляли ее одну с врачом. Больше мы никуда не уйдем.