По холодным следам

— И все немного вышло из-под контроля. Короче, мы пошли купаться.

— Она собирала деньги из фонтана! — заявляет Джули, снова начиная смеяться.

— У меня не было мелочи. Вряд ли желания из-за этого не исполнятся.

Они уже забыли выражение моего лица, которое насторожило их мгновение назад. Мысленно они все еще падают вместе в широкую чашу гигантского фонтана, гоняются друг за другом по дуге брызг, а вокруг сигналят машины.

С меня хватит. Я встаю из-за кухонного стола. Даже не знаю, что собираюсь делать и к кому из них направляюсь, но Джули видит, что я приближаюсь, и пятится к двери.

Не сбавляя шага, я подхожу к Джейн и бью ее по щеке.

— Анна! — кричит Том.

— О чем ты только думала?! — взрываюсь я. — Мы оставили чуть ли не двадцать сообщений! Что, черт возьми, произошло?

Том подходит к Джули, которая жмется к двери, и обнимает ее одной рукой. Он не встает между мной и Джейн, но, похоже, готов в любой момент заслонить от меня и младшую дочь.

Джейн ошеломленно прижимает руку к лицу:

— Ты меня ударила.

«Детка, прости», — хочу я сказать, но вместо этого выкрикиваю еще резче:

— Будь любезна извиниться перед отцом и передо мной!

— Ты меня ударила, — ошеломленно повторяет Джейн. — Вот гадина!

— Джейн! — предостерегающе говорит Том.

— У меня телефон, наверное, сдох! Господи, да я посмотрю, если хочешь. — Она роется в сумке, пока не находит мобильный, нажимает на кнопку включения и размахивает аппаратом: — Видишь? Он разрядился!

— Это твоя обязанность — всегда держать его заряженным. И ты это знаешь.

— С каких пор тебя это волнует? — Джейн бросает телефон обратно в сумочку. — Дело-то не во мне. Я и раньше опаздывала, и ты даже не замечала.

— Ты опоздала на пять часов, не на пять минут, — возражает Том. — Мы понятия не имели, где ты.

— Я все время пропускаю ужин, — продолжает Джейн, — но раньше меня ни разу не били. Черт, да ни одна моя выходка не заставила вас и глазом моргнуть. — Она зло усмехается. — Почему все по-другому, когда она со мной? Потому что ты боишься потерять ту, кто имеет для тебя значение?

— Ты можешь сама о себе позаботиться! — выпаливаю я.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Однажды ты ее уже отпустила! — Теперь я кричу в полный голос. — Ты видела, как она вышла за дверь!

Глаза у Джейн расширяются. Она подходит ко мне так близко, что я ощущаю, насколько дочь выше меня. Она поднимает руку, и на мгновение мне кажется, что она собирается дать мне пощечину. Вместо этого она указывает на Джули:

— Вини меня, если хочешь, но не забывай: она стоит вон там. Можешь задать ей любые вопросы.

Мой взгляд следует за ее указующим перстом, и только тут я замечаю, что волосы Джули, мокрые и прилипшие к голове, как и у Джейн, но уже начинающие сохнуть, похожи на красную шапочку из коротких перьев, которые торчат в разные стороны, и на мгновение теряю дар речи.

— Я же говорила, что она взбесится, — бросает Джейн, заметив мою реакцию, но теперь никто не обращает на нее внимания.

— Прости, — шепчет Джули.

— Зачем… — Я делаю шаг к Джули, протягиваю руку и осторожно касаюсь ее виска, где раньше были длинные светлые волосы с серебристым оттенком.

Я взъерошиваю, тяну красные пряди, проверяю, настоящие ли они. Потом начинаю плакать. Ничего не могу с собой поделать.

— Просто не верится, — говорит Джейн. — Ведь это она сегодня ушла из дома, никому не сказав, куда собралась. Это она исчезла. Не я. Не я!

На безымянном пальце ее левой руки болтается какая-то повязка. Зная, что никто не попытается ее остановить, Джейн, громко топая, бросается вверх по лестнице и хлопает дверью в свою комнату. Джули подходит ко мне, медленно, шаг за шагом пробираясь сквозь мое горе, как через стремительный поток, будто боясь потерять опору и быть унесенной волной. Вид у нее такой, словно она потеряла больше детей, чем я могу себе представить.

