По холодным следам

Когда Джейн отстраняется, у меня в глазах стоят слезы, но я сдерживаюсь и, наконец вытащив руки из карманов, беру ее за локоть:

— Я люблю тебя.

Лицо у нее серьезное и немного грустное.

— Мама, — снова говорит она, — думаю, ты должна кое-что знать. У Джули есть мобильный. Она сказала мне, что одолжила телефон, чтобы позвонить мне вчера, но потом я увидела трубку у нее в сумочке. — Она лезет в карман и достает листок бумаги: — В общем, я записала ее номер.

Джейн мягко убирает мою руку со своего локтя, и последнее мое воспоминание о младшей дочери — это ее пальцы, кладущие свернутый листок мне в ладонь.

Потом она уезжает. Машина газует на подъездной дорожке. Все еще чувствуя прикосновение Джейн, я немного медлю, прежде чем сунуть листок в карман, и снова рассеянно удивляюсь, почему у нее на пальце была повязка.

Когда я поворачиваюсь, Джули стоит у порога и смотрит на меня. Интересно, сколько она там пробыла, что слышала и что видела.

Старр

научилась врать в «Черной розе», в Портленде, штат Орегон. Не то чтобы она никогда раньше не обманывала — полицейских, приемных родителей, любого, кто, по ее ощущению, мог воспользоваться правдой ей во вред. Но тогда она обманывала только на словах, и любой внимательный наблюдатель сумел бы разглядеть ложь.

В «Черной розе» она научилась лгать телом.

Она появилась на площади Пайонир-Корт-хаус в образе Мёрси, с каштановыми волосами до плеч, и пешком двинулась на восток, через реку, пока не надоело шагать. Два клуба она пропустила, а потом ее внимание привлекло изображение розы на грязной вывеске — черной розы, окруженной колючим ореолом лепестков. Ей даже не пришлось раздеваться, чтобы получить работу, достаточно было показать Гэри, высокому тощему парню с хипстерскими усами, доказательство того, что ей больше двадцати одного. Он объяснил, что аренду времени на сцене она будет оплачивать стоимостью водянистых десятидолларовых коктейлей, которыми ее угостят клиенты: десять коктейлей за один танец на сцене, двадцать за два и так далее. А если достаточная сумма не наберется, остальное ей придется в конце вечера наверстывать самой за счет приватных танцев, плюс еще чаевые барменам, официанткам и вышибалам.

— Короче, твоя задача, — резюмировал Гэри, — вытрясти во время танцев на коленях как можно больше выпивки.

Она спросила, каковы здешние правила, и он ответил:

— Ну, после отмены госконтроля ограничений нет, позволено все. Никаких правил, вообще никаких, и ничего не нужно прикрывать.

Гэри указал на одно из кресел, стоявших вдоль стен, где обнаженная танцовщица оседлала клиента, раздвинув ноги. Его пальцы погрузились в ее лоно до третьего сустава, голова откинулась к стене, а танцовщица с рассеянным видом извивалась у него на коленях.

— Спасибо Верховному суду штата Орегон, — сказал Гэри вроде как в шутку, но без тени улыбки.

Конечно, ее никто не принуждал. Но при желании она могла делать все, что захочет. Да хоть поджечь себе волосы на лобке, Гэри было наплевать.

Он поставил только одно условие:

— Ты не можешь быть Мёрси. У нас уже есть одна.

Первый свой танец Старр исполнила в четверг днем. Было еще слишком рано, хотя в клубе без окон, где все затянуто туманом, с шипением выпускаемым дымовой пушкой, сложно определить, который час. Старр неумело вращалась вокруг шеста под музыку. Стринги она украла в магазине, а кустарно перешитый сценический костюм, позаимствованный у соседки по комнате, то и дело соскальзывал. Она чувствовала себя беззащитной и ужасно боялась разоблачения. Но чем ближе подходил момент, когда пора было снять стринги, тем более одетой она себя ощущала. Танцуя на сцене полностью голой, если не считать неоново-желтых босоножек на платформе, она была неприступна; обнаженное перед жадными взглядами посетителей тело словно защищали невидимые доспехи, которые никому не снять.

