Страница 27 из 53
Помню, как Альма потупила глаза с длинными темными ресницами; помню, что волосы у нее были туго заплетены во французскую косу.
Руководитель группы предложил не выплескивать свои чувства на других, а Конни процедила сквозь зубы:
— Просто накипело.
Однако люди, сидевшие в кругу, продолжали возмущаться. Тут собрались родители детей, которых похитили более стандартным способом: забрал из школы и переправил через границу штата отец, как случилось с дочерью Альмы, или уговорил прокатиться в грузовике взрослый приятель-дальнобойщик. Лица таких потеряшек — бедняков, темнокожих, трудных подростков — мелькали в вечерних новостях всего несколько недель, в лучшем случае — несколько месяцев после исчезновения.
Но наивное личико Джули с широко раскрытыми глазами, казалось, было создано для телевидения, с экранов которого оно не сходило не то что месяцы — годы. Телевизионщиков привлекала ее внешность: дочка выглядела как юная героиня криминального комикса, этакая розовощекая золотоволосая дочь Америки, выслеженная маньяком и украденная под угрозой ножа из родительского дома. Круглое личико с приоткрытой верхней губой, придававшей ей детский вид, какой тщетно пытаются изобразить взрослые женщины, надеясь выглядеть моложе и наивнее; светлые голубые глаза, белокурые волосы, ниспадающие поникшим флагом. Я смотрела на ее ресницы, темные возле век и бесцветные ближе к кончикам, и думала: «Когда дочка начнет краситься, мы пропали». Негативной реакции не пришлось долго ждать. Все члены группы уставились на нас с завистью, даже с ненавистью. Словно самый страшный кошмар нашей жизни специально срежиссирован, чтобы оттянуть внимание от их пропавших детей. Словно нам повезло, что Джули украл настоящий маньяк.
Я говорю «мы», но матерью была я. Все смотрели на меня, и я почувствовала, что каменею.
— Я рад, что вы не держите гнев в себе, — вещал руководитель группы. — Мы разделяем ваши чувства.
Мне хотелось крикнуть: «Она так же мертва, как и ваши дети!» Но я просто ушла, предоставив Тому произносить примирительные речи. И никогда не спрашивала, как он тогда, поздно ночью, добрался домой.
А сейчас вдруг догадалась, кто его подвез.
Карен
отмечала семнадцатый день рождения вместе с Мелиндой и Бобом Макгинти.
— Поздравляем! — сказала Мелинда, протягивая ей картонную коробочку.
Шапка ее седых волос была гладко и аккуратно причесана, как всегда, но в ушах покачивались нарядные серьги, а напряженная улыбка обнажила крупные зубы. Даже у Боба был довольный вид.
Карен открыла коробочку, в которой лежал подарок: цепочка с подвеской в виде лошади.
Карен считала, что выжила в школе калифорнийского городка Ред-Блафф только благодаря лошадям. Иначе тяжко пришлось бы ей среди одержимых бейсболом хулиганов, которые предпочитали девочек с кислыми, как вчерашнее молоко, лицами. Однако Карен ездила верхом и оттого пользовалась у ребят уважением, не зависящим от ее внешнего вида. Что было весьма кстати: юбки и свитеры, которые ей покупали Макгинти или отдавала их племянница, окончившая колледж лет пятнадцать назад, не имели ничего общего с модой. Мелинда и Боб всегда мечтали о дочери, а их единственный сын уехал из дома, как только ему исполнилось восемнадцать. Чем бы он ни занимался в Нью-Йорке или где-то еще, с родителями он этим делиться не желал. Раз в год они получали от него открытки. Об этом рассказала ей Мелинда, добавив ледяным тоном: «Благодаря этому мы знаем, что он все еще жив», и Карен догадалась, что родители после его ухода пролили море слез.
Но к тому времени она уже была знакома со множеством подобных историй и ничему не удивлялась. Приемные родители менялись у нее так часто, что она почти всегда точно знала, кого им заменяет: дочь, которая так и не появилась на свет, несмотря на все молитвы; умершего ребенка; пропавшего ребенка; старшего брата или сестру, уехавших на мотоцикле сорок лет назад и не вернувшихся. Она научилась не доверять большим семьям, где родные дети выступали против нее единым фронтом, перед родителями делая вид, будто приняли ее, а у них за спиной устраивая ей травлю. («Не трудись запоминать наши имена, ты здесь надолго не задержишься».) А их родители, напротив, вели себя так, словно у них переизбыток любви, которой они жаждут одарить Карен, хотя дело, разумеется, было только в деньгах за опеку. Она их не осуждала, но и благодарить не собиралась.
