Антициклон

Осеев достал сигарету и, не спеша покатав ее между пальцами, закурил. При свете зажигалки на какое-то время Погожеву хорошо видны его сросшиеся на переносице густые черные брови, небольшой нос и проступившая за день на щеках и крутом подбородке, отливающая синевой, густая щетина. Раза два глубоко затянувшись, кэпбриг продолжал:

— Обычно нащупываешь по рации какое-нибудь по соседству с тобой работающее судно и спрашиваешь: «Фильмами махнемся?» Договорившись, идем на сближение. Но океанская зыбь — это вам не хухры-мухры — лагом не встанешь. Такой поцелуйчик схватишь, что и самому хорошему фильму не обрадуешься. Поэтому коробки с кинолентами засовываются в пустые бочки, заливаются сверху парафином, чтоб вовнутрь не просочилась вода, и — за борт. А затем каждый вылавливает, что ему предназначено.

Так и этот раз было. Выбрали мы большинством голосов из предложенных фильмов «Милого друга». А бочку с «Музыкальной историей» им кинули. Они ее первыми сцапали, дают три гудка, мол, салют, ребята, и скрываются в тумане.

Мы тоже вылавливаем бочку. А когда распечатываем, то глазам своим не верим — в бочке здоровенный сибирский котяра. Ошейник из медной проволоки и бирка, на которой химическим карандашом написано: «Милый друг». Вылез кот из бочки на палубу преспокойненько, словно всю свою жизнь в бочках плавал, облизался и прямым курсом на камбуз. Пока мы чесали в затылках, как же будем отчитываться за ленту на базе, Милый друг на камбузе половину всех котлет сожрал... А потом мы его ни за какой бы фильм не обменяли. На редкость забавным котяра оказался.

— А помнишь, кэп, нашего Бобика?.. — оживился Витюня, готовый пуститься в рассказ какой-то истории.

Но в это время Осеев так начинает крутить штурвал, что последующие слова поммеха потонули в грохоте.

Справа по борту черной, почти шестисотметровой массой навстречу сейнеру выплывал мыс Айя. Его обрывистые утесы отвесно уходили в глубь моря. Знатоки утверждают, что другой такой скалы нет во всем мире. Многие кораблекрушения великий маринист Айвазовский писал на фоне мыса Айя.

А когда показался Херсонесский маяк, Осеев включил в рубке свет и, передав штурвал Зотычу, развернул на штурманском столике карту. Витюня крякнул, сожалея, что ему не удалось выложить историю с Бобиком, послал за борт окурок и скрылся в машинном.

Географические карты — давнишняя слабость Погожева. Еще в школе он мог часами лазать по ним, выискивая затерянные среди океанских пучин островки. Или выдумывал их сам, старательно вычерчивая на листе бумаги. Тоже с бухтами и проливами, с воздвигнутыми его детской фантазией городами и дорогами. В детстве он мечтал стать великим путешественником, как Миклухо-Маклай или капитан Кук. Но этой его мечте навсегда положили конец те первые фашистские бомбы, упавшие ранним июньским утром вон на тот, открывшийся из-за мыса, город Севастополь.

Осеев перенес данные с карты на линейку, а с линейки снова на карту, засек циркулем точки. Потом соединил их жирной линией и сказал Кацеву:

— Так и держи, Сеня, всю дорогу. — И сделал запись в судовом журнале.

Погожев с Осеевым спустились на палубу. Время перевалило за полночь. Свежо. Лишь ритмичный стук дизелей да всплеск воды по форштевню. Далеко за кормой прощально моргал Херсонесский маяк...

«Как тогда, четверть века назад, — подумал Погожев, оглядывая обступившую сейнер ночную мглу. — Нет, тогда ночь была темнее. Была осень, дул резкий восточный ветер, и не светился ни один маяк, ни один огонек на берегу. Да и сам катер шел при полной светомаскировке»...

Глава вторая

В тот день их катер еще на рассвете забункеровали горючим и пресной водой, а чуть позднее — снабдили полным комплектом боеприпасов.

Ночью был налет авиации противника. На Северной стороне все еще что-то дымилось. Но если бы не отдаленное погромыхивание взрывов со стороны Балаклавы, можно было бы подумать, что враг еще где-то далеко, а не на подступах к Севастополю.

