По холодным следам

— Меня зовут не Эсфирь! — крикнула она, но крик прозвучал как шепот.

— Нет, — согласился он.

Это ее потрясло.

— Ты — Руфь, ибо ты многое пережила.

Она замерла.

— Руфь, — сказал он, — ты прошла испытание. Принесла кровавую жертву. — Его голос утратил исступленность и стал успокаивающим, медовым. — Ты поступила правильно, Руфь. Она пыталась убежать, но ты остановила ее. Теперь мы снова можем быть счастливой семьей, только ты и я. Ты звала на помощь. Она пыталась одолеть тебя, и ты позвала на помощь. И вот я пришел.

Хотя у нее сильно кружилась голова, она знала, что все происходило не так.

Она тряхнула головой, чтобы избавиться от наваждения.

— Меня зовут Джули.

Имя — единственное, что у нее осталось, но оно заставило его руки крепче сжать рукоять топора. Она развернулась и с удвоенной силой стала взбираться по лестнице. Однако ноги у него были длиннее, чем у нее, и он нагнал ее в тот момент, когда она уже почти выбралась наружу. Джон Дэвид протянул руку, чтобы схватить ее, но зацепился рукояткой топора о ступеньки. Вырвавшись из подвала, она очутилась в кухне, он вылез следом за ней. Когда Джон Дэвид появился в дверном проеме, Джули уже обогнула кухонный стол, но уперлась в стену. Он остановился, перекидывая топор из одной руки в другую, как будто наслаждаясь ощущением его веса.

— Не заставляй меня убивать тебя, Эсфирь.

— Я думала, теперь меня зовут Руфь. — Она старалась говорить громко и твердо.

— Да какая разница! — взвизгнул он. — Не заставляй меня убивать тебя, потому что я сделаю это, если придется, хотя Бог не хочет твоей смерти.

— Дерьмо твой Бог, — бросила Джули.

— Бог — это любовь, а вот ты — дерьмо, — возразил он. — Никогда не забывай об этом!

Он ударил топором в середину стола, и столешница треснула по центру, лезвие застряло в ней. Она со всей силы толкнула стол, и этого оказалось достаточно, чтобы Джон Дэвид упал на задницу. Топор все еще торчал в столешнице, и она почти смеялась над тем, как нелепо Джон Дэвид копошится на полу. Он полз за ней, стараясь ухватить за ноги, отшвырнул брошенный ею стул, но она уже была у двери.

Джули успела поставить одну ногу на бетонную ступеньку крыльца, но Джон Дэвид схватил край простыни, в которую она завернулась. Она попыталась захлопнуть за собой внутреннюю дверь с противомоскитной сеткой. Но он придержал створку, и тогда Джули навалилась на нее всем телом. Его рука на мгновение ослабла, однако затем пальцы схватили ее за плечо и крепко сжали.

— Попалась, — выдохнул он, и его горячее дыхание обдало жаром ее щеку через сетку. — Попалась!

Джон Дэвид наклонился, и Джули почувствовала сквозь сетку его тело, такое мягкое и знакомое. Самое время вспомнить, как он лежал на ней, самое время вспомнить те кошмарные «причастия», вспомнить его власть над ней — вот сейчас, когда свобода почти рядом, но по-прежнему недостижима.

— Это ты во всем виновата, — выдохнул он сквозь сетку. — Ты не Руфь. Ты не Эсфирь. Ты ничто.

Но в ее окровавленных руках все еще оставалось кое-что острое и зловещее. Она вслепую полоснула лезвием ему по пальцам, а когда он разжал их, побежала.

Ничто… Ничто… Ничто…

Ничто… Ничто… Ничто… Ничто…

Ничто.

Она бежала в такт словам, стучащим в голове.

Нечто новое, прежде спящее, просыпалось в самой глубине, и каждый стук голых пяток о землю пронзал все тело, призывая принять это новое, поприветствовать его.

— Прощай, — сказала она ему. — Мне все равно. Ты ничто.

