По холодным следам

У группы было мрачноватое название: «Полночь». Но когда стало ясно, что публика ходит именно на Ви, то Уилл в момент вдохновения предложил сменить название на «Гретхен в полночь». Такое название навеяла сказка, которую мама читала ему в детстве. Скоро Ви уже готова была попрощаться с прежним прозвищем, поскольку люди, как она и предполагала, стали называть ее Гретхен. Ей это нравилось. Гретхен — более жизнеутверждающее имя, чем Виолетта; Гретхен могла выглядеть крепче и здоровее: не бледный ночной цветок, а яркий, утренний. Волосы у нее отросли, и она начала обесцвечивать их. Чем светлее они становились, тем лучше смотрелись с темными футболками и джинсами, которые она носила на сцене. И все складывалось более или менее хорошо.

По крайней мере, до тех пор, пока она не оплошала, неосторожно выдав себя одной фразой. Дэйв и Лен собирались после концерта сходить в стриптиз-клуб и упомянули «Черную розу». И тогда Ви отпустила дурацкую шутку о том, что в этом клубе можно снять «свежачок», а Уилл, с его редким даром проницательности, внимательно посмотрел на нее и спросил:

— А откуда ты знаешь?

Она даже не стала трудиться что-то доказывать: он целовал крошечную черную розу у нее на груди сотни раз, не подозревая, что она означает. Теперь он пристально смотрел на Ви, и она чувствовала, как татуировка горит под футболкой. Значение черной розы внезапно прояснилось.

Все кончено, и она сразу это поняла, а он, как ни странно, не понял. Теперь, когда она стояла на сцене, сияя, он больше не видел Ви, он видел Старр, танцующую под вспышками огней, Старр, которая должна уйти. После концерта он, счастливый, входил в дверь гримерки со словами: «Каждый зритель в зале хотел тебя».

Она только пожимала плечами: разве не в этом весь смысл?

Сначала это возбуждало Уилла. Когда они добирались домой, он нетерпеливо хватал ее, задирал рубашку и тер большим пальцем татуировку, пока кожа не начинала гореть. Под левой грудью у нее вечно были синяки и ссадины, а Уилл трахал ее так яростно, будто пытался овладеть ею изнутри. Бесполезно, думала она: никому не принадлежит то, что внутри нее, даже ей самой. Но прошло совсем немного времени, прежде чем отвращение затмило желание, и просто трахать ее Уиллу уже было мало, он жаждал войти в нее другим способом. Когда он выломал стойку душа, Ви поняла: пора убираться, пока он не искалечил ее. Вот только впредь надо жить по-другому. Больше никаких Лин, никаких Уиллов. Ей надоело играть роль тряпичной куклы, независимо от того, укладывали ли ее на ночь в постель или швыряли в угол.

А тем временем группа становилась весьма популярной. Теперь почти на каждом шоу она видела несколько светящихся прямоугольников смартфонов, поднятых для записи, и ей это не нравилось. Она знала, что придется тщательно все спланировать, чтобы двигаться дальше, и действовать быстро, потому что ее никогда не выпустят из виду надолго. Когда они все вместе были в дороге, Уилл играл роль ее ангела-хранителя, то есть они с ним снимали дешевый номер в мотеле, а остальные музыканты спали на сиденьях фургончика. Однажды Уилл заставил ее приоткрыть дверь, пока она писает, и с тех пор она уже никогда не была одна, даже в туалете.

Она начала перед выступлением пить с группой пиво, на которое все скидывались со своего скудного заработка. Уиллу нравилось, что она участвует в предваряющем шоу ритуале; он предупреждал ее много раз, что не стоит выпендриваться и отделяться от коллектива. Конечно, рано или поздно ситуация вышла бы из-под контроля, поэтому она лишь выжидала момент, а пока время не пришло, выпивала с парнями. И вот момент настал. Она демонстративно прижималась к Уиллу, когда они вместе с Дэйвом и Леном сидели в гримерке, а затем отправилась в женский туалет, убедившись, что все это видят.