Но когда она спустилась со сцены в зал и принялась кружить среди клиентов, ощущение рассеялось: унылые дневные посетители не увидели ничего такого, чего не видели раньше, поскольку теперь в каждом квартале имелся подобный клуб. Недавно принятые законы, снисходительные к пороку, разрешали стриптизеркам использовать свои тела, чтобы с напористой агрессией добывать деньги из кошельков клиентов. Некоторые девушки заканчивали танец лежа на спине и вращая ногами, точно странными подводными растениями, вокруг обнаженных гениталий, придвинутых почти к лицу клиента. При этом их киски оставались сухими, как слишком долго открытые рты, а сами они выглядели равнодушными, как резиновые цыплята, но это не имело значения: мужчины замирали, вглядываясь в женское естество и мечтая, чтобы оно сделалось теплым, влажным, сулящим интимную близость. Старр как-то раз попробовала сымитировать вращение винта вертолета, но мышцы живота у нее оказались для подобного упражнения слишком слабыми. Она едва справлялась с самыми простыми движениями на шесте, хотя училась у своих соседок по комнате, большинство из которых тоже танцевали стриптиз.

По указанию Гэри она поселилась в полуразрушенном викторианском особняке неподалеку от Хоторна, где половина ступенек парадной лестницы сгнила, а окна, заклеенные черной лентой, мокли под нескончаемым моросящим дождем. Но она ничего не стала там оставлять: рюкзак с трофеями и постепенно растущая коллекция нарядов казались ей в большей безопасности в одном из шкафчиков клуба, а свою единственную драгоценность, золотую цепочку с маленькой подвеской в виде лошадки, Старр накручивала вокруг лодыжки, когда танцевала.

Со временем она привыкла к тому, как огни сцены обжигают потную кожу, привыкла к горькому вкусу дыма, заволакивающего зал, однако всегда отдавала себе отчет, что Старр ужасно держится на сцене. Ей больше нравились приватные танцы. Она терпеть не могла извиваться на полу под прицелом сальных ощупывающих взглядов и обычно выглядела отстраненной и мрачной. Но мрачность обладает своей привлекательностью для некоторых любителей, поэтому у нее появились личные клиенты, как и у тех девушек, которые хихикали и флиртовали. Пока все шло по заранее написанному сценарию, не требовалось особенно напрягаться. Для нее не имело значения, верят ей или нет; притворство тоже было частью сделки. Так, она научилась угадывать, кому из клиентов сказать, что раздевается на сцене в первый или второй раз, а кому признаться, будто откладывает деньги на колледж или на новые игрушки для своего ребенка. А некоторым она вообще ничего не говорила о себе, только издавала мурлыкающие звуки, будто ей ужасно повезло, что она трется об их промежности.

И все же стриптизерок развелось слишком много, клиентов на всех не хватало. Некоторые девушки, закатывая глаза от возмущения, проклинали легализацию. Иногда за всю ночь Старр почти ничего не зарабатывала, за исключением чаевых. Кроме того, существовал миллион способов оступиться, разрушить все за долю секунды. Она видела девушек, за которыми в перерывах на перекур следовали клиенты и предлагали немного подзаработать, а потом, после бурной ночи, бедняжки возвращались с синяком под глазом или порванной бретелькой бюстгальтера, а то и вовсе без него.

Поэтому Старр не интересовалась побочными сделками. Но если говорить «нет» слишком часто, рискуешь потерять постоянных клиентов, а следовательно, и клуб потеряет постоянных клиентов, что еще хуже. Ее задача состояла в том, чтобы вообще ничего не говорить, ни «да», ни «нет», но смотреть таким манящим взглядом, как будто однажды она скажет «да», просто ждет подходящего момента. Так она постигала науку исчезновения.

Еще больше она преуспела в этом, когда одна танцовщица предложила ей пластиковый тюбик с остатками краски для волос немыслимого красного оттенка и пообещала: «Локоны будут классно блестеть при свете софитов». Нечасто здесь оказывали услугу просто так, поэтому Старр воспользовалась краской и обнаружила: чем ярче ты снаружи, тем, как ни парадоксально, легче спрятаться внутри.