По холодным следам

Что касается меня, то я тоже хожу на работу. Как только я оказываюсь в своем кабинете, дверь которого запирается на ключ, уже ничто не может мне помешать. Я не обращаю внимания на преподавателей и студентов, проходящих по коридорам. Я опускаю голову на стол, рядом с мобильным телефоном, и жду звонка от Алекса, жду известий об экспертизе ДНК.

Иногда я начинаю терять терпение и представляю, как сама звоню в полицию и рассказываю о своих сомнениях относительно девушки, которая поселилась в моем доме. Тогда все пойдет гораздо быстрее. Но я выбросила номер Оверби, и, чтобы найти его снова, потребуется больше силы воли, чем у меня есть.

Кроме того, как сказал Алекс, мне лучше держаться в стороне. Эта девушка никогда не узнает, что именно я была инициатором проверки. В этом и состоит прелесть опознания трупа, а не живой девушки.

И что будет, когда они получат результаты? Я представляю, как полиция врывается в дом, готовая надеть на нее наручники и утащить прочь. Она сидит на диване под пледом, смотрит фильм, оборачивается на шум. Я пытаюсь представить ее реакцию на появление полиции. Ужас? Ярость? Но вместо этого перед глазами появляется ее лицо, когда она смотрела на светящийся экран аппарата УЗИ: бездонное горе и безнадежное отчаяние.

А вдруг я все-таки ошибаюсь?

Но я борюсь с привычной надеждой. Когда она снова закрадывается в сердце, я заставляю себя думать о фотографии.

Отсюда до мыслей о пистолете Тома рукой подать. Когда это мой муж посещал занятия по стрельбе, когда он получил разрешение на владение оружием? Еще одно дело, которое он провернул сам, без меня. Впрочем, оно не заняло у него много времени. Я и сама когда-то собиралась купить пистолет, ходила на стрельбище и тренировалась, чтобы получить лицензию. Я стреляла в бумажный силуэт человека из чисто прагматических соображений, убеждая себя, что хочу быть готовой, если подобное повторится. Я лгала самой себе, притворяясь, будто учусь стрелять для самообороны. На самом же деле я хотела убить похитителя. Каждый раз, когда пистолет стрелял и меня пронзала отдача, я испытывала радостное возбуждение при мысли, что, даже если промахнусь мимо сердца, зато попаду в плечо, колено или в пах, и тогда смогу стрелять в него снова и снова. Я жаждала убивать его целую вечность.

Однажды по дороге на стрельбище я осознала, кого на самом деле хочу убить: не похитителя Джули, а другого человека, того, кто действительно виноват в ее смерти, даже если никто не обвиняет его. Единственный человек, которого я могла привлечь к ответственности, — это я сама. На стрельбище застрелиться легче легкого. Даже не нужно владеть оружием, чтобы выстрелить из него. В тот день шел такой ливень, словно хляби небесные вывернулись наизнанку, и я чуть не разбила машину, добираясь до стрельбища. Но была настолько пьяна, что не смогла написать свое имя на листе регистрации, и меня прогнали.

Больше я туда не возвращалась. Долгий период моего пьянства подошел к концу, и когда я окончательно протрезвела, то решила не покупать пистолет. Но в нашей жизни действуют законы неизбежности. Пока я лила в машине пьяные слезы в попытке отшатнуться от края пропасти, где-то на другом конце города Том принял другое решение.

И теперь у нас в доме есть оружие. Наверное, так и было суждено. Теперь, когда я снова потеряла дочь, я могу воспользоваться им.

В пятницу вечером, после ужина, Том поднимается в комнату Джейн и закрывает дверь, а я сижу на диване и лениво щелкаю пультом, пролистывая кабельные каналы. Что-то должно произойти, что-то должно измениться. Почему-то я уверена, что это случится сегодня.

На середине повтора очередного эпизода сериала «Розанна» Джули подтверждает мое предположение. Она быстро проходит мимо меня. Я слышу, как открывается дверь гаража, вижу через кухонное окно отъезжающую машину Тома. Оставив телевизор включенным, выжидаю несколько минут и следую за Джули в своей машине.

