Антициклон

Который час подряд три сейнера рыбколхоза «Дружба» утюжили море юго-западнее Змеиного. А на скумбрию не было и намека.

— Может, проскочила мористее? — наседал Витюня на Зотыча. — Ведь показывалась же! Болгары делали заметы...

Витюня горячился, нервничал. Его терзал зуд нетерпеливости.

И тут, словно специально, чтоб охладить поммеха, по сейнеру ударил гулкий горох дождевых капель, который сразу же перешел в дружный ливень.

— Ого, братва, мочилкин-то и взаправду расквасился! — восторженно вопил Витюня и, запрокинув голову, подставлял лицо ливню. От прежнего настроения поммеха не осталось и следа. Он шлепал себя по мокрому голому животу, хохотал и, почти не касаясь ногами трапа, скатился со спардека на палубу и пошел там отчубучивать залихватскую пляску.

— Вот баламут, — показал головой Зотыч и беззвучно рассмеялся, обнажив стертые, до желтизны прокуренные зубы. — Человеку за тридцать перевалило, а он шалопай шалопаем.

— Пусть побесится. Что ему, молодому, трижды женатому, — сказал Осеев, и лицо кэпбрига озарила какая-то мягкая задумчиво-доверительная улыбка, видимо тоже навеянная ливнем.

— Хо-оррош дождик! Просто прелесть! — блаженствовал Погожев, растирая руками влажную грудь под насквозь промокшей тенниской. Он с удовольствием бы сам последовал примеру Витюни, но удерживала должность. Дышалось, смотрелось и думалось легко. И верилось, что путина удастся, и об этом все будут говорить в колхозе.

Но тучка была мимолетная. И ливень быстро выдохся. Памятью о нем осталась лишь мокрая одежда рыбаков. Да и та — ненадолго. Над головой небо стало еще голубей и безмятежней прежнего.

Оссев вспомнил, как пять лет назад, чуть ли не в первую его путину на Черное море, в этих самых местах скумбрия «валом валила».

— Хорошо мы тогда поработали, весело. Помнишь, Зотыч?

И только тут Погожев с Осеевым заметили, что Зотыч озабоченно крутит своей маленькой головенкой, словно к чему-то принюхиваясь и прислушиваясь.

Погожев тоже начал вслушиваться. Но кроме галдежа рыбаков на юте да всплеска воды под форштевнем — ничего не услышал.

Осеев некоторое время выжидал, искоса поглядывая на Зотыча. Затем, словно граблями, пятерней прошелся по своим черным вихрам и спросил:

— Ну, что наколдовал?

— Что тут колдовать. Ветер-то вишь с какой стороны оборачивается, — сухо пробормотал Зотыч.

«Какой ветер?» — удивился Погожев. Ему казалось, что никакого ветра нет. Только легкий свежачок в лицо, да и тот от движения сейнера.

Оказалось, не только от движения. Его-то и уловил Зотыч.

— К вечеру нагонит туман. А то и хуже, — заключил старый рыбак.

— Какие будут указания по флоту, товарищ главный синоптик? — спросил кэпбриг, шутливо вытянувшись у штурвала.

Зотыч пожал острыми стариковскими плечами: мол, дальше дело капитанское. Он свое сделал, предупредил.

Еще года три-четыре назад Зотыч не объявил бы о надвигающейся непогоде в открытую, а тихо опустился бы в кубрик, достал из шкафа шубу, вывернул ее мехом наверх, натянул на себя так, чтоб даже головы не было видно, и, проскакав по палубе на четвереньках, начал бы мяукать и, словно кошка, царапать воображаемыми когтями мачту.

— Прысь, поганая! — крикнул бы кто-нибудь из старых моряков и заключил: — Быть шторму, братцы.

И, на удивление всей бригаде, через каких-нибудь полчаса после представления Зотыча барометр начинал падать, небо хмурилось и крепчал ветер.

С появлением техники человек все дальше и дальше уходит от общения с природой. Да и зачем ему приметы, если о надвигающемся шторме заранее сообщат синоптики по рации. О скоплении рыбы подскажет эхолот и самолет-наводчик. А в дни юности Зотыча вся надежда была на рыбацкую смекалку, знание моря, ветра. Хочешь стать хорошим рыбаком — запоминай. И умей пользоваться запомненным...