Впрочем, обо всем этом Андрей имел самые смутные представления. Его сейчас больше всего беспокоило, что будет с ним: выставят с катера или оставят?

Их катер два дня назад вернулся с боевой операции, с несколькими пулевыми пробоинами в борту и раненым матросом. Пробоины залатали быстро, с матросом оказалось дело сложнее — пришлось отправить в госпиталь. Кроме того катер вернулся на базу, имея на борту «недозволенную гражданскую личность», то есть Андрея Погожева, ученика девятого класса, из того самого южнобережного городка, в порту которого находился катер перед выходом на боевое задание.

Это было за несколько часов до оставления городка Красной Армией. По извилистому горному шоссе в сторону Севастополя бесконечной вереницей тянулись войска и повозки с ранеными. В порту была настоящая свалка тюков и чемоданов. В сторону Кавказа отходил последний пароход. Хотя никто не объявлял, что он последний, но люди чувствовали это по приближающимся орудийным раскатам и отходящим войскам и лезли на трап, отталкивая друг друга. Уже перед заходом солнца пароход тяжело отвалил от пирса.

Пароход не успел обогнуть головку мола, как показалась троица ребят. Они неслись во весь дух к виднеющейся на головке мола груде камней от взорванного маяка. Передний долговязый парень лет пятнадцати с копной светлых выгоревших на солнце волос старался стащить с себя рубаху, видимо, намереваясь броситься в море и вплавь догнать пароход. Двое меньших, поотстав от долговязого, также взялись за свои рубахи. Боцман Соловьев, с катера увидев бегущих ребят и разгадав их замысел, быстро вынул изо рта «козью ножку» и гаркнул зычным голосом:

— Это что за дурость? Отста-ави-ить!

Впереди бегущий парень разом встал, словно наткнулся на стенку. Повернули головы в сторону боцмана и меньшие,

— Вы чё, сдурели, чё ли, парни? Хоть и старая посудина, но все одно — техника, куда вам тягаться, потонете, — говорил сердито боцман. Соловьев был родом из Сибири. Хотя около десяти лет прослужил он на Черном море, но когда волновался, по старой привычке начинал «чёкать».

Ребята перевели взгляд с боцмана на катер, а с катера обратно на боцмана и дружно заголосили:

— Дяденька, возьмите нас на катер! Дя-яденька!..

— Не дозволено, ребятки. Нельзя. Война. Мы воевать должны.

— И мы будем! Вот увидите, не испугаемся...

— Не дозволено! — попробовал боцман повысить голос, но он у него как-то непривычно осип и не возымел той строгости, которую хотел придать ему Соловьев. — Вот подрастете, — и тут же осекся, сообразив: «Это при немцах-то». И стал поспешно искать глазами вахтенного, чтобы самому уйти, не видеть этих умоляющих детских глаз.

А старший из ребят подошел к катеру. В его синих девичьих глазах вдруг засветилась надежда. Он некоторое время стоял, переминаясь с ноги на ногу и не спуская оживившихся глаз с боцмана. Потом, улыбнувшись, сказал:

— Здрасьте, Степан Иванович.

Соловьев удивленно вскинул на него затуманенный невеселыми мыслями взгляд.

— Не узнаете? Это я, Андрей Погожев, из девятого «Б». Мы шефы ваши. Помните, на Первое мая к вам в отряд приезжали? Соревнование устраивали. Я еще первое место занял по сборке и разборке пулемета.

Соловьев вспомнил. Он обрадованно всколыхнулся, даже погладил рыжеватые прокуренные усы, как это делал он в доброе довоенное время, в минуты особой удовлетворенности.

— Помню, браток, помню. Здорово ты тогда кое-кому фитиля вставил. Наш отличник боевой и политической подготовки Мантуренко после вашего отъезда аппетит и сон потерял, все тренировался с пулеметом, чтоб твой рекорд побить. Хе-хе-хе. — И вдруг, спохватившись, виновато сник и спросил Погожева: — А ты чё тут делаешь?

— Я тут живу. В этом городе, — ответил Андрей. — На строительстве оборонительных сооружений были. — И он кивнул на своих товарищей. — На перевале.