Вечером автострада гораздо свободнее, и ее огни быстро мелькают мимо, а не медленно прокручиваются, как днем, когда из-за пробок еле ползешь. Выцветшие вывески, новостройки и многоквартирные дома выглядят ночью плоскими и скучными. Я едва различаю их. «Ренджровер» впереди меня ловко объезжает другие машины, лавируя по полосам. «Слишком уж хорошо она водит для новичка», — думаю я с некоторым сарказмом. Хотя на дороге полно машин, я не упускаю внедорожник из виду. Он возвышается над другими машинами и хорошо виден даже из моего приземистого маленького «приуса». Я понимаю, куда мы направляемся, еще до того, как она включает сигнал поворота.

Ночью «Врата» напоминают гладкий холм под сияющим куполом. Наземная стоянка переполнена. Очевидно, начинается одна из вечерних служб, самых посещаемых. Я сворачиваю на крытую парковку, где одетые в униформу сотрудники направляют шеренгу ползущих машин дальше вверх, а нескончаемый поток людей стекает по центральной лестнице. Я еду туда, куда мне указывают, поднимаясь мимо тысяч машин на самый верхний уровень парковки.

Проезжая лестницу, я каждый раз бросаю взгляд на вереницу прихожан, но, только свернув на верхний уровень и направляясь к свободным местам, наконец замечаю Джули, идущую вниз вместе с остальной толпой. На ней длинная юбка и кардиган, который я купила ей лишь несколько недель назад, когда все было по-другому.

Припарковавшись, спускаюсь по лестнице вместе с отстающими: худощавой пожилой парой в одинаковых джинсовых рубашках и с блестящими пряжками на ремнях; дамой с кожаной сумочкой, на которой болтаются массивные серебристые амулеты; чернокожей женщиной примерно моего возраста, в джинсах и блузке с оборками, толкающей перед собой двух детей; старушкой с тростью; высоким латиноамериканцем с пузом и грушевидной головой, который нетерпеливо расталкивает идущих впереди. Мы выходим на наземную стоянку, затем в вестибюль, который кишит людьми. Вечером мониторы, прожекторы, монотонный гул, который не могут заглушить ни толстый ковер, ни мягкие половички, создают ощущение, что мы на стадионе. От всеобщего напряжения и возбуждения воздух кажется наэлектризованным, так что становится ясно: вся обстановка изначально рассчитана на то, чтобы взвинтить, взволновать людей.

Эскалаторы, разделяющие вестибюль пополам, заполнены людьми, но Джули нигде не видно. Я торопливо прохожу мимо информационной стойки и ступаю на эскалатор, чтобы приподняться над гудящей толпой и осмотреться. На верхней ступеньке нас встречает худощавая женщина. Она смотрит на меня большими ясными глазами за стеклами огромных очков:

— Программку?

Я беру у нее из рук глянцевый буклет, все еще осматривая переполненное помещение в поисках Джули, и женщина замечает мою нерешительность.

— Первый раз здесь? — спрашивает она с сильным хьюстонским акцентом, растягивая гласные и проглатывая согласные.

— Да, — киваю я, и она кладет руку мне на плечо:

— Послушайте, милочка, вот что вам надо сделать. Спуститесь по эскалатору, и… видите информационную стойку справа? Ну, обычно Шина стоит здесь вместе со мной, но сейчас она там, внизу, вы увидите…

Я начинаю паниковать. А вдруг Джули меня заметит?

— Можно мне просто сесть?

— Конечно, дорогая, — говорит она и кричит мне вслед: — Но, поскольку вы новенькая, нам хотелось найти вам место получше!

Для меня лучшее место там, где можно видеть всех, не привлекая внимания. Я следую за потоком людей мимо комнаты с табличкой «Причастие», мимо видеоэкранов и пустого киоска, где раньше, когда тут был планетарий, наверное, торговали напитками или билетами. А затем попадаю в святилище.

Оно чудовищных размеров. В лучах множества прожекторов на высоте сотен футов танцуют пылинки под куполом синевато-черного свода, имитирующего ночное небо. Замысловатый узор, похожий на созвездия, видимо, тоже остался от планетария. Вместо прежнего искусственного газона вокруг простираются сотни квадратных метров бежевого ковра. Складные сиденья амфитеатра обиты темно-синей тканью. Высокий помост в центре устлан красным ковром, по бокам импровизированной сцены — экраны. Телевизионная камера на подъемном кране проносится у нас над головами. Создается впечатление, что идут последние приготовления к шоу. Я нахожу свободное место в середине верхней секции, ближе к проходу, и усаживаюсь.