Однажды мама дала мне пощечину.

Летом, после пятого класса, Энджи пригласила меня провести летние каникулы с ее семьей в Нортист-Харборе. Моя мать, которая имела стойкие стереотипы насчет воспитания девочек, неохотно согласилась. Я выросла из своего купальника, и мы отправились покупать новый. Это была пытка. Мать стояла позади меня в углу примерочной, хмуро наблюдая, как я натягиваю очередные купальные трусики на свои уже вполне сформировавшиеся бедра. Комплект, который мы наконец выбрали, был в горошек, с пышной юбочкой, которая свисала почти до колен, на вырост, хотя к тому времени я уже год как остановилась в росте.

В первый день моих каникул Энджи скорчила гримасу при виде уродства в горошек и сказала: «Вот, выбери один из моих старых купальников». Она открыла ящик, полный бикини, которые мама не разрешала мне даже снимать с магазинной стойки. Я примерила трикотажный комплект с верхом на бретельке через шею и расшитыми бисером завязками на бедрах. Завязки брякали, когда я двигалась. Энджи оценивающе посмотрела на меня и проворчала: «Теперь я вижу, как он должен выглядеть в идеале». В ее голосе звучала легкая зависть, хотя это у нее был загородный дом в Нортист-Харборе, а у меня — мать-католичка.

Целых десять дней мы играли в тетербол и пинг-понг, бегали к старенькому автомату с содовой и кока-колой, рассказывали друг другу страшные истории о привидениях, лежа под одеялом с фонариком. В конце каникул я вернула Энджи ее бикини, но не подумала о том, что загар у меня на теле повторяет линии купальника. Однажды, когда я переодевалась, вошла мать — как всегда, без стука.

Когда я заплакала от пощечины, она закричала: «Ты хоть соображаешь, о чем думали мужчины при виде тебя? Соображаешь?!»

Я ей не поверила. Что тут такого? Это же просто тело. Но когда лето закончилось, я обнаружила, что для мальчиков в школе, для мужчин на улице, для любого, кто смотрел на меня, тело представляет собой нечто большее; оно как открытая книга, полная ужасных секретов, непристойный журнал, который каждый может пролистать. Мама больше никогда меня не била, но я возненавидела ее за то, что она оказалась права.

Моя мать не дожила до того момента, когда Джули округлилась, до того, как у меня впервые замерло сердце, когда я взглянула на свою дочку по-новому и вдруг поняла, что она становится женщиной. Я вспомнила мальчишек, которые норовили засунуть мне карандаш под юбку, когда я поднималась по лестнице, вспомнила мужчин, пялившихся на меня на автобусной остановке, гудки на улице, ехидные замечания. Я вспомнила, что как-то раз в восхитительном одиночестве читала книгу — трава приятно покалывала коленки, солнце грело голые плечи под спущенными бретельками сарафана, — и вдруг поняла, что уже не одна: ко мне подошел мужчина, которому я постеснялась показать свой страх, и предложил намазать мне спину солнцезащитным кремом. Когда смотришь на свою дочь, все эти воспоминания возвращаются, всплывает каждый эпизод, когда тебя захлестывала волна стыда и страха, только теперь все это происходит не с тобой, все это происходит с телом, которое ты ощущаешь почти своей собственностью, но оно не принадлежит тебе, так что нет никакой возможности защитить его.

В тот давний момент у меня действительно замерло сердце. Я боялась за нее, боялась ее. Я затаила дыхание и подумала, что скоро моим страхам придет конец: став подростком, Джули поумнеет. Как и я.

Но она не успела.

— Как ты могла! — Том никогда еще так не злился на меня. И хотя муж наклоняется, чтобы заставить меня посмотреть ему в глаза, он все равно возвышается надо мной. — Мы так не поступаем, Анна. Мы не бьем наших детей.

— Ты испугался не меньше моего.

— Мне все равно, насколько ты испугалась, — говорит он, с каждой секундой становясь все более грозным. — Мы же договаривались: никогда в нашем доме не будет такого. Мне хватило этого в доме родителей.

— Кстати, а как поживают твои сестры, Том? — спрашиваю я, внезапно поднимая на него глаза.