Сейнер Осеева еще некоторое время покрутился южнее Змеиного и повернул в нордовом направлении. Хотя никто не верил, что погода испортит им настроение надолго — стояли последние дни мая, над Черным морем прочно властвовали ласковые антициклоны Средиземноморья, — и в то же время пережидать ее, пусть сутки-двое, под неуютными берегами Змеиного никому не хотелось. К тому же якорное место у Змеиного ненадежно — слабо защищено от волнения, и грунт плохо держит якоря.

— Выходит, зря сюда шли. Получилось что-то вроде прогулочки к Змеиному, — невесело пробурчал Погожев, устремив взгляд в пустынную даль моря.

— Почему «зря»? — спросил Осеев, скривив губы в колючей усмешке. — Ты, как служитель культурного фронта, обогатил наши познания о Змеином. — И уже зло и резко добавил: — Это тебе рыба, а не хлеб в булочной — пришел и взял. А рыба к тому же еще бегает, как говорят ученые мужи, — мигрирует. Есть у нее такая дурная привычка...

— О, уже и завелся! — встрепенулся Погожев, повернувшись к Осееву.

Они на ходовом мостике остались вдвоем. Даже Зотыч, казалось приросший в уголке за эхолотом, и тот спустился на палубу, потерял интерес к морю.

— Завелся не завелся, а пора бы знать, что помимо всего, рыбак должен иметь еще и выдержку, — сказал Осеев, уже более миролюбиво...

К вечеру впереди показались сейнера, баркасы, моторные лодки — ловили глосиков. На море островками сидели бакланы, «паслись» на мелкой хамсе и шпротах. При подходе сейнера они тяжело снимались с места и всем островком летели вдаль, чуть не задевая воду своими белыми животами. Низкий, изрезанный лиманами берег был чуть различим вдалеке.

Небо над головой было по-прежнему ясное. Только ветерок стал более напористым, заметно наращивая на море крутоверхую зыбь. Стрелка барометра поползла вниз, подтверждая предсказание Зотыча.

Вскоре позади сейнера весь горизонт затянуло белым, как молоко, туманом. Туман гнался за сейнером и за всей разнокалиберной флотилией ловцов глосика, как огромное мохнатое чудовище.

По правому борту, словно игрушечные, виднелись сейнера Гусарова и Малыгина. Они держали курс к причалам Черноморки. Впереди маячил обрывистый берег мыса Большой Фонтан, с зеленым куполом собора.

— Вот дьявол, неужели накроет? — вполголоса произнес Осеев, и его черные, почти сросшиеся на переносице брови озабоченно нахмурились.

Двигатель сейнера работал на самый полный. Но у тумана скорость была заметно выше. Попасть в объятия этого промозглого леденящего мохнатого чудовища, да еще вблизи такого оживленного порта, как Одесса, — удовольствие ниже среднего. Даже самому последнему салаге хорошо известно, что для моряка «молоко» — враг номер один.

И все же они успели. Как говорится, в самую притирочку. Только отдали якорь, как сейнер окутало холодным сырым покрывалом непроглядного тумана. Ни причальчика и ни берега, словно все погрузилось в преисподнюю.

Глава шестая

Надрывались ревуны. На судах поминутно били в рынду. Даже прожекторы были не в силах протаранить такую плотность тумана. В десяти метрах от корабля они уже не более как расплывчатые, грязно-желтые пятна.

От навалившегося тумана сейнер весь был словно в поту. Крупные капли, срываясь со снастей, падали на палубу, струйками стекали по мачтам, бортам и надстройке.

Малыгин и Гусаров успели добежать до причала Черноморки. Об этом Погожев и Осеев узнали по рации. Торбущенко и Сербин стояли в Хлебной гавани.

Хотя для Погожева, бывшего работника порта, вся эта «музыка» не в новинку, все равно было жутковато. Прислушиваясь к ревунам и склянкам, он пробовал отвлечься чтением, но ничего не получилось: на душе было тревожно, в голову лезли невеселые мысли. Рядом, на диване, всхрапывал Осеев. Ни ревуны, ни звон колоколов, ни включенное на полную мощь радио на спардеке не мешали спать ему. Он лег пораньше, чтобы потом взять на себя ночную вахту.