Какую бы роль Карен ни играла для своих приемных родителей, она не особенно старалась играть ее хорошо. Она знала, что просто убивает время, пока не станет взрослой. Воспитание в семье сопряжено с риском, но обычно там безопаснее, чем на улице. А когда в семье становилось небезопасно — когда «отец» заглядывал к ней в комнату, пока Карен переодевалась, и не спешил закрыть дверь; когда «брат» слишком тесно прижимался к ней во время семейного барбекю, — она научилась точно определять момент, после которого ценность ее тела перевешивала кормежку и кров. В такие моменты она убегала, прихватив с собой сувенир на память.
Ничего ценного она не брала: не хватало еще угодить в тюрьму. Карен предпочитала вещи, имеющие не материальную, а эмоциональную ценность для семьи. Такой вещицы не сразу хватятся, но будут проливать слезы, когда обнаружат пропажу. После двух лет в приемных семьях у нее набралась небольшая коллекция незамысловатых трофеев: фигурка из серии «Драгоценные моменты» с головой-луковицей и слезливыми глазками; плюшевый мишка с оторванным ухом; сувенир с Ниагарского водопада, который Карен нашла в ящике прикроватной тумбочки приемной матери; пожелтевшая от времени картинка, в уголке которой почерком детсадовской воспитательницы была выведена надпись: «Дикон, 4 года». Карен сначала колебалась, брать или не брать рисунок, все-таки память о больном ребенке, но потом вспомнила, что сделал с ней старший брат этого малыша и какой оплеухой наградила ее приемная мать, когда она на него пожаловалась. Рисунок болтался в рюкзаке, сложенный вчетверо, и краски на нем со временем размазались.
Но Макгинти были совсем другими. Они предоставили ей много свободы, потому что и сами любили свободу. Оба были на пенсии, но Мелинда подрабатывала в библиотеке и по утрам с радостью шла на работу, словно непрестанное взбивание подушек и протирание стола не давали достаточного выхода ее энергии. Поначалу Карен решила, что ее взяли в семью нянчиться с Бобом во время библиотечных смен Мелинды. Каждое утро после отъезда хозяйки Карен ждала, что старик начнет приставать к ней, но Боб выпивал чашку кофе и отправлялся в свою столярную мастерскую, где и коротал весь день. А она поднималась к себе, закрывала дверь и часами лежала на кровати, уставившись на люстру. Ей казалось, что ее схватили за горло и потихоньку душат. Давненько Карен не было так скучно.
Верховая езда спасла ее от отчаянного шага, который она уже начала обдумывать. Мелинда устроила свою подопечную на восемь недель на ранчо, которым управлял ее старый друг. Карен предположила, что тот сделал Мелинде одолжение, поскольку, хотя два месяца занятий верховой ездой стоили недешево, Мелинде, казалось, было безразлично, поедет Карен на ранчо или нет.
— Если хочешь, Боб тебя отвезет, — предложила она. — Или можете пройти полчаса пешком по трассе, она ведет как раз туда. Начало по будням в десять утра.
Карен поначалу с настороженностью отнеслась к этой затее, но однажды, когда Мелинда ушла в библиотеку, а Боб, как обычно, сложил газету и побрел в столярную мастерскую, она вдруг поняла, что никто не собирается ее принуждать, и решила, что лучше прогуляться, чем снова все утро таращиться в потолок. Кроме того, она с детства любила лошадей. Даже фантазировала, что у нее есть серебристо-белый конь, невидимый для всех, кроме нее, и он бесшумно, как облако, летит над горизонтом, издалека поглядывая на Карен.
Когда она впервые вошла в конюшню, реальность оказалась далека от мечты: потные, вонючие, дрожащие от холода лошади разочаровали ее. Даже испугали: под атласной кожей у них ходуном ходили могучие мышцы, глаза устрашающе закатывались, а копыта били о землю с такой силой, что Карен чувствовала дрожь сквозь кроссовки. Но она приучилась показывать страх только в тех случаях, когда это помогало минимизировать ущерб. А пресмыкаться перед этими сильными животными было абсолютно бесполезно. Кроме того, полдюжины других ребят в конном лагере, многие из которых уже стали опытными наездниками, были на несколько лет младше ее. Так, одной девочке исполнилось всего девять. Когда Карен гладила гнедую кобылу по гигантской голове во время своего первого визита в конюшню, она старалась, чтобы и инструктор, и эта девятилетняя девочка, как и все остальные, видели, что рука у нее не дрожит.