Но она знала, что обманывает саму себя. Потом она вспомнила давнее обещание помощи — персики в сиропе, консервированная кукуруза — и побежала в ту сторону. Все силы уходили на то, чтобы не споткнуться на неровном тротуаре, увернуться от низко свисающих веток и не запутаться в простыне, которая волочилась следом. У нее не было времени оглянуться и посмотреть, отстает ли Джон Дэвид на двадцать шагов, на десять или не отстает ни на один; достаточно оступиться — и его руки сомкнутся вокруг ее горла, окровавленные руки, порезанные острым лезвием, тем же самым, которым она совершила грех, непростительный грех. О, Шарлотта! Бедная, бедная Шарлотта…

Она бежала по старому району мимо тесных рядов кривых кирпичных домов, скрывающих бог знает сколько раздробленных черепов и изуродованных маленьких девочек, домов с бездной секретов, похороненных на заднем дворе. Причудливые, словно в сказке, старые фасады, увитые пышными виноградными лозами, вызывали у нее тошноту, и она бежала мимо них в поисках больших улиц, которые означали бы цивилизацию и, возможно, помощь. Но улицы были пугающе пустынны — видимо, слишком рано для утренних прогулок.

Джули выбежала из жуткого старого квартала на перекресток со светофором и остановилась перевести дух. Справа от нее, рядом с длинным зданием, раскинулся небольшой парк, в который вела крытая галерея. Она узнала скульптуру на лужайке, канал в ржавой металлической окантовке, извивающийся в траве бессмысленным узором, похожим на спутавшуюся оброненную ленту, и смутно припомнила, как однажды они ездили сюда с классом. Оглядевшись, она поняла, что утро еще не наступило: хотя сумрак рассеивался и она пережила долгую ночь, краски неба не походили на рассветные. Тусклый серый свет над головой создавал впечатление, словно она все еще в доме, только в большой комнате. Деревья казались огромными, изумрудный оттенок словно сочился из листьев. Насыщенный цвет и абсолютная бездвижность в мертвом воздухе превращали их в подобие театральных декораций или фантасмагорий из сна. Перебежав пустую улицу и повернув вправо, Джули увидела автостраду.

И огромный билборд, выше деревьев, выше фонарных столбов. «Пропала девочка, белокурая, красивая, розовощекая».

Это не она. Ничего общего. Джули посмотрела на рекламный щит, а потом на себя, босую, грязную, не мывшуюся несколько месяцев, проведенных в темноте, где он творил с ней страшные вещи. И теперь нечто, которое она считала ничем, угнездилось у нее в животе, чтобы напомнить о тех вещах. И напомнить о том, что она сделала с Шарлоттой. Девочка, глядевшая на нее с рекламного щита, ничего об этом не знала. Она была идеальна. И тут, словно кто-то сорвал с неба пластырь, на Джули обрушилась стена дождя. Через несколько секунд вода собралась в реку, которая потекла мимо ее босых ног, и пелена ливня почти полностью скрыла рекламный щит. И Джули снова пустилась бежать.

К тому времени, как она добралась до благотворительного склада, дождь перешел в морось, будто кто-то на небе выжимал белье, и солнце выглянуло из-за мокрых облаков, отчего мельчайшие капли заискрились в воздухе. Становилось жарко, но Джули дрожала перед тонкой фанерной стенкой склада. Дверь была заперта на висячий замок.

«Если что-нибудь понадобится…» — сказала ей тогда женщина с персиками. Сейчас ей было нужно много всего.

Ее тошнило. Тошнота могла напасть в любое время дня, особенно когда Джули подолгу не ела. От рвоты ее удерживал лишь стыд. Она принялась кружить вокруг склада.

Какая-то женщина курила сигарету, прислонившись к тонкой фанерной стене. Она заметила девочку и медленно, со скучающим видом, повернула голову в ее сторону, окинула с головы до ног долгим взглядом, выдохнула сигаретный дым и снова застыла. Похоже, она привыкла к долгому ожиданию.

Внезапно женщина встрепенулась и, быстро затянувшись, махнула рукой в сторону Джули.

— Девочка в парике! — воскликнула она. — Я тебя знаю. Ты та малышка в парике. Только где же ты потеряла парик?

Джули открыла было рот, чтобы ответить, но тут до нее долетел запах сигаретного дыма. От приступа тошноты она упала на колени, в грязь, и ее вырвало в мокрую траву под фанерной стеной склада, но, поскольку она давно ничего не ела, наружу выходила только обжигающая горло кислота. В глазах замелькали зеленые и желтые пятна, а потом их скрыла тьма. Очнувшись, Джули почувствовала теплую ладонь на затылке.