Каждый раз, когда они играли в Сиэтле, она чувствовала себя ребенком на качелях, со свистом несущихся вниз, ребенком, который ждет подходящего мгновения, чтобы спрыгнуть. Она не знала точно, кого ищет, пока не заметила в зале его: мужчину, которого она уже видела раньше, всегда одного. Просто мужчина, но в тот вечер на сцене, разглядев его темное лицо в окружении более светлых, словно черную дыру, она поняла: это он. Она чувствовала его взгляд, чувствовала, что он наблюдает за ней, и, прикрыв глаза, зависла голосом на несколько секунд в низком альтовом регистре, а затем потянулась вверх хрустальным сопрано, пробираясь сквозь огни софитов к темному провалу его лица, будто всплывающий ныряльщик.

В ту октябрьскую ночь, когда на город спустилась пелена мороси, которая никуда не денется в ближайшие семь месяцев, она наконец решилась.

6

Вернувшись домой, я забываю и о видео, и о Гретхен Фарбер, потому что она опять ушла. Джули ушла.

Мне хочется накричать на Тома за то, что позволил ей покинуть дом. Конечно, он не знает о выкидыше, не знает, что у нее может открыться кровотечение, что ей больно. Но, так или иначе, когда я возвращаюсь, она уже пять часов как исчезла, ни словом не обмолвившись, куца направляется, и мой муж в ужасе. Мы ездим по Мемориал-драйв, останавливаемся в кафе и магазинах, спрашиваем, не видел ли ее кто-нибудь. Один бариста в «Старбаксе» говорит, что видел, как она садилась во внедорожник на улице.

Конечно, мы сразу понимаем, что это Джейн заехала за Джули в джипе Тома. Но когда телефон Джейн перенаправляет нас на голосовую почту, как обычно бывает, если человек мертв и уже не может ответить сам, вот тогда ужасные сценарии начинают раскручиваться по спирали, и мы теряем контроль над собой. Мы представляем, что какие-то люди из Мексики искали Джули и наконец нашли ее, а когда девочки были вместе, возможно, похитили их обеих. Или Джейн подобрала Джули, но они попали в аварию на опасном перекрестке и теперь лежат в коматозном состоянии в больнице. Сцены вероятных катастроф мучают нас, хотя мы и пытаемся успокоить себя, что молния дважды не бьет в одно и то же место. Я кричу на Тома, Том — на меня, затем мы крепко обнимаемся. Он звонит в участок и обещает держать полицейских в курсе, когда, уже после наступления темноты, обе дочери вваливаются на кухню, промокшие насквозь и хохочущие, как сумасшедшие.

Их смех выводит меня из себя. Вот уже четыре часа прошло с тех пор, как я вернулась домой и обнаружила, что девочки пропали. Я сижу за кухонным столом, мне больно, я ругаю себя за то, что пошла к психотерапевту Джули и, хуже того, встретилась с этим Меркадо — уродом, который выудил мой рабочий номер с сайта факультета. Все это признаки предательства, означающие, что я недостойна возвращения Джули. Когда я пролистывала список друзей Джейн — Белла, Эйприл и так далее, — друзей, с которыми она, вероятно, больше не общается, но номера их родителей у нас есть, а Том кричал в трубку детективам Харрис, Оверби и всем остальным, кто соглашался слушать, я знала в глубине души, что они ушли из-за меня.

А теперь они здесь, и они смеются.

— Где вы были? — тихо спрашиваю я.

А они все не могут оторваться друг от друга, как сиамские близнецы, две сестры — Джули и Джейни, Джейни и Джули, — как в старые добрые времена, хотя Джули, уже заметив неладное, настораживается.

— О боже, где мы только не были! — Джейн кладет руку на плечо Джули, чтобы успокоиться.

— Ты могла бы начать с объяснения, почему ты такая мокрая.

— О… Да. Небольшой конфуз.

В голосе Джейн проскальзывает смешок, но у меня нет настроения шутить. Заметив мрачное выражение моего лица, она нервно хихикает:

— Скажи ей сама, Джули. На тебя она меньше разозлится.

— Когда мы возвращались домой, попали в жуткую пробку и остановились перекусить. А потом Джейн хотела показать мне сад скульптур, но он оказался закрыт…

— И тогда мы перелезли через стену, — подхватывает Джейн. — Я сто раз так сделала, но именно сегодня мы наткнулись на охранника! — Она снова хихикает. — А потом мы пошли к большому фонтану, такому круглому, в Германн-парке…

— Хотели загадать желание…